Обоим министрам эти «назначения» дорого обошлись. Хотя Кошон сам разоблачил заговор, был цареубийцей, и ещё не улеглись слухи о его попытках спустить на тормозах дело Бабёфа, он вскоре потерял свой пост, затем был арестован и находился в заточении на острове Олерон. Любопытно, впрочем, что он не только достигнет высоких постов при Консульстве и Империи, но впоследствии, уже после Реставрации, в отличие от многих других цареубийц, приговорённых к высылке из страны, получит возможность в 1819 г. вернуться во Францию. Ему тогда будет уже 69 лет, и от политической жизни он отойдёт. Бенезеш также будет отправлен в отставку, займёт незначительные посты при Консульстве и умрёт от жёлтой лихорадки в Сан-Доминго, куда отправится в надежде поправить свои дела.
Впрочем, обе кандидатуры были выбраны не случайно. Кошона, как мы уже видели, обвиняли в роялизме ещё в его бытность депутатом Конвента. Не было сомнений и в отношении Бенезеша. В начале Революции он стал командующим Национальной гвардией, администратором в департаменте Сена-и-Уаза, но по-настоящему выдвинулся в годы диктатуры монтаньяров, организуя производство вооружений и пороха. Бенезеш считался одним из лучших министров Директории - умелым и энергичным. К тому же он слыл человеком весьма влиятельным: к примеру, граф д’Алонвиль рассказывал, как слышал от Бараса, Мюрата и самого Бенезеша, что именно ему Бонапарт обязан званием дивизионного генерала{1984}.
Бенезеш давно подозревался в роялизме и, видимо, лишь искал способа установить связь с эмигрантами. Франсуа Ю (Hue){1985}, встречавшийся с ним в декабре 1795 г., вспоминал впоследствии, что тот якобы сказал ему:
Эти новые одеяния - всего лишь маска. Я готов даже поделиться с вами одной из моих самых тайных мыслей: Франция обретет покой только тогда, когда вернётся к своей древней форме правления. Поэтому прошу вас, если вы только можете это сделать, меня не скомпрометировав, положите к стопам Короля моё предложение служить ему, заверьте Его величество в том, что я буду заботиться об интересах Короны со всем возможным усердием{1986}.
В январе 1796 г., уже после того как она была выпущена из Тампля, Мария-Тереза писала Людовику XVIII:
Исполнительная директория составлена очень плохо, но г-н Бенезеш, министр внутренних дел, тот, кто помог мне покинуть Тампль, просил меня возложить его верность к стопам моего дяди. Это чистая правда: он честолюбивый человек, но в душе аристократ. Он сказал мне, что был близким другом г-на д’Аварэ-отца.
Одним словом, дядя, настроения сильно изменились. Кровь ненавидят, умирают от голода, а ваше сердце слишком доброе, чтобы позволить французам умирать от голода, когда в вашей власти подарить им жизнь и заставить себя полюбить, даровав мир моему многострадальному отечеству{1987}.
Бенезеш не обманул принцессу. Адвокат Н.-Ф. Белляр рассказывал в воспоминаниях, что маркиз д’Аварэ из-за болезни не смог эмигрировать вместе с детьми и родственниками, и в Париже он много общался с Бенезешем и его женой, пока маркиза не арестовали{1988}. Бенезеш не просто помог Марии-Терезе покинуть Тампль: как только было принято решение о её обмене, он нанёс ей визит, позаботился о её удобствах, распорядился закупить ей одежду {1989}.
Арест сотрудников Агентства нанёс сильнейший удар планам роялистов - их деятельность на значительной части страны оказалась лишена координации за несколько месяцев до выборов. Они практически полностью остались без разведывательной информации из Парижа{1990}. К тому же аббат Бротье и его товарищи слишком много знали. Несмотря на то что их поместили в Тампль, находившийся в это время в стране роялистский агент Ид де Невиль попытался их освободить. Был снят дом, подвал которого примыкал к стене Тампля, и де Невиль, вооружившись киркой, принялся проделывать дыру в стене этого подвала - достаточного размера для того, чтобы в неё мог пролезть человек. В дом въехала молодая женщина с ребёнком, и её семилетнего сына всякий раз просили бить в барабан, когда вынимали из стены особенно большой камень и боялись, что он может с грохотом выпасть. Пригласили даже каменщика, чтобы он помог определить разницу в уровнях: боялись, что подкоп войдёт не в стену Тампля, а пройдёт под ней. Но все предосторожности оказались тщетны: последний камень вынули в тот момент, когда мимо проходил охранник, и Ид де Невиль с помощницей едва успели бежать{1991}.
10 марта Людовик XVIII в связи с арестом своих агентов принял специальное обращение «К французам»{1992}. В нём он заявлял о том, что публикация бумаг Бротье и его соратников была использована для клеветы на роялистов, и выражал желание объясниться с соотечественниками напрямую. В отличие от Веронской декларации этот текст очень короткий, всего несколько страничек. Там, в частности, говорилось:
Мы говорили нашим агентам и без устали повторяем: «Верните наш народ к святой Религии его отцов и отеческому правлению, которое столь долго составляло славу и благо Франции. Объясните ему, что конституция Государства оболгана лишь потому, что неизвестна, научите его отличать её от того режима, который был установлен уже очень давно, покажите ему, что она в равной мере не приемлет ни анархии, ни деспотизма, двух бедствий, которые нам отвратительны, так же, как и ему самому, но которые одолевают по очереди Францию с тех самых пор, как в ней не стало более Короля [...] Сообщите нам мнение народа о тех установлениях, которые должны исправить злоупотребления; реформирование станет нашей неустанной заботой».
Учитывая приближение выборов, король счёл необходимым заявить, что инструктировал своих людей следующим образом:
Руководите выбором хороших людей, друзей порядка и мира, но не способных предать честное имя французов, чьи достоинства, просвещённость, отвага могли бы помочь нам привести наш народ к счастью; обеспечьте достойное вознаграждение за их услуги военным любых чинов, членам всех органов управления, которые примут участие в восстановлении религии, законов и легитимной власти, но воздержитесь от того, чтобы использовать для их установления жестокие методы, которые употреблялись, чтобы их свергнуть, дождитесь благоприятного общественного мнения, которое единственное может сделать их прочными и долговечными; а если вам придётся прибегнуть к силе оружия, используйте эти жестокие средства лишь в крайнем случае, справедливо и не иначе как по необходимости.
Тем самым публично закреплялся новый разворот в королевской политике - безусловная ставка на завоевание общественного мнения, и одновременно Людовик XVIII давал понять, что оказанные ему услуги не останутся без награды. Уроки Веронской декларации были учтены в полной мере: текст содержит минимум подробностей касательно будущего государственного устройства, но вместо того, чтобы давать обещание вернуться в былой системе и лишь исправить ее недостатки, король делает акцент на реформах. Декларация Людовика XVIII в том же марте 1797 г. была перепечатана парижскими газетами якобы для того, чтобы продемонстрировать его желание свергнуть Республику и покончить с Конституцией{1993}.
В то же время в целом текст обращения трудно назвать удачным: он полон общих фраз и не выглядит достаточно убедительным; чувствуется, что он писался на скорую руку. Уикхэм и вовсе расценил декларацию как политическую ошибку. 13 апреля он писал лорду Гренвилю:
Нет ничего, чего бы благожелательно настроенные люди [во Франции. - Д. Б.], чьи сердца самым искренним образом стремятся к восстановлению монархии, так боялись с полным на то основанием, как любого вмешательства со стороны Короля и его агентов или любого сотрудничества с признанными роялистами как внутри страны, так и за её пределами. Это та вещь, которую, хотя она и очевидна, никогда не понимали в Бланкенбург{1994}.
6 апреля все четыре агента были приговорены к смертной казни, но защитники сотворили чудо: Бротье и Дюверню дю Преслю она была заменена десятью годами тюремного заключения, Поли - пятью и де ля Вилёрнуа - одним {1995}. Олар полагал, что именно «после неудачи этого заговора Людовик XVIII, по-видимому, отказался от дальнейших комплотов и примирился с “оппортунистической” политикой», сделав ставку на выборы и отказ от абсолютизма{1996}. Однако, как мне думается, он ошибался: переориентация роялистов произошла раньше, и если провал Бротье на что и повлиял, то исключительно на результаты выборов 1797 г.
Теперь единственным человеком, который ещё мог попытаться спасти положение, стал английский посол Уикхэм, имевший обширные связи с роялистским подпольем. На основании донесений английской разведки он считал, что Директория держится преимущественно и исключительно благодаря поддержке общественного мнения, и задача состоит именно в том, чтобы его изменить и показать, что «можно свергнуть Директорию без ущерба для публики». Уикхэм настаивал, что в нынешней ситуации роялисты не должны действовать, пока не смогут добиться согласованного всеобщего выступления против Республики, а оно принесёт успех лишь тогда, когда удастся изменить общественное мнение - в этом он полностью совпадал с Людовиком XVIII.
Другое дело, что, по мнению Уикхэма, до той поры роялистам разумнее действовать, «временно согласовывая своё поведение с законами и обычаями республики, что предоставляет куда лучшие и более безопасные средства для атаки на правительство». На это в полной мере окружение короля пойти не могло, что заставляло Уикхэма считать, будто «двор в Бланкенбурге сформировал свои взгляды вследствие многих ложных и льстивых докладов, которые он получал о ситуации внутри [Франции.