— Пить!
Микеле поспешил исполнить его желание.
— Благодарю! — промолвил Гранлис более твердым голосом. Потом он пристально взглянул на того, кто за ними ухаживал, его взгляд заметно прояснился, и он произнес: — Э, это вы… Микеле… Я рад!.. Если бы спросили о моем желании… я выбрал бы именно вас…
Он задыхался, слова вылетали со зловещим свистом, и грудь его тяжело вздымалась при каждом слове.
— Замолчите, бога ради! — мягко промолвил Микеле. — Мы еще успеем наговориться, а теперь вам необходим абсолютный покой.
Но больной упрямо остался полулежать на поднятом локте, пытливо осматриваясь по сторонам.
— Кто это? — шепотом спросил он, показывая глазами на вторую кровать с безжизненно распростертой фигурой.
— Граф де Тэ.
— А!.. Мне кажется, что он очень плох… Он… погиб?..
— Неизвестно…
— Понимаю!..
Гранлис стал снова задыхаться, ловить дыхание… Наконец он справился со своим волнением и снова заговорил:
— Иммармон?..
Микеле опустил голову.
— Прюнже?..
То же молчание последовало в ответ.
— Убиты? — задыхаясь, прошептал Гранлис.
— Да.
— Какой ужас!
Он замолчал, охвативши голову руками.
Тяжкие, горькие мысли неслись, теснились, сталкивались в его больном, лихорадочном мозгу, казалось, готовы были разнести его голову на части…
— Умерли!.. За меня! — шептал он как в бреду. — А мы даже и не примирились… как следует. — Потом, схвативши Микеле за рукав, он притянул его к себе и лихорадочно зашептал: — Капитан… мы солдаты… смерть нам не страшна… Я должен говорить… Я должен перед смертью раскрыть перед вами… свою тайну. Это необходимо… ради императора, ради Франции… ради истории. Ее знал де Тэ, но он уже в агонии. Ее знали Иммармон и Прюнже, но их не стало. Микеле, дайте мне выпить глоток водки, это поддержит… мои слабеющие силы… Я должен говорить… Это Господь послал вас сегодня… ко мне… Я вас любил… В вас столько порядочности… Вы скажете императору…
Но тут Людовик потерял сознание.
Микеле поспешил разжать ему зубы и влил в рот три чайные ложки коньяку.
Это подействовало. Раненый скоро пришел в себя и заговорил несколько охрипшим голосом.
— Благодарю еще раз! — прошептал он. — Нагнитесь, это вам одному!
И принц зашептал короткими, отрывистыми фразами.
При первой же услышанной фразе Микеле, фанатически преданный империи, подскочил как ужаленный, испустив какое-то глухое восклицание, а потом словно замер на месте. Но, по мере того как развивалась эта непостижимая исповедь, его лицо становилось с минуты на минуту холоднее и строже.
Заключительные слова исповеди Гранлиса были следующие:
— Бертран Микеле де Марш… Вы здесь единственный хранитель этой государственной тайны. Пусть же император знает по крайней мере, что я умер за него, чуждый ненависти, ослепленный его славой, и что я… прощаю ему!
— Ого! — проворчал Микеле, шокированный последними словами.
Но Гранлис снова заговорил:
— Клянусь… к моему прискорбию! — ответил Микеле. — Благодарю вас за оказанную честь, но я тысячу раз предпочел бы лучше ничего не знать. Это страшно стеснит меня… Вы поправитесь, и я позабуду ваши слова. Я не выдам вас и сохраню вашу тайну. Я, как и прежде, останусь только вашим товарищем. Но выслушайте внимательно и вы: если вы — сохрани бог! — вздумаете предпринять что-нибудь против императора, знайте, что вы найдете меня на своем пути!
— Если я выздоровею… — грустно прошептал больной. — Нет-нет, будьте покойны: я умру… Это лучше. На что мне жизнь?.. — Его снова охватили беспамятство и бред. — На что мне жизнь, — повторил он, — без любви… без нее… без Полины?..
Микеле силой уложил его в постель и постарался успокоить. Когда больной уснул, он вернулся к своим мыслям.
— Вот так-так! — промолвил он вполголоса. — В чудном я оказался положении! Ведь молчание — то же сообщничество!
Сложивши руки на груди и низко опустивши голову, он простоял так всю ночь, до зари, погруженный в свои тяжкие думы. На заре его сменил граф де Новар.
Часов около десяти за Микеле явился один из светских офицеров: император требовал его к себе.
Будь это накануне, честный и безупречный воин плясал бы от счастья, но с этой ночи тайна принца тяжким гнетом налегла на его душу и омрачала совесть. Ему казалось, что он виновен перед великим и возлюбленным вождем, а между тем он был неповинен…
Микеле вошел в императорскую палатку и предстал перед Наполеоном, окруженным всей плеядой своих славных сподвижников. Тут были Бертье, Ланн, Ожеро, Ней, Сульт, Даву, Дюрок, Савари и многие другие.
Вслед за несколькими другими офицерами, отличившимися в последнем деле, наступила очередь Микеле. Когда было провозглашено его имя, Бертье наклонился к плечу императора и что-то шепнул ему. Тот молча кивнул головой, словно хотел сказать: «Да-да, я знаю», — и, повернувшись к офицеру, сказал:
— Приблизься!.. Так! Ты защищал знамя под Эйлау… Вчера ты доказал свою находчивость и храбрость; ты сумел прорваться там, где другие погибли… — Он ущипнул Микеле за ухо и продолжал: — Я доволен тобой, а между тем ты принадлежишь к очень… подозрительному полку… Но вины, конечно, так же индивидуальны, как и заслуги. Да, я доволен тобой, и вот доказательство! — И, взяв из рук Савари крест Почетного легиона, император собственноручно прикрепил его на груди Микеле.
Последний побледнел как снег; вся кровь прилила к его сердцу. Его охватила нервная дрожь.
— Скажи пожалуйста, — усмехнулся Наполеон, — ты умеешь дрожать! Вот чего бы я никогда не подумал!
— Ваше величество, — прошептал Микеле, — моя кровь… вся моя жизнь…
— Еще бы! Я на них рассчитываю, — прервал его император. — Ах да, послушай-ка!.. Не знаешь ли ты, почему трое из твоих товарищей взяли на себя очередь четвертого во вчерашней очереди гонцов-ординарцев?
— Знаю, ваше величество!
И, проклиная в душе Гранлиса с его непрошеной исповедью, Микеле ответил по-своему на заданный вопрос. Если он не солгал, то одновременно с этим он уклонился и от правды… Увы, и это перед тем, ради кого он был рад умереть!
— Потому, ваше величество, — сказал он, — что господин де Гранлис был уже тяжко ранен и еле держался в седле… Трое остальных были его друзья детства. Вот и все. Двое из них уже убиты, ваше величество, а двое других умирают…
Император как будто поверил этой версии.
— Хорошо, друг мой. Продолжай, как ты начал… я буду иметь тебя в виду.
Микеле взял под козырек и отошел в глубь палатки. Он был одновременно и безмерно счастлив, и безгранично недоволен собой. Ах, зачем только принцу понадобилось избрать его своим поверенным!.. Не будь этого, его счастье было бы так полно!
Судьба судила иначе: и Гранлису, и де Тэ суждено было выжить. Последнему рок приберег более трагичный конец.
Они были направлены обратно во Францию, в Париж. Пришлось колесить через всю Польшу, Силезию, Германию, проехать Дрезден и Франкфурт…
Путь был ужасный. Состояние раненых ухудшилось. Врачи, сопровождавшие больных, не раз покушались бросить их на краю дороги в полной уверенности, что им все равно не доехать до Франции. Но порядочность восторжествовала, и благодаря этому жизнь больных была спасена.
А тем временем на Немане, в Тильзите, происходило свидание трех монархов: России, Франции и Пруссии. Результатом свидания было заключение мира. Правда, географическая карта Европы подверглась некоторому изменению.
Наполеон внес свои поправки…
VIII
Однажды ночью шевалье Сюльпис Герен де Бруслар, живший в своем старинном замке Сен-Пер, возле Гранвила, внезапно проснулся от крика, несшегося с морского берега. Шевалье быстро приподнялся со своего ложа — кровати предков, одной из тех кроватей, на которых рождались и на них же умирали.
Жилище было старое, ветхое, расползающееся по всем швам, но род Брусларов жил в нем в течение пяти столетий, и члены семьи покидали его лишь в тех случаях, когда отправлялись в путь, на поиски за различными приключениями.
Все души почивших предков, казалось, жили под старыми сводами покоев и тихо перешептывались между собой по ночам; последний из рода Брусларов был очень доволен своим жилищем: он любил старое гнездо своих предков и любил воспоминания.
Услышав крик, он протер себе глаза и поспешно вскочил.
Хотя императорская полиция еще ни разу не тревожила старого шевалье, — что, между прочим, было бы излишним, так как на морском берегу всегда стояло наготове судно, готовое в любой момент отплыть к берегам Англии, в чем шевалье поспешили бы помочь преданные ему крестьяне, — он всегда был настороже и начеку.
Как знать: у Фуше могла явиться прихоть, хотя бывший шеф жандармов занят войной с Россией, предоставить другим уничтожение вандейцев.
Поэтому и теперь шевалье подошел осторожно к окну, раскрыл его и стал чутко прислушиваться, зорко вглядываясь в ночную тьму.
Был конец октября. Погода стояла довольно мягкая, хотя и туманная. Впрочем, туманы — не редкость в этом полунормандском-полубретонском уголке.
По небу неслись темные клочья разорванных туч. Луна то появлялась на мгновение, то снова скрывалась за быстро несущимися тучами. Однако в одну из минут просветления шевалье удалось рассмотреть женскую фигуру, одиноко стоявшую на берегу. Женщина боролась с ветром, стараясь запахнуться в свой плащ, срываемый при каждом порыве. У ее ног на мокром песке стоял небольшой чемоданчик.
Бруслар всегда был храбр и отличался рыцарскими наклонностями. Поэтому и в данном случае он поторопился одеться, сунул предосторожности ради пистолет в левый карман, кинжал — в правый и, не желая будить Бернара, своего единственного слугу, пошел один навстречу одинокой путнице с искренним желанием предложить ей в случае надобности свои услуги. Когда он уже подходил к женщине, луна словно по волшебству выглянула из-за туч, осветив все окружающее своим ровным сиянием; сильный порыв ветра сорвал с головы молодой женщины капюшон и растрепал ее густые белокурые кудри. Это зрелище было так очаровательно, что старый шевалье, большой поклонник женских чар, сразу почувствовал себя покоренным.