— Поднимай их, чертей! — скомандовал капитан.
Двадцать человек накинулись на четырех шуанов, подняли их, и, таким образом, вся эта шумная толпа ввалилась в зал Дианы д’Этиоль, разбив вдребезги стеклянную дверь и опрокинув мебель.
— Ну, где же Бруслар? — нетерпеливо крикнул Кантекор, всматриваясь в толпу.
— Вот он, мерзавец! — крикнул Кастеле, вытаскивая за руку высокого шуана с густой черной бородой.
— Этот? — закричал Кантекор. — Тысяча чертей! Это не он!
Действительно, ложный Бруслар оказался графом де Форасом, охотно поддержавшим недоразумение, чтобы спасти главного вождя.
Кантекор, оттолкнув от себя стол, рвал волосы на голове. Смущенный Кастеле машинально вертел в руке шпагу.
— Капитан, — задыхаясь, распорядился Кантекор. — Скорее соберите отряд и продолжайте преследование… Он не мог уйти далеко… Его надо поймать — это необходимо, это воля императора!.. Обыщите окрестности!
— Сделаю все возможное и невозможное, — поспешил заявить сконфуженный капитан, — это все борода этого шуана наделала: приметы так сошлись у него и у Бруслара…
— Скорее! — торопил Кантекор. — Отправляйтесь! Оставьте мне человек сорок для этих господ и для тех, кого еще могут поймать…
Кастеле вышел, и сигнал снова возвестил сбор.
Дрожа от ярости, Кантекор снова занял свое место за столом. Он готов был выместить свою досаду на пойманных шуанах за бегство их более счастливых товарищей.
— Подведите ко мне этих людей! — повелительно приказал он.
В это время старый Форас заметил в темном углу зала Гранлиса, чувствовавшего себя в значительной степени неловко.
— А, лесной шпион! — закричал старик. — Вот ты где, каналья, со всем твоим важным видом! Жаль, что я не повесил тебя тогда же, на первом дереве! Так молод, красив, как девушка, и занимаешься таким позорным ремеслом! И это в двадцать лет от роду!
Кантекор не прерывал шуана, радуясь лишнему сведению. Значит, действительно принц был просто заблудившимся путником, а не сообщником заговорщиков. Этот старик, кричавший с пеной у рта, не играл, конечно, комедию. Хорошо, что его слышали все присутствовавшие, которые могли потом засвидетельствовать все это.
— Вы знаете этого человека, поручик? — спросил он Гранлиса.
— Знаю как первого встречного на дороге, — со скучающим видом ответил принц. — Это он указал мне дорогу в гостиницу в Ретонде, вот и все.
— Он ничего не говорил вам, вы ничего не знаете о нем?
— Нет, — ответил Гранлис, которого тяготила его подлая роль, так что он готов был бы с радостью сбросить свою маску, не боясь никаких последствий. Однако мысль о Полине остановила его, и он добавил: — Нет, я ничего не знаю, он ничего не говорил мне.
Де Форас посмотрел на него с недоумением, но его сын Эмери, с искаженным от боли лицом стоявший около отца, поддерживая левой свою раненую правую руку, шепнул ему довольно громко, с жестокой ненавистью в голосе:
— Комедия! Не верь ему! Ведь он уже донес все, что надо! Конечно, это он выдал нас сегодня! Не давай ему возможности разыграть благодетеля, разоблачи его!
Старый граф, простодушный и увлекающийся, поверил словам сына.
— Не нужно комедии! — загремел он. — Не нужно нам твоих милостей! Ты выдал вас, а теперь играешь в благородство! Ну, так я буду говорить за тебя. Ты встретил нас в лесу, прикинувшись заблудившимся. Я сказал тебе, что меня зовут Леконт, что я торговец лесом. Поверил ли ты нам или нет — дело твое. Я указал тебе гостиницу «Великий монарх», куда направлялись и мы. Мне следовало повесить тебя вот этими самыми руками… В Ретонде ты стеснял нас. Товарищи хотели разом прикончить тебя ударом кинжала и швырнуть в реку, но я настаивал, чтобы тебя просто заперли в комнате до завтра… Между тем — черт возьми! — ты показал нам пятки и в это время уже удирал к своему комиссару и драгунам!..
— Вы кончили? Это все? — нетерпеливо проговорил Кантекор.
— Все на этот раз, а в следующий, если я останусь цел, я размозжу ему его подлую голову!..
— Увидим, — сказал Кантекор, — заранее трудно загадывать.
Принц в своем темном углу до крови искусал губы, с отчаянием глядя на маркизу. Та незаметно сделала ему знак покориться.
— Итак, вы господин Леконт, торговец лесом? — начал допрос агент Фуше.
— Я, я! — окончательно вышел из себя старик. — Я — господин граф двумя словами, а не одним, граф Форас, эмигрант, шуан, заговорщик и прочее, и прочее, и прочее! А торгую я свинцом, чтобы стрелять в бонапартистов. Понял?
— Восхищен! — ответил Кантекор. — Дня через три на Гревской площади вы увидите, стоит ли наш свинец вашего; вежливость за вежливость! Этот молодой человек ваш сын?
— Да, виконт Эмери де Форас… Его брат, барон Рауль, скрылся от вас, и хорошо сделал; он отомстит за нас.
— О, и меня вам не удалось бы взять, если бы вы не прострелили мне руку, а в особенности если бы отец не согласился прослыть за Бруслара… Мне пришлось защищать его, вместо того чтобы увлечь его далее в лес, а то, знаете, ночь так хороша!
— Виконт Эмери де Форас, — записывал Кантекор, — прекрасно! Посмотрим третьего. Ваше имя?
— Маркиз д’Ормансе! — Молодой человек повернулся к Диане, поклонился ей и сказал: — Поздравляю, маркиза! Вас тоже связали! С вами обходятся, как с мужчиной, что вы, впрочем, вполне заслужили своей храбростью. Я могу успокоить вас: Бруслар, если все еще идет полным ходом, должен быть теперь уже в Нойоне!
При этом сообщении Кантекор побледнел. Но потом он пожал плечами; конечно, это была просто бравада и местность Нойона была названа для того, чтобы сбить следы.
— Благодарю, Ормансе! — сказала Диана, мило улыбнувшись красивому маркизу.
Кантекор продолжал допрос:
— Господин маркиз, вы были, если я не ошибаюсь, товарищем Кадудаля?
— Именно. Доброе старое время! Теперь наша компания стала меньше. Положим, избранных немного и в раю… Пишите, комиссар: маркиз д’Ормансе, сын своего отца, верноподданный его величества, своего короля, Божьей милостью!
— Браво, мальчик! — воскликнула Диана, аплодируя концами пальцев своих связанных рук.
Гранлис удивлялся, слушая этих героев, готовых на смерть за свое дело, которое было его собственным! Какие люди! Как жаль их! Он готов был в эту минуту отдать все на свете, чтобы пожать им руки, открыться им, встать во главе их славной борьбы. Но одни из них оскорбляли его, другие не знали, презирали и видели в нем ренегата.
— Маркиз, я вынужден записывать ваши показания с точностью, — иронически предупредил Кантекор, — это мой долг, но, поверьте, мне очень жаль, что вы ухудшаете свое положение…
— Комиссар, не вмешивайтесь не в свое дело! — перебил его маркиз. — Вы все равно не поймете этого, мы с вами из разного теста. Мне нравится издеваться над тем, чему вы служите; я очень рад умереть в двадцать пять лет, потому что все храбрые люди уже умерли и потому что тогда маркиза Диана надолго сохранит нежное воспоминание обо мне… Не правда ли, маркиза?
— Ах, вы удивительно сумасбродны, Ормансе! Но что скажет на это ваша мать? — вздохнула Диана.
— Она, конечно, поплачет, — резко заявил молодой человек, — но ведь теперь все знатные матери плачут, потому что погибают их дети. Что же делать! Короли погибли первыми!
— Маркиз, берегитесь! Вы сейчас же растрогаетесь! — насмешливо протянул Кантекор.
— Я? Никогда! Что нужно сделать, чтобы убедить вас в этом? Да!.. Вот… Долой Бонапарта! Да здравствует король Людовик! — крикнул звучным голосом молодой роялист.
— Заткните ему горло! — проревел Кантекор.
В одну минуту рот маркиза был завязан платком.
«Да здравствует король Людовик!» — этот крик проник в самое сердце законному наследнику престола, неведомому, забытому или презираемому собственными подданными.
Кантекор снова взялся за допрос:
— Четвертый! Ваше имя?
Ответа не было. Перед ним стоял теперь, со свежим кровавым шрамом на голове, бледный и мрачный, по обыкновению одетый в глубокий траур, граф Арман де Тэ. Побледнев еще более, но не от страха, а от бешенства, граф дрожал от гнева.
С той самой минуты, как Гискар грубым толчком в спину втолкнул его в зал, его взоры ни на минуту на отрывались от сидевшего за столом комиссара. Сначала это был взгляд довольно равнодушный, но затем в нем промелькнула искра воспоминания, разгоравшаяся все больше и больше и, наконец, превратившаяся в уверенность, запылавшая ярким огнем жестокой ненависти и злобы.
— Ваше имя? — во второй раз спросил Кантекор.
Граф молчал, выжидая минуту, когда встретятся их взгляды, чтобы окончательно убедиться в смущении врага, которым он уже заранее наслаждался. Но Гискар потерял терпение.
— Слышишь, ты? Тебя спрашивают, скотина! — крикнул он.
Де Тэ покраснел при этом оскорблении и, каким-то чудом освободив свои руки, незаметно ощупывал свои карманы. Кантекор положил перо и поднял голову.
— Послушайте, — начал он, — я вас спраши…
Он не кончил своей фразы. Его лицо исказилось, пожелтело, взоры остановились в ужасе на окровавленном призраке того… Но ведь он знал, что тот жив, знал наверное… Который же это де Тэ, теперь попавший в его власть: новый друг принца или тот, конногвардеец?
Он старался успокоиться, овладеть собой, а тем временем Гискар продолжал усердствовать:
— Твое имя, расчесанная по моде собака! Скажешь ты его наконец?
— Князь Борисов, — удостоил наконец ответом де Тэ, не вынимая рук из своих карманов. — Этот господин знает меня, не правда ли, сударь? — обратился он к Кантекору.
Но комиссар почему-то медлил с продолжением допроса. Гискар, заметив строгий костюм графа, снова крикнул ему:
— По ком ты носишь траур, чертов шуан?
— По тебе, — яростно бросил ему де Тэ и, выхватив из кармана пистолет, выстрелил в упор, прямо в сердце Гискара и послал вторую пулю наугад в Кантекора.
Тот, предупрежденный первым выстрелом, успел уклониться в сторону, и пуля попала ему в плечо; он покачнулся, но остался на ногах. Гискар остался лежать посреди пола, неподвижно распростертый на спине.