Рыцарь, чье имя Измена,
Выйди сражаться за стены.
Гей! Гей! Гей!
– Ну их, – сказала она, гладя его белые волосы. – Не слушай. Мой Ланселот должен остаться в замке, и все закончится хорошо.
10
– Итак, Его Святейшество заключил между ними мир без всякого их участия, – со злостью сказал Мордред.
– Угу.
Они сидели в Судебной зале, Гавейн и Мордред, ожидая начала последней стадии переговоров. Оба были в черном, но с тем странным различием, что Мордред выглядел в нем великолепно, напоминая Гамлета, тогда как Гавейн больше походил на могильщика. С подобной театральной простотой Мордред начал одеваться, когда возглавил популярную ныне партию. Целью ее было установление некоего подобия национального правления плюс гаэльская автономия и избиение евреев – в виде отмщения за смерть мифического святого по имени Хью Линкольнский. В партии, распространившей свое влияние по всей стране, состояли уже тысячи членов, носивших партийный значок с изображением алого кулака с зажатой в нем розгой и называвших себя Хлыстунами. Старшего же брата, надевшего партийную форму лишь для того, чтобы сделать приятное младшему, облекало домотканое черное сукно – беспросветный мрак искреннего траура.
– Смешно сказать, – продолжил Мордред, – но если б не папа, мы бы тут никогда не увидели такого красивого шествия – у всех по оливковой ветви в руке, а целомудренные влюбленные сплошь в белых одеждах.
– Да, хорошее было шествие.
Гавейн, чей разум на извилистых путях иронии чувствовал себя неуверенно, принял насмешку за честное описание события.
– Это верно, спектакль удался на славу.
Старший брат шевельнулся, словно испытывая неловкость и пытаясь расположиться поудобнее, но вместо того просто вернулся к началу разговора.
Он произнес неуверенно, как бы задавая вопрос или излагая просьбу:
– Ланселот говорит в письме, будто убил нашего Гарета по ошибке. Говорит, что не видел его.
– Это вполне в духе Ланселота – рубить безоружных направо-налево, не вглядываясь, кто они и что они. Он всегда этим славился.
На сей раз ирония была настолько увесистой, что даже Гавейн ее ощутил.
– Вот и я мыслю, что это на него не похоже.
– Не похоже? Разумеется, не похоже. Он же вечно изображал preux chevalier, щадившего людей, – ни разу не убившего человека, который не устоял против него. Тем и прославился. И ты полагаешь, что он вдруг ни с того ни с сего отбросил притворство и принялся крушить безоружных?
С трогательной потугой на беспристрастность Гавейн произнес:
– Вроде не было ему причины их убивать.
– Причины? А разве Гарет не брат нам? Он убил его из мести, чтобы отплатить нам, всей нашей семье, потому что это мы застукали его с Королевой. – И, с особым тщанием выбирая слова, Мордред добавил: – Все потому, что Артур любит тебя, и Ланселот завидует твоему влиянию. Ему хотелось ослабить Оркнейский клан, он все отлично продумал.
– Он ослабил и свое положение тоже.
– А кроме того, он завидовал Гарету. Боялся, что наш брат начнет наступать ему на пятки. Наш Гарет ему подражал, а это не устраивало preux chevalier. Нельзя же позволить, чтобы существовало целых два безупречных рыцаря.
Судебную залу уже подготовили к пышной заключительной церемонии. Сейчас в ней находились лишь двое мужчин, и зала казалась голой. Братья сидели немного странно – один позади другого – на ступеньках, ведущих к трону, то есть не видя лиц друг друга. Мордред смотрел Гавейну в затылок, Гавейн смотрел в пол. Сдавленным голосом он произнес:
– Гарет был лучшим из нас.
Если бы он сейчас резко обернулся, его удивила бы напряженная пристальность, с какой Мордред вглядывался в него. Выражение Мордредова лица вовсе не сочеталось с музыкой, звучавшей в его голосе. Человек, внимательно приглядевшийся к Мордреду, мог бы заметить, что в повадках его появилась в последние шесть месяцев некая странность.
– Гарет был славный малый, – произнес Мордред, – и угораздило же его пасть от руки именно того человека, которому он так верил.
– Это научит меня никогда не верить южанам.
Мордред повторил, почти неуловимо подчеркнув замену местоимения:
– Да, это нас научит.
Старый деспот обернулся. Он схватил белую руку брата, стиснул ее и, запинаясь, заговорил:
– Я все время думал, что весь вред от Агравейна – от Агравейна и от тебя. Я думал, что вы предубеждены против сэра Ланселота. Мне стыдно за эти мысли.
– Кровь – не водица.
– Это так, Мордред. Можно болтать про идеалы, про правое и неправое и про все такое, – а под конец все сводится к тому, кто чей сородич. Я ругал Гарета, когда он забирался в огородик святого отца, там, у обрыва…
Голос его задрожал и прервался, братья молчали, пока худосочный Мордред не сказал, возвращая Гавейна на прежний путь:
– В детстве волосы у него были такие светлые, что казались белыми.
– Кэй прозвал его Прекрасные Руки.
– Кэй хотел обидеть его.
– Хотел, а все же сказал правду. Руки у Гарета были красивые.
– А теперь он лежит в могиле.
Лицо Гавейна вспыхнуло так, что брови стали на нем незаметны. На висках его вздулись вены.
– Да проклянет их Господь! Я не приму этого мира. Я их не прощу. Почему Король Артур норовит загладить содеянное? И зачем в это лезет папа? Не их братьев убили – моих, и клянусь всемогуществом Божиим, я отомщу!
– Ланселот проскользнет у нас между пальцев. Он человек изворотливый, его не ухватишь.
– Не проскользнет. На этот раз он у нас в руках. Корнуоллы слишком долго и много прощали.
Мордред поерзал на ступеньках.
– Ты когда-нибудь размышлял о том, что принес Стол Оркнею и Корнуоллу? Отец Артура убил нашего деда. Сам Артур совратил нашу мать. Ланселот убил трех наших братьев, не считая Флоренса и Ловеля. А мы с тобой торчим здесь, торгуя нашей честью, чтобы примирить двух англичан. Тебе это не кажется трусостью?
– Нет, это не трусость. Папа может заставить Короля принять Королеву обратно, но о сэре Ланселоте в его буллах нету ни слова. Мы обещали ему неприкосновенность, чтобы он мог привезти сюда женщину, и мы также позволим ему уйти отсюда. Но после…
– А зачем же сейчас-то его отпускать?
– Затем, что ему обещана охранная грамота. Господь запрещает трогать его, Мордред, мы все-таки рыцари!
– Да, и мы не должны прибегать к нечистому оружию, даже если наши враги прибегают к нему.
– Вот, правильно. Пусть кабан побегает, дадим ему это право, а сами будем гнать его и загоним до смерти. Артур слабеет: он исполнит нашу волю.
– Печально видеть, – вымолвил сэр Мордред, – до чего ослабла хватка несчастного Короля с тех нор, как началась вся эта история.
– Да, это печально. Но он понимает различие между правым и неправым.
– Это для него что-то новое.
– Ты говоришь о слабости?
– Как быстро ты все схватываешь.
Быть саркастичным с Гавейном не составляло ему труда – все равно что передразнивать слепого.
– Нельзя сидеть на всех стульях сразу. Ему вообще не стоило водиться с этим предателем.
– Как и брать в жены Гвен.
– Да уж, тут оба они виноваты. Не мы искали ссоры.
– Что верно, то верно.
– Король обязан отстаивать правосудие. Даже если Его Святейшество заставит Короля снова принять эту женщину на свое ложе, у нас остаются наши права на сэра Ланселота. Он совершил великое предательство, когда увез Королеву, так же как и когда убил наших братьев.
– Любые права.
Грузный рыцарь снова схватил своего брата за руку, казавшуюся еще бледнее в заскорузлой лапе могильщика, и сказал, с трудом подбирая слова:
– Это так горько и больно, когда остаешься совсем один.
– Мы дети одной матери, Гавейн.
– Да!
– И Гарету она тоже была матерью…
– А вот и Король.
Торжественная церемония примирения достигла завершающей стадии. В замковом дворе запели трубы, и по лестнице дворца потекли вверх сановники Государства и Церкви. Придворные, епископы, герольды, пажи, судьи и просто зрители, беседуя, вливались в залу. С их появлением гобеленовый куб наполнился красками, словно пустая ваза цветами. Его украсили дамы, чьи казавшиеся голыми лица венчались уборами в виде полумесяцев или длинных конусов или куафюрами, столь же удивительными, как у Герцогини из «Алисы в Стране чудес». В ярких корсажах с талиями где-то под мышками, с руками, укрытыми в спадающие складками рукава, в достающих до полу юбках, в одеяниях из триполитанской верблюжьей шерсти, тафты или домодельного красного сукна, нежные существа проплывали к своим местам, вея ароматами мирры и меда (которым они полоскали рты). Их кавалеры, молодые оруженосцы, одетые по последней моде (многие из них уже состояли в Хлыстунах и носили значок Мордреда), меленько перебирали ногами в долгоносых туфлях, в коих совершенно невозможно было взойти по ступеням. У подножия лестницы туфли приходилось снимать, и дальше наверх их уже подносили пажи. Первое, что в этих молодых людях бросалось в глаза, – это их ноги в высоких чулках: пришлось даже принять особый закон, регулирующий покрой их кафтанов, каковым предписано было иметь длину, достаточную для сокрытия ягодиц. За ними последовали более респектабельные члены Королевского совета в удивительных шляпах, из коих иные походили на стеганые колпаки, под которыми настаивается завариваемый чай, иные на тюрбаны, иные на птичьи крылья, а иные и на муфты. Советников облекали складчатые стеганые мантии с высокими плоеными воротниками, с оплечьями и поясами в драгоценных камнях. Тут были и клирики в аккуратных шапочках, согревавших тонзуры, в простых одеяниях, столь непохожих на наряды мирян. Тут был и заезжий кардинал в замечательной шляпе с кисточкой, и по сию пору украшающей писчую бумагу Вулзи-колледжа в Оксфорде. Тут были меха и опушки всех сортов, включая красивый ромбовидный узор, составленный из кусочков меха белых и черных ягнят. Шум от разговоров стоял такой, как от стаи скворцов.