Мастер Гавейн взял ее покрепче за косу и вывел из кухни.
На чистом и влажном ветру, обдувающем вершину горы, они обсудили детали предстоящей охоты. Мэг, так и не переставшую плакать, держали за волосы, чтобы она не сбежала, и время от времени один из мальчишек передавал ее другому, если тому, кто держал ее, требовались для жестикуляции обе руки.
– Так вот, – говорил Гавейн. – Я буду командиром. Я самый старший, значит мне и командовать.
– Я так и думал, – сказал Гарет.
– Вопрос вот в чем. В книге сказано, что приманку надо оставить одну.
– Она удерет.
– Ты удерешь, Мэг?
– Да, мастер Гавейн, конечно.
– Ну вот.
– Тогда ее надо связать.
– Ох, мастер Гахерис, как вам будет угодно, только зачем же меня вязать?
– Закрой рот. Ты всего лишь девчонка.
– Чем же мы ее свяжем? У нас и нет ничего.
– Я ваш командир, мои герои, и я приказываю, чтобы Гарет сбегал домой и принес каких-нибудь веревок.
– Не стану я этого делать.
– Но ты же все испортишь, если не сделаешь этого.
– Не понимаю, почему именно я. Вот так я и думал.
– Тогда я приказываю, чтобы наш Агравейн сходил за веревками.
– Только не я.
– Тогда пусть Гахерис.
– Не пойду.
– Мэг, противная девчонка, ты не должна убегать, поняла?
– Да, мастер Гавейн, только, ох, мастер Гавейн…
– Если найти крепкий вересковый корень, – сказал Агравейн, – можно будет обвязать вокруг него ее косы.
– Так и сделаем.
– Ох, ох!
После того как девственница была надежно привязана, четверо мальчиков обступили ее, обсуждая следующий шаг. Они спроворили в оружейной настоящие пики, с какими ходят на вепря, так что с оружием все у них было в порядке.
– Эта девица, – сказал Агравейн, – моя мать. Она делает то же, что вчера делала мамочка. А я буду сэром Груммором.
– А я Пеллинором.
– Агравейн, если ему охота, может быть сэром Груммором, но приманку нужно оставить одну. Так сказано в книге.
– Ох, мастер Гавейн, ох, мастер Агравейн!
– Хватит выть. Спугнешь единорога.
– А нам после этого нужно уйти и спрятаться. Вот почему наша мама его не поймала, – потому что с ней оставались рыцари.
– Я буду Финн Мак Куил.
– А я – сэр Паломид.
– Ох, мастер Гавейн, умоляю, не оставляйте меня одну!
– Перестань ты вопить, – сказал Гавейн. – Ты дура. Гордиться надо, что тебя взяли в приманки. Вчера приманкой была наша матушка.
Гарет сказал:
– Ну что ты, Мэг, не плачь. Мы не позволим ему поранить тебя.
– В конце концов, он может тебя всего только убить, – жестоко сказал Агравейн.
От этого несчастная девочка разревелась еще сильнее.
– Зачем ты это сказал? – сердито спросил Гавейн. – Вечно ты пугаешь людей. Теперь она завывает громче прежнего.
– Послушай, – сказал Гарет. – Послушай, Мэг. Мэг, бедняжка, не плачь. Когда мы вернемся домой, я обязательно дам тебе пострелять немного из моей катапульты.
– Ох, мастер Гарет!
– Ах, да пошли наконец. Не можем мы с ней возиться.
– Ну, будет, будет.
– Ох, ох!
– Мэг, – сказал Гавейн и скорчил страшную рожу, – если ты не престанешь визжать, я на тебя вот так посмотрю.
Слезы мгновенно высохли.
– Ну вот, – сказал Гавейн, – как только придет единорог, мы тут же выскочим и проткнем его. Ты поняла?
– А обязательно его убивать?
– Да, непременно.
– Понимаю.
– Я надеюсь, ему не будет больно, – сказал Гарет.
– Одна из твоих дурацких надежд, – сказал Агравейн.
– Я все-таки не понимаю, зачем его убивать.
– Чтобы оттащить его домой, к матери, остолоп.
– Разве мы не можем поймать его, – спросил Гарет, – и отвести к матери живьем, как по-твоему? Я хочу сказать, что можно заставить Мэг вести его, если он смирный.
С этим Гавейн и Гахерис согласились.
– Если он смирный, – сказали они, – лучше привести его живого. Это самый лучший способ охоты на крупного зверя.
– А мы станем его подгонять, – сказал Агравейн. – Можно будет лупить его палками.
Да и Мэг заодно, – прибавил он, подумав.
После этого они удалились в засаду, решившись хранить молчание. Ничего не было слышно, кроме нежного ветра, пчел в вереске и жаворонка высоко в небесах. Да еще иногда долетало шмыганье Мэг.
Когда единорог появился, все сложилось не так, как они ожидали. Прежде всего он был благороднейшим из животных, вместилищем красоты, зачаровывающей всех, кто его видел.
Единорог был бел, с серебряными копытцами и жемчужным рогом. Он изящно ступал по вереску, казалось, почти не приминая его, столь легка была поступь, и ветер волнами бежал по его долгой гриве, только-только расчесанной. Самым чудесным в нем оказались глаза. По сторонам носа чуть синеватые складки взбегали к глазницам, погружая их в меланхоличную тень. Глаза, окруженные этой прекрасной и грустной тьмой, были столь печальны, нежны, одиноки и благородно трагичны, что при виде их всякое чувство, кроме любви, умирало.
Единорог поднялся к месту, на котором сидела Мэг-судомойка, и склонил перед нею главу. Он грациозно выгнул шею, так что жемчужный рог указывал в землю у ее ног, и, приветствуя Мэг, легко поскреб серебряным копытцем вереск. Мэг забыла о слезах. Сделав королевский приветственный жест, она протянула к животному руку.
– Приблизься, единорог, – сказала она. – И если желаешь, положи мне на лоно свой рог.
Единорог легонько заржал и снова поскреб землю копытом. Затем, очень осторожно, он опустился сначала на одно колено, потом на другое, пока не оказался склоненным пред нею. Застыв в этой позе, он посмотрел на нее снизу вверх своими тающими глазами и наконец опустил ей на колени голову. Он искательно глядел на нее и терся белой, плоской щекой о гладкую ткань ее платья. Глаза его закатились, показав ослепительные белки. Застенчиво опустив на землю круп, он улегся и лежал совершенно спокойно, глядя вверх на ее лицо. Из глаз его струилось доверие, он чуть приподнял переднюю ногу, словно желая ударить в землю копытом. То было лишь легкое движение воздуха, сказавшее: «Теперь удели мне внимание. Подари мне любовь. Пожалуйста, погладь мою гриву, ладно?»
Агравейн, сидевший в засаде, издал какой-то сдавленный сип и через миг уже мчался к единорогу, сжимая в руках отточенную кабанью пику. Прочие мальчики, сидя на корточках, вытянули шеи и следили за ним.
Добежав до единорога, Агравейн принялся колоть его пикой, спереди, сзади, в живот, под ребра. Он колол и визжал, а единорог с мукой смотрел на Мэг. Она казалась заколдованной, неспособной двинуть рукой. Видимо, и единорог не мог пошевелиться из-за ладони, мягко сжимавшей его рог. Кровь из ран, нанесенных пикою Агравейна, струилась по иссиня-белому ворсу шкуры.
Гарет припустился бегом, следом за ним Гавейн. Последним бежал Гахерис, глупый, не знающий, что предпринять.
– Стой! – кричал Гарет. – Отпусти его! Стой! Стой!
Гавейн подоспел первым как раз в то мгновение, когда пика Агравейна вошла в единорога под пятым ребром. Зверь содрогнулся. Трепет прошел по всему его телу, он далеко вытянул задние ноги. Они почти выпрямились, как если бы он совершал самый большой в своей жизни прыжок, и затем задрожали в смертельной агонии. Все это время глаза его не отрывались от глаз Мэг, и она по-прежнему глядела вниз, на него.
– Что ты делаешь? – завопил Гавейн. – Оставь его. Не причиняй ему зла.
– Ох, единорог, – прошептала Мэг.
Задние ноги единорога вытянулись, дрожь в них стихала. Голова его упала Мэг на колени. Ноги в последний раз дернулись и застыли, и синеватые веки поднялись, наполовину скрывая глаза. Он лежал неподвижно.
– Что ты наделал? – воскликнул Гарет. – Ты же убил его. Он был так прекрасен.
Агравейн завыл дурным голосом:
– Эта девчонка была моей матерью. Он положил ей голову на колени. Он должен был умереть.
– Мы же договорились, что сохраним его, – вопил Гавейн. – Что отведем его домой и нас допустят к ужину.
– Бедный единорог, – сказала Мэг.
– Посмотрите, – сказал Гахерис. – Боюсь, он подох.
Гарет встал лицом к лицу с Агравейном, бывшим на три года старше его и способным свалить его наземь одним ударом.
– Зачем ты это сделал? – спросил он. – Убийца. Такой был чудесный единорог. Зачем ты его убил?
– Его голова лежала на коленях у нашей матери.
– Он же не хотел причинить ей вреда. У него копыта были серебряные.
– Он был единорогом, и его полагалось убить. И Мэг мне тоже нужно было убить.
– Ты предатель, – сказал Гавейн. – Мы бы отвели его домой, и нас допустили бы к ужину.
– Как бы там ни было, – сказал Гахерис, – теперь он подох.
Мэг наклонила голову над белой челкой единорога и тут же снова заплакала.
Гарет поглаживал голову единорога. Ему пришлось отвернуться, чтобы скрыть слезы. Гладя голову, он обнаружил, какая у единорога была мягкая и ровная шкура. Он увидел вблизи глаза зверя, теперь быстро тускнеющие, и всей душой ощутил, что случилась трагедия.
– Ну, во всяком случае теперь он подох, – в третий раз повторил Гахерис. – Так что лучше нам оттащить его домой.
– Все-таки мы изловили его, – сказал Гавейн, в сознании которого забрезжило чудо, совершенное ими.
– Скотину такую, – сказал Агравейн.
– Мы же поймали его! Мы сами!
– Сэр Груммор ни одного не поймал.
– А мы поймали.
Гавейн уже позабыл, как ему жалко было единорога. Он заплясал вокруг тела, размахивая пикой и испуская жуткие, пронзительные вопли.
– Надо его выпотрошить, – сказал Гахерис. – Мы должны все сделать как следует, – вырезать требуху, взвалить его на пони и отвезти домой, в замок, как настоящие охотники.
– И тогда она будет довольна!
– Она скажет: «Господня нога! Какие у меня выросли могучие сыновья!»
– И нам позволят вести себя, как сэру Груммору и Королю Пеллинору. Теперь уж все пойдет хорошо.
– Так как его потрошат-то?
– Мы ему вырежем кишки, – сказал Агравейн.