— Тогда одна ночь, госпожа Странствующая. Я нанимаю тебя на одну ночь, и с рассветом мы расстанемся, пойдем в разные стороны.
— Да что вы там себе возомнили! — оскорбленно начала я, — Я Странствующая! Я только пою!
— Нуда, и я об этом. — Толстяк совершенно не расстроился, — Ну как, по рукам? Один золотой с меня!
Публика священна. Даже если состоит из одного хитрого крикливого труса.
— Хорошо, — со вздохом согласилась я, уже точно зная, что добром все это не кончится. Но, с другой стороны, в первый раз, что ли?
Последний луч заходящего солнца успел упасть на наше рукопожатие. Толстяк был доволен. Пышкун — простой странник, никакой там не купец и не торговец, так он уже успел представиться, — тут же нырнул под покрывающую телегу тряпку. Не успела я и опомниться, как возле телеги появились две палатки — для самого путника и его теперь уже сбежавшей охраны. Так же быстро он натаскал сухих веток, развел костер и вскипятил воду. Потягивая горячий настой и сидя на мягкой подстилке перед костром, я уже не могла понять, почему так плохо относилась к такому замечательному и заботливому человеку. Воротник дремал рядом. Пышкун просто лучился добротой, через слово спрашивал, что мне нужно, пытался шутить. Мне почти стало совестно. Но тут за спиной что-то с шумом упало. Пышкун переменился в лице. Я огляделась. На телеге сидела большая серая птица. Странная какая-то. Она пристально поглядела на Пышкуна и хрипло крикнула.
Я ухватила рванувшегося Воротника за загривок.
— А ну кыш! — кинулся на незваного гостя с палкой Пышкун. Птица беззвучно снялась с телеги и исчезла. Толстяк надолго замер, глядя ей вслед, потом медленно повернулся. — Летают здесь всякие, еду воруют, — Он пытался улыбаться, но не мог стереть застывшую на лице гримасу.
— Понятно. — Я в очередной раз донесла к своему лицу ложку, но сунуть ее в рот не смогла: Воротник с Мышаком с опаской следили за моей рукой. Я вздохнула и опустила руку.
— Точно есть не будете? — спросила я скорее уж у всех, включая кобылу Пышкуна. Все одинаково попятились.
Когда простой путник хлопотал по лагерному хозяйству, я тоже решила поучаствовать. Нашла среди извлеченных им вещей мешок с какой-то крупой, быстро повесила над огнем котелок и щедро бросила в закипающую воду три горсти пшена — так я думала. Пышкун всего этого не заметил. Когда в котелке забулькало варево, я бросила веточку укропа и щавеля для вкуса, уже потянулась за солью, но вовремя остановилась. В котелке пучилось и лезло наверх какое-то бурое месиво. Я попробовала мешать ложкой, но быстро сдалась и сняла свое творение с огня — от беды подальше. Тем более что оно уже было готово. Наверное. Но пробовать получившееся почему-то не хотелось.
— Это? — Пробегавший мимо Пышкун остановился, задумчиво перебрал в пальцах зерно из мешка и пожал плечами, — Не помню. Может, клопов распугивать?
Пышкун побежал дальше. Я еще раз глянула на свою стряпню. Лучше она не стала. И пахла не очень.
— Попробуешь? — с надеждой спросила я у Мышака. Тот искоса глянул и на всякий случай отошел подальше. Зато остался неосторожно задремавший рядом Воротник. Я медленно понесла ложку к его пасти. Вернее, клюву. Когда до носа Воротника оставалось всего несколько пядей, дракончик тревожно завозился и заворчал. Я быстро убрала ложку подальше.
— Может, гномы в этом гвозди калят? — предположил Пышкун, поглядев на ложку. Но пробовать тоже отказался. Я потратила еще немного времени, уговаривая Мышака, но тот был тверже камня. Даже густо посоленную горбушку с крохотной кучкой каши он брать отказался. К спящему Воротнику я попробовала пододвинуть немного каши на плошке, но тот просто откатился в сторону, не просыпаясь. «Ну и ладно!» — решила я и перешла к делу.
— Так что вы желаете услышать?
Пышкун почему-то упорно сопротивлялся. Он все предлагал просто посидеть у костра, поговорить, но я была полна решимости спеть и отправиться спать.
— Песню, говорите? — Пышкун не переставал дергаться и прислушиваться. — Ну спойте что-нибудь.
Я решила исполнить что-нибудь веселое, чтобы публика перестала дрожать и озираться. И остановилась на песне о Дроке на ярмарке. Старая забавная история зазвучала у костра.
— «…Осенняя пора пришла, пшеница колосится. Над ярмаркой в Больших Лугах кричат протяжно птицы…»
Песню Пышкун принял вроде бы хорошо. Кивал, поддакивал, стал меньше озираться, пару раз хохотнул над невзгодами Дрока. Но позже, когда Непуть стал вовсю получать за свой обман, Пышкун закручинился и начал гмыкать, ерзать и грызть ногти. Интерес у публики был безвозвратно потерян.
— «…И вот истории урок для вас, мои ребята. Коль слово дал, тогда держись — навеки клятва свята!»
Пышкун внимательно поглядел на звезды, к чему-то прислушался и подскочил.
— Кгм… Да… Я отлучусь ненадолго, а вы здесь пока посидите, хорошо?
— А как же песня? Там еще Непутя в перьях вывалять должны, — растерянно спросила я.
— А вы ей допойте и новую начните! — Пышкун кивнул на свою кобылу. — Сколько она, моя Беляночка, меня выручала в странствиях, сколько служила — надо ее хоть песней отблагодарить! Только вы уж, пожалуй, не молчите, пока я не вернусь. А то закручинится Каштанка, есть перестанет.
— Так Каштанка или Белянка? — спросила я уже вслед Пышкуну.
Все с той же небывалой ловкостью он уже выдернул из телеги какой-то сверток и сделал пару шагов к деревьям.
— Две песни Каштанке, две Белянке. Да, вы уж за вещами пока приглядите, а то по лесу всякие шляются. И друзья мои могут подойти, вы уж их не обидьте, — бросил тот на ходу и исчез в зарослях, даже веточка не хрустнула.
Я с сомнением поглядела на Каштанку-Белянку. Смирная кобылка щипала траву и изредка вздыхала. Да… лошадям на заказ я еще не пела. Махаганцам — пыталась, вампирам — начинала, домовому — исполняла, коровам — тоже было. Да…
— Знаешь что, а ведь ты как раз из моей теперешней публики — ни убавить ни прибавить, — сказала я кобыле и потянулась к мешку за инструментами, — Ну и ты слушай заодно.
Задумчиво жующий какой-то куст Мышак равнодушно махнул хвостом. Воротник безмятежно спал, иногда дергая клювом.
Кобыла со многими именами оказалась приятным слушателем. Она просто щипала траву, иногда поднимая голову, поглядывая на меня, и пламя костра рождало отблески в ее глазах. Я спокойно допела песню о Дроке и задумалась о следующей.
— Пы-ышку-у-ун! Пора-а-а! — вдруг заунывно сказал кто-то из темноты.
Мышак тревожно всхрапнул и вгляделся во мрак. Кобыла не повела даже ухом.
— Отлучился он, — приветливо сказала я непонятно кому. — Вы подождите у костра, он скоро вернется.
Тоненький смешок раздался в ответ, и через миг непонятная фигура объявилась по ту сторону костра. Незнакомец по-хозяйски огляделся, подобрал и понюхал лежавший рядом мешок, что-то подхватил с земли, поднес ко рту, но бросил.
— Доброй ночи, — поздоровалась я.
Незнакомец снова хихикнул. Что-то ему было очень весело.
— И давно Пышкун ушел? — не очень вежливо поинтересовался пришелец, наклонившись до земли и со свистом вдыхая воздух. Весь он был какой-то темный и расплывчатый, не поймешь во что одетый и какого возраста.
— Давно уже. Да вы посидите, отдохните пока у костра, — снова предложила я.
— Некогда мне отдыхать, — пробормотал незнакомец. Ни тебе поздороваться, ни тебе назваться. О вежливости он если и слышал, то давно и немного.
— Вы, наверное, друг Пышкуна? Он говорил, что вы подойдете. Ждать просил.
— Друг его неподалеку дожидается. — Казалось, пришелец говорил больше сам с собой, чем со мной. — И так просто он в этот раз не откупится. Аты храбрый, не боишься.
— Чего бояться? — удивилась я.
— И то правда, — заявил чужак, склонился до земли и вдруг звонко чихнул. — Снова огненной травой следы посыпал, — досадливо заявил он, когда продышался. — Ну ладно, живая душа, раз уж попалась, пойдешь со мной.
— Не надо никуда идти, — довольно мирно предложила я, но незнакомец не послушался.
Он по-хозяйски обошел костер, потянулся к моей руке, ухватился за браслет и тут же отскочил с испуганным визгом.
— Жжет!
— Уголек закатился? — посочувствовала я.
Пришелец помахал рукой, пригляделся ко мне повнимательней и вдруг мелко задрожал.
— Чур меня! Чур! Не хотел обидеть!
— Ладно, я не обиделась, — Какие еще могут быть нравы в Ничьих Землях, кроме простых и диких? — Да вы садитесь, подождите Пышкуна.
Чужак быстро плюхнулся наземь и замер, не сводя с меня взгляда. Хорошо, что я переоделась. Хоть перестали обзывать меня Серым Гномом.
— Есть хотите?
Он мгновенно зачерпнул рукой из котелка.
— Обожжетесь! — испугалась я.
Чужак тут же разжал пальцы и выронил кашу себе на колени.
— Едой бросаться негоже, — покачала я головой, и пришелец тут же повалился мне в ноги:
— Я без умысла, пощадите!
— Ладно, ладно. — Я поспешила его поднять, но незнакомец отскочил от первого прикосновения моих рук, подхватил с земли кашу, быстро запихал ее себе в рот пополам с травой и снова замер у костра. Двинул челюстью пару раз и начал медленно зеленеть.
— Ну как, вкусно? — с надеждой спросила я.
— У-у-у ммм… — Он, как смог, изобразил полный восторг — даже схватился руками за горло.
— Хотите я вам спою? — предложила я, чтобы облегчить ему трапезу.
— Дддда! — Одновременно он кивал изо всех сил.
— Какую песню?
— Ддддд… — начал он по-новой, слова увязли в каше, но на пальцах он показал, что целиком доверяет моему художественному вкусу и выбору.
— Вам плохо? Помочь? — Выглядел он неважно.
— Не извольте гневаться! Нет! Да! Виноват! — Изо рта пышкунского друга выпал ком каши. Пришелец ловко подхватил еду ладонью и запихал обратно.
— Хорошо. А вы пока ешьте, ешьте, раз нравится!
— Ага! — Только что расправившийся с первой порцией гость тут же захватил вторую — поменьше. Правда, в рот он ее положил куда медленнее — наверно, растягивал удовольствие.