– Чего вытаращились! Или Божье слово уже не властно над вами, и не страшитесь вы Божьего суда?.. Соскучились по карцеру, плети и власянице?!
Настоятельница! Идет по галерее, направляясь сюда. И вмиг зачахли появившиеся было зеленые ростки, будто ядом плеснули на них, и опустились смиренно долу юные головки, а нежные пальчики вновь принялись выдирать из земли надоевшие сорняки.
– Какого черта, матушка! – недовольно поглядел Можер на подходившую к нему родственницу. – Ей-богу, вы так эффектно смотрелись на своем престоле, что мне пришла в голову мысль позвать живописца. За ним я и отправился. Верите ли, я даже название придумал для будущего полотна: «Вознесение святой Анны». Но коли уж богу угодно было низринуть вас с высоты, то все духовенство нынче же запоет заупокойную по не родившемуся шедевру. Подумать только, какая утрата для религии и всего христианского мира! Великолепная вышла бы икона, не правда ли, крошка? – обратился он к сестре Инессе.
Та, с опаской поглядывая на аббатису, изобразила подобие улыбки. Можер расхохотался, и они отправились дальше.
– Можер, как ты можешь! – идя следом, причитала мать Анна. – Что подумают сестры о мире? Ведь это богохульство! Ты забыл, что здесь монастырь, община невест Христовых!
Нормандец остановился.
– Ваша усыпальница напоминает скорее логово Вельзевула, тетушка. Ей-богу, так и чешутся руки поджечь вашу обитель тумана и печали. Хотите откровенно? На кой черт вообще эти монастыри? Разве это Иисус их учредил? Так ли уж необходимы они для церкви и государства? А этот ваш, так называемый «жених небесный»? Зачем ему столько этих глупышек, в которых вы убиваете женское начало, превращая их в стадо безмозглых ослиц? И разве Бог приказывал запирать человека в келье? Ведь он создал его для общества! Молчите? Вам даже нечего возразить, потому что ни вы, ни ваша Церковь, ни папа не в силах убить правду. Очень скоро, уверен, она заявит о себе. Ваши попы из кожи вон полезут, чтобы ее убить, но она, истекая кровью, все же пробьет себе дорогу к человеческому разуму! Пойдем, малютка, – посмотрел он на Герду, – я отведу тебя в мир живых людей, иначе ты погибнешь в этом царстве мертвых.
– Бог накажет вас за ваши деяния! – подала голос наставница послушниц, следовавшая все это время за настоятельницей. – И Он, и сын Его Иисус призовут вас на суд божий для ответа!
– Похоже, у тебя здорово потемнело в мозгах на религиозной почве, девочка, – с грустью констатировал Можер. – А ведь ты недурна собой и могла бы радоваться жизни и рожать детей…
– У меня есть жених, и его зовут Христос! – с вызовом бросила сестра Барбета.
– Э-э, – протянул нормандец, – да эта овца совсем без мозгов. Легенда о Христе приносит пользу лишь попам, остальных она повреждает в уме. Запомни это, овечка!
– Это неправда! Жизнь Христа описывает Библия! Она не может лгать.
– Нет более лживого документа, чем эти нелепости, выдуманные неизвестными лицами в разное время. Подумай сама, есть ли в каком-либо из сочинений первого столетия упоминание о Христе? Ни в одном, а их было немало! Сделай вывод, пошевели мозгами!
– Это все происки дьявола! – отшатнулась от него сестра Барбета, замахав руками. – Сам сатана говорит устами этого человека. Вы не христианин, вы богохульник! Я пожалуюсь папе!
– Папе? – рассмеялся Можер. – Тогда у меня появится причина явиться к нему в гости и срезать мясо с его задницы на жаркое. Говорят, у папы весьма аппетитный зад. А если ты, овечка, будешь мне еще надоедать, я, пожалуй, заменю одно блюдо другим. Знаешь, что я сделаю? Прежде всего, подожгу этот смрадный вертеп, где у тебя высохли мозги, потом вырву с корнем вон то дерево, – он указал рукой на молодую липку шагах в пяти, в палисаднике, – заострю его топором, затем сниму с тебя штаны и воткну тебе этот кол между ног. А чтобы огонь не пропадал зря, я поджарю тебя в пламени одной из икон, а потом приглашу друзей на пиршество. Да, чуть не забыл, я привяжу к дереву твои ноги, чтобы не сгорели раньше времени и не мешали крутить вертел.
И Можер закатился хохотом.
Монахиня, раскрыв рот, часто закрестилась, другой рукой торопливо перебирая четки. Аббатиса давно уже держала распятие у губ и всё всматривалась в небеса: не грянет ли оттуда гром, не ударит ли молния в ее монастырь, не спустятся ли с небес архангелы с проклятиями на устах, возвещающие слово Божье? Но ничего не происходило, солнце все так же ярко сияло, слепя ей глаза, и она удивлялась, как это Бог не слышит такого святотатства? А если слышит, то почему не накажет?.. И тотчас вздохнув глубоко, аббатиса мотнула головой, отгоняя греховность мыслей: нельзя так, племянник ведь это ее.
Так же часто крестились тем временем и воздевали руки монахини и послушницы у грядок; они прекрасно слышали греховную речь гостя, Можер не умел разговаривать тихо.
Полную противоположность им всем являла лишь сестра Инесса. Она одна не молилась и не вопрошала небеса. Вместо этого, не отходя от нормандца ни на шаг, она во все глаза глядела на него, восхищаясь этим человеком, боготворя его. В ее глазах он был Прометеем, бросившим вызов богам.
Можер заметил этот взгляд.
– Кажется, мне удастся сделать из тебя человека, – сказал он. – А ты сама этого хочешь? Понимаешь, что я вытаскиваю тебя из могилы?
– Да, – пролепетала юная невеста Христова.
– Слава богу, хоть одна увидела всю гнилость этого болота.
– И все же вы обращаетесь к богу?.. – вопросительно выгнулись дугой брови послушницы.
– Не обращай внимания на это пустословие, – махнул рукой нормандец, и они вновь направились к воротам.
Им осталось уже несколько шагов, как наставница послушниц закричала вслед:
– Вы не смеете забирать сестру Инессу! Это запрещено уставом! Сам епископ совершил обряд посвящения на ступенях алтаря! Она дала Богу обет целомудрия!..
– Обет чего? – обернувшись, рассмеялся Можер в постное лицо сестры Барбеты. – Мне не знакомо это слово, детка, адресуй его своему небесному жениху. Что касается этой девочки, то она забудет его так же легко, как и произнесла.
Рено с нетерпением поджидал приятеля; Можер еще издали увидел его лицо сквозь дыру в воротах, а теперь и услышал обрадованный голос:
– Наконец-то, граф! Я уж подумал, не сожрали ли тебя ненароком церковные крысы?
– Одну, прозревшую, я веду за собой, Рено, – крикнул в ответ нормандец, – других, слепых, оставляю во мраке невежества. А, это ты, крошка? – поглядел он на привратницу. – Должно быть, соскучилась, ожидая меня? Зато я с добычей! Что поделаешь, ваша обитель поплатилась за это сломанной дверью. Благо, она оказалась достаточно высокой, не то мне пришлось бы расширить проем. Но что я вижу, ворота вновь на запоре? – он повернулся к настоятельнице. – Тетушка, прикажите своим овечкам снять засов, разве вы не видите, как я тороплюсь?
– Можер, одумайся! – предприняла последнюю попытку воздействовать на строптивого родственника аббатиса. – Ведь епископ узнает, поднимется шум, меня ждет нагоняй. Неужто тебе не жаль свою двоюродную тетку?
– Конечно, жаль, как можете вы в этом сомневаться, тетушка? Однако вам, по-видимому, неведомо, что такое служба королю. Это то, мадам, что исключает всякие родственные связи и чувства. Так и скажите епископу, когда он спросит вас.
– Он подвергнет тебя отлучению, Можер! Я, конечно, и слова не скажу, но начнут опрашивать других, и они расскажут о твоих богохульствах.
– Я подчиняюсь королю, тетушка, а он сильнее. Что касается вашего епископа, то мне на него попросту начхать. А если он станет угрожать, то я его повешу вниз головой… – Можер оглянулся по сторонам, – вот на этом дереве, – он показал, на каком именно, – так ему и передайте. Думаю, после этого у него отпадет охота к отлучениям. К тому же, тетушка, я вскоре возвращаюсь в Нормандию, отец надумал меня женить.
– Хвала Господу! Может, тогда ты возьмешься за ум.
– Посмотрим еще, какова невеста. Коли станет на брачном ложе петь псалмы во славу Господа, то придется уму-разуму учить не меня, а ее.
– Когда же уезжаешь?
– Провожу мать, а за ней уж сам.
– Так Гуннора здесь? Почему же она никогда не навестит меня?
– Не знаю, тетушка. Но я передам ей вашу просьбу. Так что же ворота? Откроют мне их?
Аббатиса огляделась по сторонам и подошла к племяннику ближе.
– А сам ты этого сделать не можешь? – негромко проговорила она. – Представь, что я собственноручно отодвину засов у всех на виду… Что отвечу я потом епископу?
Можер повернулся и резко сдвинул огромный засов, похожий на бревно. Проехав в скобах, он вылетел из них и гулко шлепнулся о землю шагах в пяти.
– О Боже, – покачала головой аббатиса, – теперь нам всем придется поднимать его.
– Ничего, пусть потрудятся, – кивнул Можер на монахинь, наблюдающих за ними, – не всё же им таскать травинки из земли.
Он пропустил вперед Герду, сам вышел следом. Рено подвел ему лошадь. Можер вскочил в седло, потом поднял сестру Инессу и усадил впереди себя.
– Прощайте, матушка! – крикнул он, помахав рукой аббатисе. – Наверное, мы теперь очень долго не увидимся с вами. Но, может быть, я еще вернусь. Зачем, хотите вы спросить? Чтобы повесить епископа, а поскольку мне не хотелось бы возвращаться пустым, захвачу вот эту девчонку, – он указал глазами на привратницу, которая, хоть и густо покраснев, не могла все же скрыть довольную улыбку. – Она мне нравится, черт подери! А ты, – крикнул он сестре Барбете, стоявшей поодаль, – когда я вернусь, не забудь, что я тебе обещал. И помните, тетушка и вы все, Можер Нормандский не привык бросать слов на ветер!
И он дал шпоры коню. Следом за ним поскакал Рено. Лишь облако пыли осталось на том месте, где стояли обе лошади.
К настоятельнице, молча глядевшей вслед стремительно удалявшимся всадникам, тотчас подбежали монахини:
– Ах, кто это? Кто это был, матушка? Вы скажете нам?
– Кто? – мать Анна тяжело вздохнула, все еще глядя на относимые ветром в сторону клубы пыли на дороге, потом вдруг улыбнулась чему-то и, смахнув непрошеную слезу, произнесла: – Мой внучатый племянник.