– Но Ричард! Какой ему резон? Лишь из чувства солидарности?..
– Если бы только это, возможно, он и не стал бы ввязываться в драку.
– Значит, есть еще причина? Какая же?
– Человека, о котором мы с вами говорим, зовут Можером. Он граф Нормандский. И Ричард – его отец.
– Святые небеса! – Феофано вскочила, будто подброшенная пружиной и, забыв все свои намерения, набросилась на свекровь: – Черт вас возьми, мадам! Что же вы сразу об этом не сказали?! – Она принялась быстро ходить по комнате от стены к стене; накинутая на плечи легкая шелковая накидка полоскалась у нее за спиной. – Ричард Нормандский! Нам еще только не хватало, чтобы он обрушился на империю с датчанами и скандинавами, с которыми его связывают родовые корни! Викинги! Норманны! Довольно уже от них пострадали в свое время франки, недоставало теперь их здесь! А этот епископ… Он полагает, что из-за его вздора, который он тут несет, я допущу, чтобы вместо одного щенка, который, без конца тявкая на Лотарингию, наконец-то угомонился, на империю напали два матерых пса?!..
Она резко остановилась и поглядела на свекровь. Та все в той же позе сидела на месте с непроницаемым лицом и отсутствующим взглядом. Феофано подсела к ней совсем близко и неожиданно сама для себя взяла ее за руки. Адельгейда вздрогнула. Их взгляды встретились. Глаза невестки излучали ласку, чего свекровь никогда не видела.
– Ах, как же вы вовремя… – растроганно проговорила Феофано. – Ведь еще немного, и я отослала бы письмо!.. – и она крепко сжала руки свекрови.
Та не могла не отреагировать на этот порыв и, высвободив свою руку, слабо улыбнулась. Феофано, чувствуя, как глаза заволакивают непрошеные слезы, произнесла:
– Простите меня, матушка…
– Простить? – всем корпусом повернулась к ней Адельгейда. – Но за что же, светлейшая императрица?
– Не называйте меня больше так, я прошу. Ведь для вас я… ваша дочь. И я должна любить вас! Я хочу!..
И Феофано уронила голову на грудь свекрови.
Та с улыбкой погладила ее по волосам; лицо ее цвело от радости. Видно было, что и ей давно надоели, потому что всегда доставляли одни лишь неприятности, постоянные размолвки с невесткой по поводу воспитания юного императора.
– Мы будем жить в мире, если ты захочешь и перестанешь мне перечить, – произнесла Адельгейда. – Я все же опытнее…
Феофано подняла голову и поцеловала свекровь в щеку.
– Теперь мы вместе, и я так рада! – весело воскликнула она. – Нельзя жить волками, ведь правда же? Ну, сколько можно?..
– Хорошо, что ты это поняла, девочка моя.
– Теперь я буду слушаться вас, – Феофано удалила остатки слез. – Я, конечно, императрица, и мое слово – закон, но отныне я все буду решать с вами, ведь вы такая умная…
– Всегда буду рада помочь тебе, дочь моя, – ласково ответила ей на это свекровь.
– Наконец-то вы договорились, – неожиданно послышался рядом детский голос.
Обе, как по команде, повернули головы. Боже, они совсем забыли про маленького Оттона. Улыбаясь, он стоял теперь рядом с ними и, глядя то на бабку, то на мать, говорил:
– А то всё грызутся и грызутся… Надоело уже. Вы ведь не собаки.
Свекровь и невестка, поглядев друг на друга, рассмеялись.
– Да, но что же ты ответишь епископу? – спросила Адельгейда у Феофано.
Но сын неожиданно опередил:
– Пусть не сует нос не в свое дело, не то моя мать живо поставит его на место!
– Ну что скажете на это? – озорно блеснула глазами императрица.
– Мудрое решение, мой мальчик, лучше не скажешь, – с улыбкой ответила Адельгейда. – Однако епископ пишет еще, будто этот нормандец вызволил какого-то монаха, которого собрался наказать викарий за еретические суждения. Далее епископ сообщает, что племянник чудом избежал смерти, так как нормандец хотел его убить. Что ответишь на это, Феофано?
– Никто не смеет наказывать монаха, лишь Святейший синод, руководимый Господом Богом с высоты небес! Говорите, этот Можер покушался на жизнь викария? Жаль, что он не убил его.
– Значит, ты одобряешь такой поступок?
– Да, матушка, а вы?
– Я даже стала уважать этого бесстрашного нормандца. Бросить вызов самому епископу!
– Он бросил его вторично, когда штурмовал монастырь! – напомнил маленький Оттон.
– Что касается викария, – сказала Феофано, – то я прикажу епископу наказать его за превышение полномочий и пошлю человека, который проследит за выполнением моих распоряжений. Теперь о монастыре. Епископ негодует, что это не аббатиса сообщила ему о вторжении нормандца в ее монастырь и побеге с ним одной из послушниц. Усматриваю в этом тонкий ум аббатисы. Это чрезвычайно умная и дальновидная женщина. Епископу укажу, чтобы сделал щедрый вклад в ее монастырь, авось это прибавит ему ума, которого у него не хватает, чтобы замять дело с какой-то девчонкой.
Она взглянула на свекровь. Адельгейда кивнула в ответ.
– Удивительно, как это ты нынче ловко и быстро все решаешь, – хмыкнул Оттон, поглядев на мать. – Обычно долго раздумываешь.
– Это оттого, – радостно проговорила Феофано, поворачиваясь к свекрови, – что рядом со мной мать покойного мужа, твоя бабка, мать всех королевств и самая умная женщина. Наконец, она моя свекровь, которую я очень люблю.
И она снова крепко сжала ладони Адельгейды.
– А ведь из письма епископа можно извлечь немалую выгоду, дочь моя, – неожиданно сказала бабка юного императора. – Однако решать это всецело тебе, я лишь скажу, что заранее одобряю, но не настаиваю.
– О чем вы, матушка? – вопросительно уставилась на нее Феофано.
– Этот нормандский граф молод, здоров, как бык, и силен, как Голиаф. Что если бы ты пригласила его к себе?.. Вообрази, какого союзника приобрела бы тогда империя!..
Феофано покосилась на свекровь, сощурив глаза и, загадочно улыбнувшись, задумалась.
– Не говоря уже еще об одном, – добавила Адельгейда. – Мы должны быть благодарны нормандцу, ведь это он нас с тобой помирил.
Глава 8Из одной крайности в другую
Жизнь в королевском дворце шла своим чередом. Придворные развлекались танцами, играми и прогулками; король принимал послов из Империи, Англии, Испании, издавал декреты, писал куда-то письма и собирал Королевские Советы. Его беспокоило отсутствие на этих заседаниях архиепископа Санса. То, что Сегуин не захотел принять участие ни в избрании Гуго, ни в его коронации, говорило о том, что архиепископ не желал признавать власть нового короля. Стан оппозиции Сегуина мог начать расти, с этим необходимо было сразу же покончить. Так советовал Герберт, которого Гуго сделал своим секретарем, такого же мнения придерживались и члены Совета. Но король и без того прекрасно помнил имена тех, кто принес ему клятву верности. Архиепископа Сегуина среди них не было. Королю не следовало оставлять подобный вызов без внимания, Санс – французский город; графство Гатинэ, в котором он находится, соседствует на западе с владениями Гуго. И король приказывает Сегуину явиться, чтобы принести клятву. Ослушаться невозможно: грозит гнев папы и самого короля.
Это был один из последних ростков возмущения на бесплодном, гибнущем каролингском поле. Едва Гуго вырвал его, увидев наконец архиепископа среди членов Королевского Совета, как поднялся другой. Граф Вермандуа, чьи владения окружали родовые земли бывшего герцога франков, был издавна дружен с Сегуином; оба – ярые приверженцы старой династии, их титулы и земли пожалованы им были Каролингами. Увидев, как Робертин согнул архиепископа, граф отослал к новому королю гонца и стал собирать войско, готовясь напасть на Париж. Новость дошла до Ричарда Нормандского, ее сообщила Гуннора, отбывшая в Руан вскоре после визита ее сына в женский монастырь. Ричард обещал Гуго поддержку. Король тотчас поставил об этом в известность Адальберона; тот, недолго думая, написал императрице, спрашивая у нее совета. Феофано ответила, что всякие посягательства на власть короля франков следует рассматривать как мятеж против Империи и заверила Гуго, что, едва начнутся военные действия, она тотчас отправит войско в помощь ему.
Граф Альберт Вермандуанский, поняв, что, зажатый со всех сторон, рискует если не жизнью, то всеми своими владениями, которые у него отберут и аккуратно поделят между собой столь сильные союзники, не на шутку перепугался. Но кости были уже брошены, игра началась. И граф второпях, боясь упустить главное, диктует письмо Ричарду Нормандскому, апеллируя к нему как к родственнику (сестра Альберта Литгарда была женой Вильгельма, отца Ричарда) и уповая на помощь. Просил же он лишь об одном: поднять голос в его защиту. Ричард Нормандский, прочитав послание, внял просьбе, вступившись за родственника перед королем. Гуго согласился, взяв взамен заложников – надежная гарантия обуздания чувств северного соседа. И Альберт смирился.
Феофано похвалила короля франков за предприимчивость, позволившую избегнуть еще одной никому не нужной войны. Теперь Гуго мог торжествовать. Во всяком случае, отныне ему был подвластен регион Вермандуа – вовсе не слабая фигура на шахматной доске. Вскоре новый король займется распашкой целинных графских земель…
Юный Роберт, едва нормандец привез его возлюбленную, тотчас преобразился: стал весел, приветлив, позабыл монахов и все свое время проводил с новоявленной Психеей. Можера он не знал как благодарить, а услышав, что тот всего лишь выполнял повеление короля, помчался к отцу. Сияя от счастья, он пообещал ему отныне проявлять сыновнюю преданность и послушание, чего Гуго так давно от него ждал. Малютка поселилась во дворце, недалеко от покоев Роберта, а ее отцу король прибавил пенсию.
Казалось, Роберту нечего больше желать, и первая юношеская любовь, которой он отдался с самозабвением, должна была надолго отвратить его от чтения молитв, чрезмерного благочестия и частого посещения монастырей. Однако не прошло и месяца, как он потихоньку начал грустить, все чаще задумывался, и один, без своей возлюбленной, вечерами уходил к монахам послушать их рассуждения о мироздании и назидательные увещевания о царстве Божьем вкупе с легендами из «Жития святых». Поначалу, когда они вдвоем совершали прогулки в лес, играли в кольца или в мяч, читали книги или просто болтали, сидя на скамейке в парке, Роберт не придавал значения частым неестественным улыбкам Герды, ее порою меланхолическому настроению и нежеланию следовать во всем порывам его души. Все это он приписывал некоторому стеснению бывшей послушницы, ее боязни мирских соблазнов. В такие мгновения он пробовал говорить с ней на религиозные темы, думая, что это, несомненно, воодушевит ее. Так и случалось, но с течением времени Герда все чаще отнекивалась и просила больше не напоминать о монастырской жизни. Беседы о духовном мало-помалу перестали ее