– Говорил, государь, как же, – вздохнула Изабелла, горько усмехнувшись, – только что в ней, если, кроме монашеского платья, белого платка на голове и веры в Бога, у меня ничего нет. Есть только я сама… и моя любовь.
– Полагаешь, этого мало?
Она поглядела на Можера:
– Для него, боюсь, что так.
– Да ведь он граф и может сделать тебя богатой, – возразил Гуго. – Об этом ты не подумала?
– Подумала, государь, и отвечу так: я ему неровня, а среди знати это не приветствуется, и он… – Изабелла снова уронила голову и, разглядывая свои руки, сложенные на коленях, грустно продолжила: – …Никогда не полюбит меня.
Гуго тихо засмеялся, но так, чтобы это не было заметно.
– Ну а если бы ты была, к примеру, знатной дамой, скажем, графиней? Что сказала бы тогда? Как поступила? Тотчас открылась бы Можеру и стала ждать, когда он предложит тебе стать его женой?
– Нет, государь, – был ответ. – Никогда! Но если бы увидела, что я ему дороже жизни…
– Что ж, – молвил король, – в таком случае, нормандцу придется нелегко. Мало того, что он должен встать на ноги, ему предстоит еще влюбиться в тебя, иначе он так никогда и не узнает, что в графстве Бовэ появилась новая хозяйка, которую зовут… Изабеллой. Но я вижу, ты не понимаешь меня. Сейчас поясню. У твоего отца и его третьей жены так и не было детей. В марте прошлого года отец погиб при осаде Реймса, – возможно, поэтому он и не смог навещать тебя, – а его супруга скончалась полгода спустя от лихорадки. Умирая, граф не оставил завещания, и его земли должны были перейти к младшему брату, если бы не стало известно, что у графа осталась дочь. Пусть она и незаконнорожденная, но согласно законам франков она является прямой наследницей состояния отца и его земель. Однако никто не знал, куда подевалась дочь покойного графа и почему она не вступает в права владелицы. Суд постановил, что если в течение двух лет законная наследница не отыщется, город передадут брату покойного. Однако наследница отыскалась, и нашел ее сам король, черт побери! – смеясь, воскликнул Гуго. – Ну, теперь тебе, надеюсь, все понятно?
Изабелла, часто моргая, глядела на короля, не в силах поверить. Вот так разительная метаморфоза! Смела ли она мечтать о таком? Думала ли увидеть это в самом радужном сне? Ужели король не шутит, и это правда?..
– Так, значит… – все еще не веря своим ушам, проговорила она. – О, государь, если вы не посмеялись над бедной сиротой, и всё, что сказали, правда…
– Можешь мне верить, девочка. Я и сам удивлен не меньше твоего. Ведь дело случая, что ты рассказала о себе.
– Но если так, то выходит, что я… что я…
И Изабелла даже прикрыла рот рукой, боясь выговорить свое новое полное имя и громкий титул.
Глядя в ее расширенные глаза, Гуго закончил то, что она не решалась сказать сама:
– Ты теперь не монахиня, а знатная дама и являешься законной хозяйкой земель, которые принадлежали твоему покойному отцу. Сестра Моника стала графиней Изабеллой де Бовэ! Теперь, приветствуя тебя, иные дамы из королевского дворца будут делать реверансы. Однако вначале сними свое монашеское одеяние. Ведь, если не ошибаюсь, ты не собираешься больше в монастырь? Отлично, я вижу ответ по глазам. Так вот, подберешь себе согласно титулу мирское платье, и мы немедленно оформим все необходимые документы, в которых сказано о твоих правах. Они ждут только, чтобы ты их подписала в присутствии канцлера, секретаря и доверенных лиц. Но это завтра, а сейчас отдохни, у тебя очень усталый вид. Для этого вполне подойдет, я думаю, постель нашего священника напротив.
– Но, государь, я не могу, – тотчас запротестовала Изабелла. – Что если раны графа Можера вдруг откроются? А если он проснется и захочет пить? А я в это время буду спать?!
– Ну, вряд ли он проснется до утра, как сказал Вален, – ответил король, вставая и собираясь уходить. – А впрочем, вам, графиня, решать самой.
– Государь! – рывком шагнула к нему Изабелла и остановилась в смущении. – Мне это так непривычно… Ну, какая я графиня? Ведь я еще монахиня, сестра Моника…
– Посмотрим, что ответит Можер, когда то же самое ты скажешь ему! – негромко воскликнул король. – Особенно, когда скинешь свои монашеские одежды.
Изабелла живо представила себе это и тихо засмеялась, прыснув в кулачок.
– А произойдет это завтра. Впрочем, уже сегодня. Итак, утром, когда раненый очнется от сна и вы смените ему корпии и дадите питье, я жду вас, графиня, у себя.
И король, улыбнувшись и поглядев на спящего Можера, ушел.
Изабелла еще некоторое время стояла на месте, ошеломленная неожиданным известием и озадаченно глядя на дверь, за которой скрылся король. Но недолго предавалась она размышлениям о своем внезапном величии. Усмехнувшись и пожав плечами, она вернулась на свой пост. Посидев немного, встала, подошла к окну, выглянула во двор. Там хозяйничала теплая майская ночь, лишь вдали кое-где мерцали огоньки – то ли путник освещал себе дорогу, то ли молился кто в церкви.
Она вернулась, подошла к кровати отца Рено, поправила подушку и, зевнув, подумала, что неплохо бы прилечь, не так уж много у нее сил, а завтра, похоже, будет беспокойный день. И тут же встрепенулась и, по привычке описав крест, встревоженно поглядела на другую кровать. Нет, не до сна сейчас, как бы не проспать свою любовь. Ведь нормандец может проснуться и попросить пить или пошевелится во сне и собьется при этом одна из повязок… Да мало ли что еще? Хороша же она будет в роли сиделки, которая уснула, да еще и развалившись на чужой кровати! И Изабелла, тряхнув головой и отогнав сладостные мысли о сне, вновь уселась на стул. Чтобы чем-то занять себя, стала вспоминать.
О детстве ей думать не хотелось, ничего хорошего там не было: бесконечные упреки, ругань и издевательства. Что еще можно увидеть от неродных матерей? Монастырь стал для нее избавлением. Здесь никто не оскорблял, не попрекал лишней тарелкой супа и не выгонял на мороз колоть дрова. Сестры были добры и обходительны с юной послушницей, видно, самим приходилось когда-то нелегко, а настоятельница сразу же приняла в ней живое участие, постаравшись заменить ей мать. Да так оно и было. Называя ее матушкой, никто из монахинь не кривил душой, и такое обращение, рекомендованное уставом и одобренное Господом, было мило их сердцам, отринутым миром.
Они безропотно выполняли предписания монастырской жизни, строго по времени вставая по утрам, совершая молитвы и свято чтя память святых. По праздникам, когда аббатиса запиралась у себя в келье, усердно молясь Богу, а потом отдыхая, монахини гурьбой высыпали во двор и предавались своим нехитрым девичьим развлечениям. Они бегали друг за дружкой, купались в маленьком монастырском прудике, собирали на лужайках цветы и плели венки. Потом либо занимались рукоделием, либо, усаживаясь в кружок, делились своими чувствами – женскими секретами и воспоминаниями из далекого детства, как правило, безрадостными.
И вот всему этому пришел конец. Враг ворвался в обитель и разрушил, предал огню и мечу их безмятежный мирок, растоптав самое святое, что было у них – их дом, маленькое божье царство. Черные сердца сарацин не дрогнули, когда они срывали иконы и бросали их в огонь; хищные губы нечестивцев растягивались в плотоядных улыбках при виде невест Христовых, ушедших от мира и посвятивших себя Богу. Их руки, держащие кривые мечи, не знали жалости, когда они отрубали головы юным послушницам – невинным ангелам, не успевшим, не сумевшим познать радость жизни. И, молясь в последний раз Богу и с его именем на устах, прощались они с миром, вверяя свою душу царю небесному.
Об этом Изабелла узнала от тех оставшихся в живых монахинь, которых привезли оттуда. Боже, какими перекошенными были их лица, какой страх читался в глазах! А их тела?.. Они были в крови, и у этих девочек не было ни сил, ни времени, чтобы смыть с себя эту девственную кровь… Изабелла цепенела от ужаса, слушая это. Одному Богу известно, сколько проклятий призвала она тогда на этих неверных, орды которых где-то там, далеко, и на головы их матерей, из чрева которых выползают на свет такие чудовища. Но что проклятия, если б не сила, которая сокрушила врага, развеяла по ветру пестрые тюрбаны и отомстила за них, невинных! И сила эта, этот ангел мести – франки! Ее народ! Он отомстил за поругание, за смерть безвинных. И впереди всех – нормандец! В глазах его огонь ненависти, в руке он держит меч правосудия, а конь стрелой летит на врага! Можер! Ее возлюбленный! Теперь уже не грех так сказать. Сколько же врагов он уничтожил! Сколько сил отдал, чтобы отомстить, не жалея своей крови, думая о ком угодно – воинах, монахинях, лошадях, – только не о себе! Сколь же он силен, благороден и смел, коли жертвовал собой во благо другим!
Изабелла глядела на восковое лицо Можера и не могла удержать слез. Не напрасно, значит, ее девичье сердце трепетно забилось в груди, когда он приезжал к ним в монастырь. И любовь, которая его зажгла, не была минутной прихотью, миражом и, несмотря ни на что, не являлась для нее чем-то запретным. Уже тогда она знала, что полюбила этого человека. Она увидела воина, героя, идеал ее девичьих грез, которым она предавалась, не в силах уйти от них.
И вот теперь он здесь, этот могучий Самсон, лежит без движения, без сил, которые отдал за них всех. Как же выразить ему всю степень благодарности за то, что он сделал?.. Силу своей любви, о которой он, похоже, даже не догадывается!.. Так пусть Бог подскажет ему, когда увидит, сколь сильна ее любовь…
И Изабелла, склонившись и замирая от волнения, поцеловала Можера в губы. А потом, глядя в его лицо, подумала: «Ах, если бы он открыл глаза!.. Поцелуй, наверное, был бы слаще».
Его губы были теплыми, и она улыбнулась, ликуя в душе от ощущения этой теплоты. Это был ее первый в жизни поцелуй – крохотный, несмелый, но ей показалось тогда, что нет ничего в жизни милее этого.
Но Можер не открыл глаза. Наверное, он ничего не почувствовал, подумала Изабелла и решила, что не скажет ему об этом. Видел это один Бог, который конечно же откроет нормандцу, как она, трепеща от блаженства, поцеловала его в ночи…