[163] будут установлены в мире, очищенном от тирании».
И, думая о трагедиях Пёрл-Харбор и Малайи, он обратился к своему народу в день Рождества: «Масштабы этого грандиозного конфликта постоянно расширяются. Теперь он простирается до Тихого океана. Воистину, это суровое и мрачное время. Но по мере того, как война разгорается все сильней, мы, несомненно, все больше убеждаемся в величии нашего дела».
Глава 8Переломный ход войны1942–1943
Когда мистер Черчилль вернулся в Лондон в январе 1942 года, по окончании своей первой конференции с президентом Рузвельтом после вступления Америки в войну[164], он сказал королю Георгу, что «теперь уверен в окончательной победе, поскольку Соединенные Штаты Америки жаждут схватиться с врагом и приступили к действию на полную мощность с привлечением людей и производственных материалов; Великобритания и США теперь „поженились“ после многих месяцев „хождения вокруг да около“». В конечном счете оптимизм премьер-министра полностью оправдался. Японские бомбы, упавшие на Пёрл-Харбор в Маниле 7–8 декабря 1941 года, одним махом достигли того, чего президент Рузвельт, со всей его гениальной государственной мудростью, возможно, никогда бы не достиг; фактическое уничтожение Тихоокеанского флота привело объединенную Америку к войне. Тем не менее первые семь месяцев 1942 года обернулись для союзников практически непрекращающимися катастрофами, и только храбрый человек рискнул бы своей репутацией ради пророчества, что к концу этого года «переломный ход войны» будет набирать силу.
К первоначальным катастрофам, постигшим британскую эскадру у берегов Малайи, добавилось еще одно морское потрясение, когда три немецких военных линкора «Шарнхорст», «Гнейзенау» и тяжелый крейсер «Принц Ойген», так долго находившиеся в блокаде в Бресте и так часто служившие недосягаемыми объектами воздушных атак королевской авиации, в ночь с 11 на 12 февраля совершили прорыв через Ла-Манш и уплыли под защиту минных полей. Инцидент, имевший незначительное значение по сравнению с теми бедами, которые уже произошли и которые случились позже, тем не менее вызвал большое возмущение в Великобритании, где он был расценен как серьезный удар по национальному престижу страны и военно-морского флота.
Однако этот эпизод отошел на второй план в сравнении с новостями, последовавшими четыре дня спустя. 15 февраля символ мощи Запада на Востоке, островная крепость Сингапур, гарнизон которой насчитывал около 60 000—70 000 человек, после двухнедельной осады сдалась японцам, несмотря на патриотические призывы мистера Черчилля, что «командиры и старшие офицеры должны умереть вместе со своими солдатами. На карту поставлена честь Британской империи и британской армии».
Британия отреагировала на то, что, по словам премьер-министра, было «крупнейшей капитуляцией британских войск в нашей истории», раздражением и смятением, и впервые с момента вступления в должность в мае 1940 года Черчилль обнаружил, что его руководство войной стало объектом серьезной критики со стороны прессы, общественности и палаты общин. Его лидерство в стране не подвергалось сомнению, но выдвигалось требование о реорганизации его правительства и о более широком делегировании части того непосильного бремени ответственности, которое до сих пор он нес в одиночку.
Для короля Георга дурные вести о тех черных февральских днях стали сильнейшим потрясением, и он был глубоко разочарован как в военном успехе, так и в успехе своего премьер-министра. «Я очень расстроен потерей Сингапура и тем фактом, что мы не смогли помешать трем немецким кораблям прорваться через Ла-Манш, – писал он королеве Марии. – В настоящий момент мы переживаем трудный период, и нам потребуется вся наша энергия, чтобы остановить негативные комментарии и критику со стороны прессы и прочих лиц». Он глубоко сожалел об осуждении своего главного министра. Та лояльность, которую он проявил к мистеру Чемберлену, теперь перешла на мистера Черчилля, и его возмущали негативные комментарии во время национального кризиса. «Мне бы хотелось, чтобы люди занимались своим делом и не критиковали бы все время, но в свободной стране с этим приходится мириться», – писал он в то время своему дяде, графу Атлону, тогдашнему генерал-губернатору Канады.
Его величество был так расстроен, что поручил своему личному секретарю «выяснить, что думают люди по этому поводу» и, находясь в Виндзоре, записал в своем дневнике за 14–16 февраля результаты опросов сэра Александра Хардинджа. Все те, кого он опросил, были согласны, как и все прочие, с тем, что Уинстон – тот самый и действительно единственный человек, который может провести страну через войну. Но растет ощущение, что из-за его чрезвычайной озабоченности бесчисленными проблемами вполне могут быть аспекты обороны, которые не получают должного внимания. Это чувство перерастает в раздражение, по мере того как наши поражения множатся. Наши неудачи, несомненно, будут продолжаться еще долго, и поэтому крайне важно, чтобы какая-то форма реорганизации произошла сейчас, иначе следующая буря может быть не преодолена и правительство будет свергнуто со всеми вытекающими отсюда тяжелыми последствиями.
«Есть две причины для реконструкции правительства и реорганизации высшего руководства войной.
1. Постоянные, хотя, возможно, и неизбежные неудачи нашего оружия начинают подрывать доверие людей к ведению войны их нынешними лидерами.
2. Распространение войны на Тихий океан возлагает слишком тяжелое бремя на одного человека, который является одновременно министром обороны и премьер-министром, и ухудшение здоровья мистера Черчилля будет носить характер национальной катастрофы.
Я сказал Алеку, что, возможно, он, Черчилль, внесет некоторые изменения, но пожелает остаться министром обороны со всеми вытекающими последствиями».
Прогноз его величества не мог быть более точным. Когда премьер-министр пришел 17 февраля на его еженедельный ланч по вторникам, король записал, что он был «очень зол» из-за всего этого и сравнил это с охотой на тигра, когда рядом с ним жужжит рассерженная оса. Он отрицал, что руководил войной как министр обороны, но утверждал, что «если он будет руководить этой страной, то должен знать все». Он был полон решимости остаться на посту министра обороны, но был полностью готов пересмотреть и реконструировать свое правительство. По сути, он так и поступил несколько дней спустя.
В составе военного кабинета остались мистер Эттли, мистер Иден, сэр Джон Андерсон, мистер Оливер Литтелтон и мистер Эрнест Бевин. Сэр Кингсли Вуд и мистер Гринвуд были отправлены в отставку, и премьер-министр решился на смелый эксперимент, добавив сэра Стаффорда Криппса, который недавно вернулся из Москвы в качестве лорда-хранителя печати и главы палаты общин. С этой вновь сформированной командой Черчилль предстал перед палатой общин и 25 февраля получил вотум доверия.
Король с удовлетворением узнал об изменениях. «Я рад, что Уинстона убедили сделать это до, а не после дебатов, – был его комментарий. – Палата общин хочет, чтобы их возглавил Уинстон, но им не нравится, как он с ними обращается. Он любит поступать по-своему, без чьего-либо вмешательства, и никто не потерпит такого обращения в этой стране».
Даже глубокая уверенность мистера Черчилля, похоже, сильно пошатнулась в момент поражений союзников. На одном из еженедельных ланчей он в минуту уныния сказал королю, что «Бирма, Цейлон, Калькутта и Мадрас в Индии и часть Австралии могут попасть в руки врага», и его уныние отразилось в комментарии его величества: «Сможем ли мы держаться вместе перед лицом всех этих невзгод? Мы как-то должны».
В конце пятого тома своего дневника 28 февраля 1942 года он написал: «Я не могу избавиться от чувства подавленности из-за перспективы на будущее. Случиться может все, что угодно, и будет замечательно, если нам где-нибудь повезет».
Однако даже намека на его подавленность нет в письме, которое король отправил президенту Рузвельту несколько дней спустя через своего шурина, мистера Дэвида Боуз-Лайона, в то время направлявшегося в Вашингтон по правительственным делам.
«Март, 11, 1942 года
Мой дорогой президент Рузвельт!
После возвращения мой премьер-министр рассказал мне о многочисленных беседах, которые вы с ним провели в Белом доме, когда вам удалось решить так много вопросов, жизненно важных для военных усилий обеих наших стран. Я так рад, что вы и он узнали друг друга ближе, поскольку всегда считал, что это очень важно для нашего плодотворного сотрудничества. Многое произошло с декабря прошлого года, когда Япония совершила вероломное нападение на наши территории, но она не учла, во что обойдутся ей наши совместные усилия, когда они вступят в силу. Нам пришлось пережить неудачи на Тихом океане, но дай нам Бог, чтобы объединенные силы наших двух стран действовали сообща, дабы их исправить. Мистер Черчилль показал мне ваш обнадеживающий ответ на его длинную телеграмму, в которой вы сообщаете ему, как вы можете нам помочь. Доставка грузов морем – это наше единственное серьезное препятствие на пути к достижению наших непосредственных целей, но, хотя подготовка к этому потребует времени и больших усилий со всех сторон, конечная цель, то есть Победа, несомненно, будет за нами».
Несколько недель спустя король Георг вступил в личный контакт с представителем другого крупного союзника Великобритании – Советского Союза. Мистер Молотов тайно прибыл в Лондон 2 мая, направляясь в Вашингтон, с планами по закреплению тех территориальных преимуществ, которые Россия получила в результате своего злополучного пакта с Гитлером.
Теперь СССР требовал от Великобритании официального одобрения ее аннексии Прибалтийских государств, Восточной Польши и Бессарабии, а также признания ее новой границы с Финляндией. Эти требования противоречили взглядам Великобритании и Соединенных Штатов, стремившихся отложить обсуждение территориальных изменений до тех пор, пока не будет одержана победа, а затем осуществить общее урегулирование в соответствии с принципами Атлантической хартии, которых придерживался Сталин. В качестве альтернативы советским заявлениям мистер Иден предложил англосоветский союзный договор сроком на двадцать лет, сформулированный в общих чертах и без каких-либо упоминаний о границах, и мистер Молотов в конечном итоге с неохотой согласился. Соглашение было подписано 26 мая.