Внезапное появление британской и американской армий в Северной Африке стало отправной точкой для французского сопротивления врагу на французской земле и окончательно устранило опасность оккупации Северной Африки державами оси. Оно обеспечило базу для дальнейших военных операций против «мягкого подбрюшья стран оси», и, что более важно, это прозвучало похоронным звоном по немецким и итальянским войскам, отступившим под сокрушительными ударами 8-й армии, поскольку теперь они оказались между двух огней.
Однако последующий успех операции «Факел» не обошелся без определенных проблем и трудностей, главной из которых была «энигма» адмирала Дарлана. Эта загадочная фигура недавно завершила турне по Северной Африке и прибыла в Виши, но известие о серьезном заболевании сына заставило его вернуться в Алжир 5 ноября, поэтому он присутствовал при высадке союзников. Адмирал Дарлан представлял собой человека, всегда готового к действию, поэтому именно с ним генерал Марк Кларк, представитель Верховного главнокомандующего союзников, решил иметь дело.
Все закончилось тем, что адмирал Дарлан, который с самого начала командовал сопротивлением высадке союзников, 11 ноября отдал приказ о «прекращении огня» и взял на себя полную власть на всей территории Северной Африки совместно с англо-американскими войсками. В тот же день он телеграфировал приказ французскому боевому флоту в Тулоне выйти в море, в случае если ему будет угрожать опасность неминуемого захвата немцами, чьей немедленной реакцией на высадку союзников в Южной Африке была оккупация «неоккупированной» зоны Франции.
Не может быть никаких сомнений в том, что первоначальное соглашение между адмиралом Дарланом и эмиссарами генерала Эйзенхауэра имело важное значение для союзников, поскольку оно привело к тому, что вишистско-французские власти в Северной и Западной Африке согласились с ситуацией, сложившейся в результате высадки союзных войск, и тем самым спасли жизни многих британцев и американцев. «Дарлан был политической инвестицией, навязанной нам обстоятельствами, – писал генерал Марк Кларк, – но, используя его, мы получили сенсационную выгоду в виде человеческих жизней и времени».
Общественное мнение в Британии, однако, глубоко обеспокоилось перспективой того, что человек, чья репутация оппортуниста была хорошо известна, признан главой нового французского правительства в Африке, и премьер-министр в особенности подвергся критике за подчинение американскому влиянию. Потопление французского флота в гавани Тулона 27 ноября отчасти смягчило враждебное отношение к Дарлану, поскольку все помнили, что в 1940 году он пообещал, что флот никогда не попадет в руки немцев, но только 10 декабря, на секретном заседании палаты общин, мистер Черчилль смог развеять, по крайней мере в некоторых отношениях, подозрения тех, кто опасался, что под давлением целесообразности союзники заключили договор с французскими «квислингами»[169].
Король разделял общее недоумение и неуверенность. Когда до него дошло известие о затоплении французского флота, он записал: «Дарлан, должно быть, знал, что немцы только и ждут удобного случая, чтобы захватить флот, и 11 ноября обратился к ним с просьбой выступить. В 1940 году, будучи морским министром в правительстве Петена сразу после падения Франции, он пообещал нам, что французский флот будет затоплен, прежде чем начнется война с Германией; и это произошло. Хотел бы я разобраться в этом Дарлане. Мы должны использовать его сейчас, но как долго?»
Ответ на вопрос короля Георга не заставил себя долго ждать. В канун Рождества щекотливая проблема, связанная с тем, что делать с адмиралом Дарланом, разрешилась пулей молодого француза по имени Боннье де ла Шапель, который застрелил Дарлана у дверей его штаб-квартиры в Летнем дворце в Алжире. Об этом эпизоде генерал Кларк написал с безжалостной прямотой: «Смерть Дарлана стала, несомненно, актом провидения. Жаль, что он пошел этим путем, но со стратегической точки зрения его удаление со сцены похоже на вскрытие болезненного фурункула. Он выполнил свою задачу, и его смерть решила то, что могло стать очень сложной проблемой, – что с ним делать в будущем».
Однако ситуация в Северной Африке продолжала ухудшаться; теперь в Алжире за власть и за благосклонность союзников боролись три французские группы. В первую входили новообращенные эпигоны, признававшие Виши и маршала вплоть до высадки союзников; во вторую – сторонники генерала Жиро, который, пользуясь официальным признанием союзников, был назначен главнокомандующим французскими войсками; в третью входили те, кто поддерживал генерала де Голля, который из-за своей непримиримости и последовавших за этим конфликтов с мистером Черчиллем и президентом Рузвельтом оказался отстраненным от власти. Существование этих враждующих группировок создавало немалые трудности для Верховного главнокомандующего и его политических советников.
Существовали и другие англо-американские проблемы. Начало наступления союзников на Тунисском фронте затянулось, чем позже не преминул воспользоваться Роммель, и стало очевидно, что Верховному командованию союзников в Северной Африке необходима координация действий. Более того, в ходе операции «Факел» потребовались большие затраты по транспортировке и снабжению, и потери союзников в Атлантике от нападения немецких рейдеров были особенно тяжелыми. Мистер Черчилль срочно обратился к президенту Рузвельту с просьбой прислать дополнительные грузовые суда, чтобы обеспечить бесперебойное снабжение Великобритании продовольствием и материально-техническими ресурсами.
Король был осведомлен обо всех этих обстоятельствах, и, хотя испытывал воодушевление от масштабов успеха, достигнутого в Северной Африке, хорошо осознавал трудности, которые ожидали его впереди: «К середине 1943 года у нас наступят тяжелые времена, и нам придется сократить здесь наши военные усилия, что затянет войну и возложит на США больше работы, чтобы все мы могли продолжать действовать. Все это не очень приятные новости для меня. Внешне нужно с оптимизмом смотреть в ожидающее нас в 1943 году будущее, но нынешняя перспектива угнетает меня изнутри».
Не только политические и военные дела занимали короля Георга в те дни. Потеря брата, герцога Кентского, и особенно ее трагическая внезапность глубоко потрясли его. В Новом году он написал, что воспользовался случаем, чтобы привести свои дела в порядок, поскольку «после смерти Джорджа эти вопросы занимают важное место в голове, ибо нужно быть готовым ко всем непредвиденным обстоятельствам».
Необходимость в дальнейших непосредственных консультациях между мистером Черчиллем и президентом Рузвельтом по вопросам общей стратегии ведения войны становилась все более насущной, и король с облегчением и удовлетворением воспринял известие о предстоящей в январе конференции в Касабланке. Он был очень рад встречам между двумя людьми, которые пользовались его доверием и восхищением и даже в какой-то степени его привязанностью, но он всегда опасался за безопасность мистера Черчилля во время этих длительных поездок. «С тех пор как он стал моим премьер-министром, – писал король королеве Марии, – я изучил, как работает его мозг. Он рассказывает мне о своих идеях и планах на будущее больше, чем можно себе представить, и, только когда приходит время, делится ими со своими коллегами и начальниками штабов. Но я надеюсь и верю, что он сразу же вернется домой».
Требования соблюдения секретности во время встречи в Касабланке были усилены, поскольку, как записал король Георг, «Ф.Д.Р. не должен покидать США, пока он является президентом, без согласия конгресса. Но на такой войне, как эта, люди должны встречаться, чтобы тайно обсудить дела».
Его величество направил президенту личное письмо, написанное собственной рукой, которое передал премьер-министр.
«Мой дорогой президент Рузвельт!
Я так рад, что вы и мистер Черчилль собираетесь встретиться еще раз. Вам придется обсудить множество проблем относительно нашей будущей стратегии ведения войны в 1943 году.
Усилия наших двух стран, будь то по отдельности или объединенные, уже показали всему миру, что мы полны решимости уничтожить врагов цивилизации. Ваши размышления по этому поводу, я уверен, проложат путь к успешному и победоносному завершению войны.
Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что вы не можете приехать ко мне для проведения бесед, чтобы мы могли встретиться и возобновить дружеские отношения, которые завязались у нас в Белом доме и в Гайд-парке в 1939 году.
Королева и я были очень рады принять миссис Рузвельт здесь в октябре прошлого года, и мы надеемся, что она вернулась к вам с хорошим самочувствием после своего напряженного визита. Я попросил мистера Черчилля передать вам это письмо.
С самыми лучшими пожеланиями, всегда и неизменно искренне ваш
Георг R.I.».
На что президент ответил:
«Мой дорогой король Георг!
Мне бы очень хотелось, чтобы вы были с нами в течение этих десяти дней – поистине уникальной встречи по своей основательности и подлинному духу товарищества между каждым должностным лицом и его „противоположным номером“.
Что касается мистера Черчилля и меня, то мне нет нужды говорить вам, что мы составляем идеально подобранную команду как в упряжке, так и вне ее, и, кстати, нам, как всегда, было очень весело вместе. Наши исследования и различные соглашения должны принести и будут приносить хорошие плоды.
Моя жена была в восторге от всего, что она увидела и узнала в Англии, и я очень благодарен вам и королеве за все, что вы для нее сделали.
Мои самые добрые пожелания вам обоим.
Всегда искренне ваш
Франклин Д. Рузвельт».
Король Георг с нетерпением и тревогой ожидал возвращения своего премьер-министра в Англию, а тем временем с пристальным вниманием следил за событиями в Северной Африке. Готовясь к беседе с мистером Черчиллем, он принял мистера Мака, представителя министерства иностранных дел в штабе генерала Эйзенхауэра, и задал ему уточняющие вопросы, в результате чего ему было обещано подготовить доклад на эту тему. Однако это лишь сделало американскую позицию еще более неясной. «Вся ситуация в Северной Африке остается для меня загадкой», – записал король, прочитав меморандум мистера Мака.