Что его величеству было трудно понять, и многие в то время в Британии разделяли его недоумение, так это очевидное отсутствие различий со стороны американских политических и военных властей в Северной Африке при назначении некоторых французов с ярко выраженным вишистским прошлым на ответственные должности в военном командовании и гражданской администрации. И президента, и премьер-министра оттолкнули высокомерие и упрямство генерала де Голля, его нежелание сотрудничать с генералом Жиро и его отказ признать любую власть, кроме абсолютной. Но король прекрасно понимал чувства тех французов, которые в 1940 году рисковали всем ради сохранения чести и независимости Франции, и он, конечно, проявлял большую признательность, чем мистер Рузвельт или мистер Черчилль, генералу де Голлю за его способность к выживанию и умению добиваться своего.
«Премьер-министр пришел на ланч, – написал король 9 февраля. – Он выглядел очень хорошо, бодрым и совсем не уставшим после долгого путешествия. Он предоставил мне подробный отчет о конференции, был в восторге от своего визита в Турцию и восхвалял ловкость 8-й армии. Он в ярости из-за того, что де Голль отказался принять приглашение Рузвельта встретиться с ним и Жиро. Последний подружился с Ф.Д.Р., и они отлично поладили. Я предупредил Уинстона, чтобы он не торопился с де Голлем и Национальным комитетом президента. Уинстон сегодня встречается с Массильи (послом Франции в Турции и Великобритании). Я сказал Уинстону, что хорошо понимаю позицию де Голля и наших соотечественников, которым не нравится идея водить дружбу с теми французами, которые сотрудничали с немцами.
Генерал Берже, ныне официальный представитель в Северной Африке, подписал перемирие в 1940 году. Однако англо-американские отношения гораздо важнее споров между французами. Теперь французы могут сражаться, чтобы искупить свою вину. Я очень надеюсь, что де Голль и Жиро сойдутся».
Однако эта надежда оказалась всего лишь благим пожеланием. Оба французских генерала, хотя номинально и обладали совместной властью, ни в коем смысле не пожелали «сойтись вместе». Политическая ситуация в Северной Африке продолжала оставаться запутанной. Кроме того, военное положение серьезно ухудшилось, когда 12 февраля Роммель, нанеся метко направленный контрудар в западном направлении, атаковал американские войска на Тунисском фронте и выбил их из Фаида и Кассерена. 20-го числа немецкий удар прорвал Кассеринский перевал. Позиции американцев были прорваны на глубину 18 миль; они понесли тяжелый урон в живой силе и потеряли около сотни танков и такое же количество орудий.
Король был глубоко встревожен этим поражением и решил обсудить ситуацию с премьер-министром; но мистер Черчилль слег с гриппом. Его величество беспокоило не только нынешнее поражение в Тунисе, которое, несомненно, можно было исправить, – союзные войска действительно заняли позиции 27–28 февраля, – но он опасался за политическое будущее. В Касабланке было решено, что следующим шагом против стран оси станет широкомасштабное наступление на Сицилию (операция «Хаски»), и его величество считал, что политические последствия высадки в Северной Африке вполне могут повториться на итальянской земле. «Я полагаю, что у нас должен быть четкий совместный план на этот счет и что мы должны быть твердыми и не иметь дела ни с фашистским режимом, ни с людьми Муссолини, ни с каким-либо квислингом» – так он прокомментировал это.
Лишенный возможности обсудить ситуацию с премьер-министром, король взялся за перо («Я писал ему об общей политической и военной ситуации в Северной Африке. Я тоже этим не доволен»); и последовала та переписка, которую мистер Черчилль уже оставил в своих воспоминаниях.
«Букингемский дворец, 22 февраля 1943 года
Мой дорогой Уинстон!
Мне очень жаль слышать, что вы больны, и я надеюсь, что вы скоро снова поправитесь. Но, пожалуйста, воспользуйтесь этой возможностью и отдохните, и я надеюсь, вы не забудете, что заслужили отдых после своего последнего тура и вам необходимо восстановить силы для предстоящих напряженных месяцев. В прошлый вторник мне тоже не удалось поговорить с вами, поэтому я пишу вам.
Меня совсем не радует нынешняя политическая ситуация в Северной Африке. Я знаю, что нам пришлось оставить политическую сторону „Факела“ американцам, пока мы можем поддерживать дружеские отношения с Испанией и Португалией во время проведения операции. Я знаю, что вначале нам приходилось вести себя осторожно, но неужели мы ничего не можем сделать сейчас, чтобы укрепить позиции Макмиллана и Александера как в политической, так и в военной сфере, чтобы обе французских стороны объединились?
Теперь я слышу, что с американской точки зрения дату операции „Хаски“ придется перенести на более поздний срок, в то время как мы можем запланировать ее на более ранний срок, что усугубит наши трудности при подготовке операции.
Этот факт снова сведет на нет все наши тщательные расчеты по поводу конвоев и сопровождения и снова расстроит нашу программу импорта. Мне не следовало бы беспокоить вас этими вопросами сейчас, но они меня сильно тревожат, и я хотел бы получить от вас заверения в том, что они внимательно отслеживаются.
Я не могу обсуждать эти жизненно важные вопросы ни с кем, кроме вас.
Всегда и неизменно искренне ваш
Георг R.I.».
На это письмо мистер Черчилль ответил пространным и аргументированным изложением ситуации, ее более широкими политическими осложнениями и ее военными перспективами. Это в какой-то степени смягчило беспокойство короля.
«Я получил письмо от премьер-министра, в котором он заверил меня, что ситуация в Северной Африке складывалась удачно, – написал он в своем дневнике 23 февраля. – Нам пришлось использовать французов, которые были там. Уинстон все еще злится на де Голля и отказал ему в разрешении на поездку по Северной Африке в Каир и т. д. Американцы будут учиться на поражениях, а немцы – на 8-й армии, когда встретятся в Тунисе».
Философские соображения короля оправдались. 4 февраля 1943 года генерал Александер отправил премьер-министру свою знаменитую телеграмму: «Сэр, приказы, которые вы отдали мне 15 августа 1942 года, выполнены. Враги его величества вместе со всем их войсковым имуществом полностью уничтожены в Египте, Киренаике, Ливии и Триполитании».
«Дальнейшие инструкции» генерала Александера заключались в общей реорганизации высшего командования союзников в районе Средиземноморья, которая предусматривалась в Касабланке. В результате он стал непосредственным заместителем генерала Эйзенхауэра, получив контроль над всеми британскими, американскими и французскими войсками в Северной Африке. Первые плоды этой реорганизации в целом не были многообещающими, поскольку сразу же после нее последовало поражение американцев при Кассерене. Однако генерал Александер принял командование 20 февраля («Какой подходящий момент для этого», – записал король в своем дневнике) и быстро исправил положение. Вслед за этим он показал себя, по словам короля, «первоклассным стратегом, а также великим полководцем на поле боя». В отношениях с американцами он также проявляет себя как дипломат.
Более тесным англо-американским связям в политической сфере способствовало также назначение мистера Гарольда Макмиллана министром-резидентом в штаб-квартире союзников.
Уничтожение сил оси в Африке оставалось лишь вопросом времени и упорных боев. 20 марта 8-я армия начала наступление на линию Марет и приступила к завоеванию Туниса. Последнее наступление началось 5 мая; два дня спустя британские танки ворвались в Тунис, а американцы пробились к Бизерте. Бегство теперь было невозможно, и 13 мая последние подразделения стран оси, скопившиеся на полуострове Кап-Бон, капитулировали. «Это ошеломляющая победа», – записал король.
Промежуток между капитуляцией стран оси в Северной Африке 13 мая 1943 года и началом вторжения союзников на Сицилию 9 июля предоставил возможность не только для военного и политического планирования, но и для общего анализа ситуации в целом. Мистер Черчилль уже в мае уехал на очередную конференцию в Вашингтон, захватив с собой письмо короля президенту Рузвельту, теплое дружеское послание и поздравления в связи с ролью, которую сыграл 2-й американский корпус. Поэтому, когда в Лондон пришли новости об окончательной капитуляции в Кап-Бон, король Георг телеграфировал свое поздравление премьер-министру в Белый дом:
«Теперь, когда компания в Африке подошла к блестящему завершению, я хочу выразить вам, насколько глубоко ценю тот факт, что первоначальный замысел и успешное его воплощение во многом обусловлены вашей мудростью и вашей непоколебимой решимостью справиться с трудностями на раннем этапе. Африканская кампания неизмеримо увеличила долг этой страны и, по сути, всей Организации Объединенных Наций, перед вами.
Георг R.I.».
На это сообщение премьер-министр ответил следующими словами: «Я глубоко признателен за самое любезное послание, которым ваше величество удостоили меня. Ни один министр короны никогда не пользовался большей благосклонностью и доверием со стороны своего суверена, чем я в течение трех судьбоносных лет, прошедших с тех пор, как я получил от вашего величества поручение сформировать национальное правительство. Это было для меня бесценной помощью и поддержкой, особенно в то тяжелое время, через которое мы прошли. Мой отец и мой дед оба служили в кабинете министров во времена правления королевы Виктории, и я сам много лет был министром при деде вашего величества, вашем отце и вас самих. Комплимент, который ваше величество сделали мне по этому случаю, превосходит все мои заслуги, но будет оставаться живительным источником радости для меня до конца моих дней».
Этот обмен похвалами между сувереном и его министром символизировал искренние чувства, взаимное восхищение и сотрудничество, существовавшее между ними, и редактор «Таймс» весьма кстати воспользовался этим, дабы воздать должное той роли, которую сыграл сам король в тягостные военные дни, и привлечь внимание общественности к тяжелому характеру его обязанностей. Под заголовком «Король и министр» редактор написал 18 мая: