Король Георг пожелал вознаградить мистера Черчилля за заслуги перед страной, назначив его кавалером ордена Подвязки, но тот попросил разрешения отказаться от этой чести, полагая, что ему не подобает принимать ее, пока он возглавляет Консервативную партию, находящуюся в оппозиции в палате общин. Но «он выразил надежду, что сможет принять награду позже». Однако, с присущим ему великодушием, он попросил короля передать орден Подвязки мистеру Идену, на что его величество выразил согласие. Но мистер Иден, когда ему сообщили об этом, попросил разрешения отказаться, сказав, что он не может принять столь высокую награду, если от нее отказался его руководитель[184].
Король выразил свою личную благодарность Черчиллю в следующем письме:
«Мой дорогой Уинстон,
Я пишу вам, чтобы выразить, как мне грустно, что вы больше не мой премьер-министр. За последние 5 лет войны мы встречались десятки, я бы сказал, сотни раз, когда мы обсуждали самые насущные вопросы, касающиеся безопасности и благополучия нашей страны и Британской империи в часы испытаний. Я всегда буду вспоминать наши беседы с величайшим удовольствием и только жалею, что они не могли продолжаться дольше.
Вы часто высказывали мне свое мнение о людях и по-настоящему интересных вещах, о которых я никогда бы не узнал ни от кого другого. Ваша широта взглядов и понимание важных проблем служили для меня большим подспорьем в самые тяжелые дни войны, и мне хочется думать, что мы никогда не расходились во мнениях ни по одному действительно важному вопросу. За все это я искренне благодарю вас. Я считаю, что ваше руководство на посту премьер-министра и министра обороны навсегда останется непревзойденным. Вам приходилось сталкиваться со многими трудностями как политику, так и военному стратегу, но вы всегда преодолевали их с величайшим мужеством.
Ваши отношения с начальниками штабов всегда были самыми сердечными, и они служили вам с истинной преданностью.
Я знаю, что они будут сожалеть о случившемся больше, чем кто-либо другой. Я буду скучать по вашим советам больше, чем могу выразить словами. Но, пожалуйста, помните, как друг я надеюсь, что мы сможем время от времени встречаться.
Всегда и неизменно искренне ваш
Георг R.I.».
Но правительство короля должно было продолжать свою работу, и в половине восьмого вечера 26 июля мистер Клемент Эттли последовал за мистером Черчиллем в Букингемский дворец. Масштаб победы лейбористов на выборах стал для мистера Эттли такой же неожиданностью, как и для всех остальных, и он столкнулся с дополнительными трудностями из-за того, что многие из его коллег были разбросаны по всей стране в своих избирательных округах. Однако некоторые ключевые посты надлежало занять немедленно, поскольку президент Трумэн и маршал Сталин ожидали в Потсдаме возобновления работы конференции, начавшейся 17 июля. Тот факт, что ему удалось сформировать первый состав кабинета, является данью уважения организаторским способностям мистера Эттли и степени готовности его партии. Он отправился в Потсдам через двадцать четыре часа после вызова во дворец. Справиться с этой задачей ему помогло наличие ядра политиков, которые недавно пришли к власти.
«Затем я встретился с мистером Эттли, – записал король, – и попросил его сформировать правительство. Он согласился и стал моим новым премьер-министром. Я сказал, что ему необходимо назначить министра иностранных дел и взять его с собой в Берлин. Я обнаружил, что он был крайне удивлен победой своей партии, и у него не было времени встретиться или обсудить со своими коллегами кого-либо из членов кабинета. Я спросил его, кого он хотел бы назначить министром иностранных дел, и он предложил доктора Хью Далтона. Я не согласился с ним и сказал, что международные отношения – самая важная тема на данный момент, и я надеюсь, что он заставит мистера Бевина занять этот пост. Он сказал, что так и поступит, но не сможет вернуться в Берлин раньше субботы. Я сказал ему, что могу провести Совет в субботу, чтобы привести к присяге нового госсекретаря. Я надеюсь, что наши отношения будут радушными и я всегда буду готов сделать все возможное, чтобы помочь ему».
Здесь уместно остановиться на слухах, которые впоследствии распространились как в Великобритании, так и в Соединенных Штатах в отношении того, что на этой первой аудиенции у нового премьер-министра король Георг «настоял» на назначении мистера Эрнеста Бевина на пост министра иностранных дел, но мистер Эттли самым должным и решительным образом опроверг их, заявив, что мистер Бевин был его собственным выбором.
Что совершенно ясно из личного досье короля и из меморандума, составленного сэром Аланом Ласеллсом сразу после аудиенции, так это то, что его величество осуществлял одну из тех конституционных прерогатив, которые Уолтер Бейджхот отрицал как принадлежащую суверену, – право на совет и то, что мистер Эттли, учитывая совет короля наряду с другими факторами, принял свое решение по собственному усмотрению и доброй воле. Нет никаких значимых свидетельств «настойчивости» или «давления». Однако, по-видимому, мистер Эттли не сообщил своим коллегам о своем разговоре с королем, поскольку, когда новый государственный секретарь по иностранным делам был принят на аудиенции несколько позже и когда король сказал ему, что он предложил ему пост в министерстве иностранных дел, мистер Бевин ответил, что это «было для него новостью».
Именно при таких несколько необычных обстоятельствах было сформировано новое правительство короля.
Утром в субботу, 28 июля, на Тайном совете в Букингемском дворце премьер-министр и его главные коллеги получили свои посты в кабинете, а вечером того же дня мистер Эттли и мистер Бевин вылетели обратно в Берлин. Остальные министерские назначения были завершены только 4 августа.
Со слов Перикла мы знаем, что в ходе войны люди редко придерживаются тех же взглядов, которых они придерживались, вступая в нее, и, вероятно, изменят свои убеждения относительно ее причин, когда оглянутся на последствия своих действий.
В сентябре 1939 года активно воюющих держав было всего четыре: Германия, Великобритания, Франция и Польша, и это число быстро уменьшилось до трех. Из четырех основных нейтральных государств Россия, Япония и Италия считались потенциальными врагами Запада, а Соединенные Штаты – потенциальным другом. Шесть лет спустя все эти державы стали воюющими сторонами, три из них в соответствии с ожиданиями. Так к огромной мощи Советского Союза добавились силы Организации Объединенных Наций.
Первоначальное отношение западных держав к Германии было определено мистером Невиллом Чемберленом в его радиообращении от 4 сентября 1939 года. «В этой войне, – произнес он, – мы сражаемся не против вас, немецкий народ, к которому мы не испытываем неприятных чувств, а против тиранического и заклятого режима, который уничтожил не только свой собственный народ, но и всю западную цивилизацию и все, что вам и нам дорого». В течение следующих шести лет стало совершенно очевидно, что, какими бы ни были их внутренние настроения, немецкий народ не смог или не захотел освободиться от нацистского режима, что неизбежно привело к тому, что в сознании тех, кто боролся против него, немцы стали ассоциироваться с нарастающей горечью – горечью, достигшей своего ультралогического апогея в «плане Моргентау»[185], официально рассмотренном на 2-й конференции в Квебеке в сентябре 1944 года, в соответствии с которым поверженную Германию принудили превратиться из индустриальной страны в сельскохозяйственную. Хотя эта идея «пасторализации» Германии не прижилась, сам факт, что она была официально выдвинута, знаменует собой явное отличие от настроений, выраженных мистером Чемберленом. Политика безоговорочной капитуляции, обнародованная в Касабланке в 1943 году, заложила модель для окончательного завершения войны, модель, которая была окончательно утверждена в здании школы Реймса 7 мая 1945 года.
Более того, тот факт, что поводом для войны в сентябре 1939 года послужила защита Великобританией независимости и целостности Польши, был несколько затемнен последующими событиями. Появление Советского Союза в качестве ведущего партнера в Большом альянсе имело еще одно – и, возможно, снова неизбежное – последствие в виде фактического отказа западных держав от Польши в Ялте.
Поэтому, когда 17 июля 1945 года представители Большого альянса встретились в Потсдаме на фоне пошатнувшейся славы Гогенцол-лернов, они должны были рассматривать Германию как находящуюся в состоянии полного подчинения страну, территория которой была оккупирована армиями-победительницами, суверенитет уничтожен, а вся восточная часть Европы находилась под властью победоносных войск СССР. Более того, именно в Потсдаме то, что было очевидным для некоторых политиков в течение длительного времени, теперь стало совершенно явным для всех – а именно среди плодов и благ, хлынувших из рога изобилия победы, было горькое яблоко советской агрессивности и двойственности. Однако прошло еще два года, прежде чем прохладная дружба переросла в холодную войну.
Немаловажным событием Потсдамской конференции был урок искусства правления – поскольку оно остается искусством, а не наукой – преподнесенный британской делегацией, который стал ярким примером основополагающего принципа британской политики – королевское правительство должно продолжать свою работу.
Конференция началась во время необычно долгого перерыва на всеобщих выборах в Великобритании между днем голосования и объявлением его результатов. Мистер Черчилль, мистер Иден и мистер Эттли присутствовали на открытии заседания. 25 июля они вернулись в Лондон, заверив президента Трумэна и маршала Сталина, что к концу недели представительная делегация вернется. В результате выборов мистер Эттли занял место мистера Черчилля на посту премьер-министра, и вечером 28 июля он вернулся в Потсдам вместе с мистером Бевином. Через несколько часов конференция была возобновлена, и британское представительство сохраняло полную невозмутимость.