Ваше величество были настолько любезны, что выразили уверенность в том, что я забочусь, чтобы парламент имел возможность выполнять свои надлежащие функции по надзору за законодательством. Я, разумеется, готов заверить ваше величество, что в результате применения этого законопроекта не может возникнуть вопроса об уклонении от контроля парламента. Закон о поставке товаров и оказании услуг 1945 года расширил права парламента, предусмотрев, что приказы и другие нормативные акты (как определено в разделе 4 закона), изданные в соответствии с Положением об обороне, могут быть оспорены парламентом в любом случае, в то время как ранее этого не было. Это положение повторяется в новом законопроекте, и поэтому обе палаты имеют полное право оспаривать ежегодные постановления, по поводу которых у них есть возражения.
Возможно, мне следует также сослаться на возражение, высказываемое в определенных кругах, что правительство вашего величества получает новые полномочия на принудительное государственное направление и наем рабочей силы и, таким образом, совершает новые посягательства на заветные права британских граждан. Я рад заверить ваше величество, что это неправда. В самом законе, разумеется, нет упоминания о принудительном государственном направлении рабочей силы, и на самом деле эти полномочия уже существуют и используются, хотя ограниченно и с осторожностью. Действительно, высказывалось мнение, что мы проявляли слишком большую сдержанность и осторожность, но это, конечно, не есть причина для поиска новых полномочий на данном этапе.
Я без колебаний немедленно сообщу вам, сэр, если возникнет какая-либо необходимость в вашем присутствии в Лондоне, но пока не вижу в этом необходимости. Позвольте мне выразить искреннюю надежду на то, что ваше величество и королевская семья прекрасно проводят время в Шотландии».
Это длинное и нудное объяснение премьер-министра в оправдание намерения правительства использовать законопроект о поставке товаров и оказании услуг, хотя и ослабило беспокойство короля по конкретному вопросу, мало помогло смягчить его угнетенное состояние по поводу ситуации в целом. «Как бы мне хотелось, чтобы хоть где-нибудь в процессе решения мировых проблем можно было увидеть проблеск света, – написал он несколько недель спустя королеве Марии из Балморала. – Никогда за всю историю человечества ситуация не выглядела столь мрачной, как сейчас, и ты чувствуешь себя бессильным сделать что-либо, чтобы помочь».
Предчувствия короля не были напрасными. Кризис 1947 года действительно был преодолен, но необходимого улучшения экономического состояния страны не последовало, и Британия была спасена от финансового краха только благодаря увеличению американской помощи в рамках плана Маршалла. Ужасающая спираль роста издержек и цен продолжала ползти вверх, а вместе с ней и неизбежные требования повышения заработной платы. 1948 год стал годом кажущегося улучшения положения, и по его завершении журнал Economic писал о «едва ли не кардинальных изменениях с таким чувствительным показателем национального благосостояния, как престиж и положение фунта стерлингов». Однако новый год принес резкое увеличение дефицита доллара, и накануне 18 сентября 1949 года сэр Стаффорд Криппс, вернувшись из Вашингтона, объявил о резкой девальвации фунта стерлингов. Со старого курса в 4,03 доллара обменная стоимость фунта стерлингов снизилась до 2,80 доллара. Реакцией правительства на это новое чрезвычайное положение стал призыв еще сильнее затянуть пояса и прибегнуть к еще более жесткой экономии. В этом году мясной рацион был сокращен до одного шиллинга на человека в неделю, а норма сахара – до восьми унций. Ситуация существенно не улучшилась и тогда, когда в январе 1950 года премьер-министр принял решение о проведении февральских выборов.
В сфере международных отношений годы социальной революции в Великобритании стали знаменательны той решимостью, с которой народы мира перегруппировались, невзирая на политические альянсы, которые привели к поражению Германии и Японии, в пользу тех, что были необходимы из-за установления железного занавеса. Дружеские отношения в Тегеране, сменившиеся теплящимся недоверием в Ялте, уступили место открытому недоверию к Потсдаму, и это в слишком короткий промежуток времени привело к расколу Европы и, в конечном счете, всего мира на Восточный и Западный блоки, в первом из которых доминировала Россия, во втором – США в тесном союзе с Великобританией.
Тот факт, что тогдашнее правительство Великобритании было доверено Лейбористской партии, оказал важное влияние на формирование политики как в Москве, так и в Вашингтоне. «В преисподней нет ярости, сравнимой с любовью, перешедшей в ненависть, как, впрочем, в аду нет гнева, сравнимого с гневом отвергнутой женщины»[190], но страсти эти ничто по сравнению с тем чувством, что питают большевики к меньшевикам. Между Вторым и Третьим интернацио налами пролегла огромная пропасть, не менее широкая, глубокая и непреодолимая, как та, что разделяет богача и Лазаря[191]. Поскольку большевики считают сторонников левых взглядов, независимо от того, называются ли они социалистами, лейбористами или социал-демократами, «ненавистниками света», отвергающими «чистую доктрину» Маркса в интерпретации Ленина, и волками в овечьей шкуре, намеренно вводящими массы в заблуждение. Тем, кто сидел в Кремле, было куда понятнее поддерживать отношения с тори, которых они считали безнадежно погруженными во мрак, чем с Лейбористской партией, которую они воспринимали как сборище революционеров-ренегатов, и трудно найти лучшее выражение этого отношения, чем известное изречение мистера Хрущева, обращенное лидерам лейбористов на их знаменитом званом обеде в апреле 1956 года: «Если вы социалисты, то я консерватор».
Аналогичным образом в Америке, где политические стандарты всех партий значительно отличаются от британских и где сторонники социалистического и рабочего движений считаются Москвой закоренелыми реакционерами, лейбористское правительство в Великобритании во многих кругах воспринималось с подозрением. Отклонение кандидатуры мистера Черчилля на выборах в июле 1945 года было воспринято в Соединенных Штатах с тревогой, и мистеру Эттли потребовался весь такт и дипломатия во время его краткого визита в Вашингтон в ноябре 1945 года, чтобы восстановить хотя бы часть духа того доверия и тесного сотрудничества, которые были столь заметной чертой англо-американских отношений в годы войны.
Лейбористская партия – и не только она одна в Великобритании – опасалась, что правительство Соединенных Штатов может использовать атомное оружие в качестве инструмента национальной политики и что оно может стать «спусковым крючком» в отношениях с Советским Союзом или любым другим потенциальным агрессором. Желание получить заверения на этот счет было одной из главных целей визита мистера Эттли к президенту Трумэну, о чем он и сообщил королю Георгу накануне своего отъезда в Вашингтон. «Он хочет, чтобы до Трумэна дошло, что Организация Объединенных Наций должна действовать, а страны должны работать сообща для общего блага, – записал король в своем дневнике. – Угроза применения атомной бомбы должна способствовать тому, чтобы этот факт оставался на переднем плане».
Беседа мистера Эттли с президентом Трумэном и мистером Маккензи Кингом, о которой и он, и президент оставили записи в своих мемуарах, привела к тому, что мистер Трумэн назвал «разумным планом международного контроля над атомной энергией», сопровождавшимся совместным подтверждением их веры и одобрения Союза Наций, что стало основой внешней политики Великобритании.
Слабые надежды, питаемые в отношении достижения мирного урегулирования в Европе и создания работоспособной системы «сотрудничества» с Советским Союзом, вскоре начали таять как дым. Новый российский империализм стал проявляться во всей своей жесткости. На Восточную Германию, Польшу, Италию, Югославию и Чехословакию, а также на бывшие вражеские государства Болгарию, Венгрию и Румынию легла тяжелая рука Москвы, и в соответствии с указаниями Кремля коммунистические партии стремились утвердиться во властных структурах.
Ситуация была раскрыта и четко изложена мистером Черчиллем 5 марта 1946 года в его знаменитой речи в Фултоне, штат Миссури, в присутствии президента Трумэна. В ней он обрисовал масштабы активности России в Европе:
«Я убежден в возможности налаживания нормальных отношений и всеобъемлющего взаимопонимания с Россией… И я не верю, что Советская Россия хочет новой войны. Скорее, она хочет, чтобы ей досталось побольше плодов последней войны, и чтобы она могла бесконечно наращивать свою мощь с одновременной экспансией своей идеологии… Общаясь в годы войны с нашими русскими друзьями и союзниками, я пришел к выводу, что больше всего они восхищаются силой и меньше всего уважают слабость, в особенности военную… Мы не можем и не должны строить свою политику, исходя из минимального преимущества и тем самым провоцируя кого бы то ни было померяться с нами силами. Если страны Запада будут едины в своей неуклонной приверженности принципам, заложенным в устав Организации Объединенных Наций, то они своим примером научат уважать эти принципы и других…»[192]
И предупредил: «Остерегайтесь, говорю я, времени может быть мало».
Речь мистера Черчилля подействовала так, как если бы он «запустил кота к голубям». В Америке ее встретили с энтузиазмом, тем более что 13 марта маршал Сталин объявил, что он «расценивает ее как опасный акт, рассчитанный на то, чтобы посеять семена раздора между союзными государствами и затруднить их сотрудничество», и добавил, «что, по сути дела, господин Черчилль стоит теперь на позиции поджигателей войны». Сам мистер Черчилль во второй речи в Нью-Йорке 8 марта, не снимая ни одного из своих обвинений, повторил свою уверенность в том, что Россия не рассматривает возможность немедленной войны. «Я не верю, что война неизбежна, – заявил он. – Я не верю, что правители России хотят войны сейчас». Тем временем мистер Бевин подчеркнул, что правительство никоим образом не участвовало в речи мистера Черчилля, и подтвердил свою готовность продлить военный союз с Россией.