Однако весь свободный мир приветствовал заявление мистера Черчилля о положении дел, которое было слишком очевидным, и по возвращении в Лондон король Георг не упустил возможности выразить всеобщее удовлетворение его речью. «Мы говорили о его визите в Америку и его речи в Фултоне, – записал король. – Я сказал ему о том, какое благо она принесла миру, и что тирада Сталина против него лично показала, что у него самого нечистая совесть, и что его вторая речь прояснила многие недоразумения».
Правдивость оценки ситуации мистером Черчиллем и обоснованность его предупреждения, что «времени может не хватить», в полной мере проявились в последующие месяцы. Тактика России во время Парижской мирной конференции, которая, начавшись в июле 1946 года, затянулась до февраля следующего года; ее ущемляющее Организацию Объединенных Наций безответственное использование права вето; ее отклонение плана Маршалла[193] и постоянное противодействие на каждой конференции любому соглашению о будущем Австрии и Германии убедили даже самых радужных оптимистов в том, что ее руководители, хотя они, возможно, и не желают войны в настоящее время, были полны решимости, по выражению мистера Черчилля, получить «побольше плодов прошлой войны и бесконечно наращивать свою мощь с одновременной экспансией своей идеологии…»[194]. Во время конференции министров иностранных дел в Лондоне в ноябре и декабре 1947 года наступил момент, когда терпение мистера Бевина достигло предела. «Теперь он зашел слишком далеко», – заметил он своим советникам после особенно язвительной тирады мистера Молотова, и с этого момента можно проследить изменение направления британской политики.
Назначение Эрнеста Бевина в министерство иностранных дел было одним из самых удачных выборов Эттли. Невозмутимый и надежный, дипломатичный, но прозорливый, наделенный политическим видением и здравым смыслом и, хотя восприимчивый к советам, решительно независимый в своих помыслах и убеждениях, мистер Бевин не был новичком в сфере международных отношений. Его опыт участия в собраниях Международного профсоюзного движения познакомил его как с техникой проведения конференций, так и со странностями иностранцев. Он оказался надежным стражем международных интересов Британии; и, что также было немаловажно, взаимная симпатия, преданность и уважение, которые существовали между ним и мистером Эттли, служили источником силы для обоих государственных мужей, работавших вместе в полном доверии и гармонии. Отставка мистера Бевина в марте 1951 года и его смерть несколькими неделями позже не только лишили премьер-министра близкого друга и бесценного коллеги, но и ознаменовали уход из жизни человека, которого смело можно причислить к выдающимся британским министрам иностранных дел.
Мистер Бевин не всегда был настроен враждебно по отношению к большевистской России. Одно из его первых появлений на Даунинг-стрит, 10 произошло вскоре после Первой мировой войны, когда он возглавил депутацию докеров, протестовавших против политики вмешательства мистера Черчилля в большевистский режим. С тех пор многое произошло. Беспощадная война, которую большевики вели против более умеренных марксистов, навсегда засушила в самом расцвете их дружеские отношения, а первые официальные контакты мистера Бевина с русскими на Потсдамской конференции в 1945 году оставили у него впечатление недоверия и неприязни.
Однако в первые послевоенные годы министр иностранных дел стремился достичь соглашения с Москвой. Он неоднократно заявлял о стремлении британского правительства к сотрудничеству во всех сферах послевоенного восстановления и был искренен в своем предложении продлить англо-советский союз на пятидесятилетний период. Мотивы его политики были двоякими: во-первых, Британии было явно выгодно, чтобы мирная Европа конструктивно работала над своим политическим и экономическим восстановлением, и, во-вторых, существовала присущая американской политике неопределенность, способствовавшая скрытому страху, что Соединенные Штаты снова отступят за барьер изоляции.
По мере того, как препятствия, чинимые со стороны России, переросли в агрессию, а из Вашингтона по-прежнему не поступало четкого определения своей политики, беспокойство мистера Бевина усиливалось. Без поддержки Америки, казалось, не оставалось никакой возможности остановить экономическую депрессию в Западной Европе и последующее сползание к коммунизму. Существовала неминуемая опасность того, что Россия может преуспеть в расширении своей власти и своей коммунистической доктрины вследствие полной неспособности Западной Европы вытащить себя из бедственного состояния собственными силами.
Ответ пришел 5 июня 1947 года. В тот день государственный секретарь США генерал Маршалл, выступая в Гарвардском университете, произнес следующие слова:
«Любое правительство, желающее оказать помощь в восстановлении других стран, получит понимание и поддержку со стороны правительства Соединенных Штатов. Никакое правительство, маневрирующее с целью заблокировать восстановление других стран, не может ожидать от нас помощи. Более того, правительства, политические партии или группы, которые пытаются увековечить человеческую нищету для того, чтобы получить политические или иные дивиденды, столкнутся с противодействием Соединенных Штатов».
Мистер Бевин вставал рано. Он выслушал отчет о речи перед завтраком в здании Карлтон-Хаус и поспешил передать эту новость в министерство иностранных дел. «Когда он слушал, – писал сэр Оливер Фрэнкс, – его первая мысль была не о том, что это дает перспективу Американской экономической помощи Европе. Он это услышал и ухватился за эту возможность обеими руками: но сначала пришло осознание того, что его главный страх исчез навсегда. Американцы не собирались действовать так, как они действовали после Первой мировой войны, и ретироваться в свое полушарие. Они расширили свой кругозор, и намерения Соединенных Штатов – охватить Атлантический океан и несколько сотен миллионов европейцев, живущих за его пределами. Краеугольный камень внешней политики Бевина встал на место».
Он немедленно энергично начал действовать, и 12 июля, через шесть недель после выступления генерала Маршалла, в Париже, была созвана международная конференция, целью которой было придание практической формы поступившему предложению. Результатом этой конференции стал план Маршалла. Его применение оказалось экономическим и политическим спасением Западной Европы; его неприятие Россией ясно показало всем ее принципиальную враждебность.
Однако только после срыва Конференции министров иностранных дел в декабре 1947 года британское правительство выступило с собственной дипломатической инициативой. В своей главной речи в палате общин 22 января 1948 года мистер Бевин призвал государства Западной Европы объединиться ради собственной защиты и благополучия. «Свободные нации Западной Европы должны теперь тесно сплотиться. Я считаю, что настало время для консолидации Западной Европы». Ответ последовал незамедлительно. 17 марта Брюссельский пакт был подписан представителями Великобритании, Франции и Бельгии, Нидерландов и Люксембурга в целях более тесного сотрудничества в экономических, социальных и культурных вопросах, а также в целях коллективной самообороны[195].
Агрессивный характер российской политики с годами усиливался. В конце февраля в результате государственного переворота в Праге Чехословакия окончательно оказалась за железным занавесом, а в марте Москва пригрозила потребовать от Норвегии заключения соглашения о взаимной обороне. В июне из-за спора по поводу денежной реформы советские власти блокировали западный сектор Берлина, отрезав немцев и союзников от источников продовольствия, а также света и топлива. Затем последовала поразительная демонстрация англо-американского сотрудничества и взаимопомощи – воздушный мост. В течение 323 дней Королевские ВВС и ВВС Соединенных Штатов днем и ночью доставляли жизненно важные грузы в западные секторы, пока 12 мая 1949 года советское правительство неохотно не сняло блокаду. Это была крупная победа Запада, имевшая далеко идущие последствия, не в последнюю очередь из-за создания Организации Североатлантического договора и решения об интеграции перевооруженной Западной Германии с Западной Европой.
На этом фоне напряженности правительство Соединенных Штатов, которое в течение некоторого времени получало предупреждения от Великобритании и Франции о необходимости более широкой системы обороны, приняло жизненно важное решение. Однако позиция Вашингтона заключалась в том, что до тех пор, пока не будут представлены доказательства того, что Западная Европа готова что-то сделать для себя самостоятельно, дальнейшая американская помощь будет приостановлена. Подписание Брюссельского пакта предоставило такие доказательства, а последующее проявление агрессии и неповиновения Советского Союза послужило дополнительным доказательством того, что Америка должна еще в большей степени оправдать свою роль мирового лидера, доставшуюся ей в наследство от Второй мировой войны.
28 апреля 1948 года премьер-министр Канады мистер Сен-Лоран публично выступил в палате общин с идеей создания единой системы взаимной обороны, включающей и заменяющей систему Брюссельского договора. Неделей позже это предложение было одобрено мистером Бевином в британском парламенте, но главный результат был достигнут 12 мая, когда сенатор-республиканец Артур Х. Ванденберг, председатель Сенатского комитета по иностранным делам, представил резолюцию, рекомендующую «объединение Соединенных Штатов посредством конституционного процесса с такими региональными и другими коллективными соглашениями, которые основаны на постоянной и эффективной самопомощи и взаимовыручке и которые влияют на их национальную безопасность». Резолюция была принята Сенатом США 11 июня 64 голосами против 4.
Поистине выдающаяся эволюция американской внешней и оборонной политики в мирное время – развитие, о котором президент Рузвельт, возможно, мечтал в самые оптимистичные моменты своей жизни, но на осуществление которой он никогда не надеялся – позволила Соединенным Штатам вступить в Североатлантический альянс. В результате 4 апреля 1949 года в Вашингтоне министрами иностранных дел двенадцати государств был подписан Североатлантический договор. Цель договора, котор