Король Георг VI был ревностным масоном, поддерживавшим связь королевской семьи с этим братством, которая, за исключением короткого периода в середине XIX века, не прерывалась с тех пор, как младший сын Георга III, Эрнест Август, герцог Камберлендский, был назначен великим мастером в 1782 году. Учитывая семейные традиции и личностные склонности, неудивительно, что король, будучи молодым человеком, ощутил влечение к ордену. Он был посвящен в 1919 году в Военно-морскую ложу № 2612, к которой принадлежали многие из его сослуживцев. Питая глубокий интерес к новому миру, в который он теперь попал, будущий король с присущим ему усердием занялся изучением церемониала и его значения, собираясь занять самое высокое положение в своей ложе; вскоре он этого достиг и в 1921 году стал мастером. Его продвижение в высших орденских чинах произошло быстро, и не только благодаря высокому положению, но и личным способностям. В 1924 году он принял на себя обязанности великого мастера масонской провинции Мидлсекс и исполнял их до своего вступления на престол.
Связи короля не ограничивались только английским масонством. В качестве герцога Йоркского он вступил в шотландское масонство в июне 1963 года, когда был принят в ложу Глаймс № 99 братом Битти, деревенским почтальоном, а в день Святого Андрея в том же году его назначили великим мастером масонства Великой ложи Шотландии. Его восшествие на престол несколькими днями позже положило конец занятию всех активных масонских должностей, но его интерес к братству не угас. Он вошел в историю масонства, создав прецедент для публичного участия британского суверена в обрядах ордена. В 1937 году он был торжественно представлен в качестве бывшего великого мастера перед большой аудиторией масонов в Альберт-Холл, и в этом качестве лично возвел в звание трех великих мастеров – герцога Кентского в 1939 году, лорда Харвуда в 1943 году и герцога Девонширского в 1948 году, – и только болезнь помешала ему сделать это в отношении лорда Скарборо в ноябре 1951 года.
Масонство содержало в себе многое, что сознательно и глубоко привлекало короля Георга: его иерархическая дисциплина; достоинство и простота церемониала, в котором он был настоящим знатоком; простота и жизненность трех великих принципов – братской любви, милосердия и истины. С годами его вера в орден становилась все более очевидной для тех, с кем он беседовал о нем; он находился под влиянием масонской символики, и записи о повседневной жизни короля свидетельствовали о его строгом следовании нравственным и духовным предписаниям масонства.
Король Георг обладал не только пытливым умом, который проникал в самые неожиданные уголки предмета и сохранял каждую деталь того, что он обнаруживал, но и чрезвычайно живым умом, который с непостоянством колибри перескакивал с предмета на предмет, часто с ошеломляющей быстротой. В разговоре он нередко опережал на несколько саженей остальных собеседников – некоторым удавалось его догнать, но многие так и оставались позади.
Но именно орлиный взор короля вызывал благоговейный трепет, а иногда и страх у окружающих. От него не ускользала ни одна несообразность в одежде, ни одна нелепая деталь, и он никогда не упускал случая отпустить замечание. Присутствуя на балу Гиллис в Балморале, король, едва войдя в залу, послал за главным волынщиком и спросил его, не заметил ли тот чего-нибудь необычного в килте одного из музыкантов. Тот ответил, что нет. «Да ведь складки заглажены не в ту сторону, я заметил это, как только вошел в бальный зал», – выговорил король.
И это не было единичным случаем. На торжественном параде Национальной гвардии в Виндзоре в конце войны король, проезжая вдоль строя, заметил, что у лорда Говри, вице-кавалера ордена Виктории, среди пяти рядов наград красуется Памятная медаль за китайскую кампанию и Медаль королевы Виктории за Южную Африку. Обращаясь к командующему офицеру сэру Оуэну Морсхеду, король спросил: «Известен ли вам любой другой случай, когда воин имел бы обе эти медали? Мне нет. Как же ему удалось вовремя добраться из Китая в Южную Африку?»
Внимание короля к деталям не было затуманено сентиментальностью. Первым делом, вернувшись в Букингемский дворец после свадьбы принцессы Елизаветы, он навел справки о том, почему некий выдающийся адмирал не надел свою шпагу.
Вопросы туалета всегда имели большое значение для короля. Сам он, будь то в военной форме или в гражданском платье, достиг такой безупречности, которую трудно было бы превзойти. Он также обладал великолепной физической элегантностью, каждое его движение, будь то танец, езда верхом или вынимание сигареты из портсигара и прикуривание, отличалось изяществом и скоординированностью жестов. Не будучи ни щеголем, ни денди, он тем не менее признавал важность подобающего случаю наряда и ту роль, которую он играет в достоинстве человека. В этом, как и в других чертах его характера, проявлялась присущая ему практичность; так, он сам разработал ливрею военного времени, взяв за образец военную форму, которую до сих пор носят, за исключением торжественных случаев, пажи и лакеи королевского двора в интересах национальной экономии.
Однако его величество не терпел никаких нарушений в ношении военной формы, и однажды в военное время его суровость превзошла его представление о «товарищеских отношениях» между монархами. Король Югославии Петр нанес ему визит, одетый в форму королевских военно-воздушных сил Югославии, украшенную тонкой золотой цепочкой от часов, продетой через два верхних кармана кителя. «Это часть униформы?» – холодно спросил король Георг. «Нет», – ответил король Петр. «Тогда, – велел его кум, – снимите это. Выглядит чертовски глупо и чертовски аляповато».
Примером интереса короля к современным технологиям и его скрупулезного внимания к деталям может служить инцидент, произошедший во время подготовки государственного визита президента Французской Республики в марте 1950 года. Прибытие месье Винсента Ориоля на вокзал Виктория, где его встречал король, должны были транслировать по телевидению – в то время довольно новому средству массовой информации, – и его величество проявил живейший интерес к приготовлениям. «Пожалуйста, организуйте так, – написал он командору Ричарду Колвиллу, королевскому пресс-секретарю, – чтобы можно было „увидеть“ прибытие поезда спереди. Когда я представлю президента высокопоставленным лицам, они „увидят“, что происходит, со стороны, а не со спины», – и он сопроводил свое указание кратким описанием того, как это надлежит сделать. Его приказы выполнялись неукоснительно и с тех пор стали обычной процедурой.
Не менее примечательной метаморфозой во вкусах короля послужило его отношение к произведениям искусства. Вкус менялся постепенно, становясь более устойчивым и отчетливо заметным. При восшествии на престол он испытывал обычный интерес к произведениям искусства, но с годами стал проявлять лучшие качества английского сельского джентльмена. Интересы короля Георга в основном ограничивались картинами в Виндзоре, но он принимал активное участие в послевоенном восстановлении всей королевской коллекции. Здесь опять же можно проследить дальнейшую связь с глубоким уважением королем исторических традиций и идеалов монархии. В дополнение к удовольствию, которое он получал от любования их красотой, он испытывал огромную гордость за то великолепное собрание картин, которое его предки из династии Тюдоров, Стюартов и Ганновера создали и передали по наследству, но при этом он считал себя не просто владельцем, но и попечителем и хранителем картин для потомков.
Интерес короля к содержанию и уходу за коллекцией также нельзя назвать полностью традиционным. С возрастающим вниманием он следил за очисткой и реставрацией своих любимых картин, в том числе «Портрета Дериха Борна» Гольбейна, «Группы трех старших дочерей Георга III» Гейнсборо, которую король повесил в зале для аудиенций в Букингемском дворце; а также ряд портретов семьи Георга III работы того же художника, расположив их в соответствии с первоначальной схемой Гейнсборо.
Веселость и врожденное чувство юмора служили доминирующими чертами личных качеств короля. Он обладал той смешливостью, которая так мила в человеческих отношениях, и в кругу своей семьи мог покатываться от приступов неудержимого смеха. Он также не гнушался водить пляску по залам и коридорам Букингемского дворца на домашних вечеринках, устраиваемых для его дочерей. Его восхищала шутливая радиопрограмма ITMA, и, набираясь сил после перенесенной болезни в 1951 году, он установил в своей комнате в Букингемском дворце специальный радиоприемник, дабы иметь возможность слушать Королевское варьете.
Остроумие короля – острое, едкое и пикантное – являлось частью его большой человечности, которая помогала ему устанавливать особые отношения со своими подданными всех сословий. Те, кто прислуживал ему во дворце, те, кто ухаживал за ним во время его болезни, и те, чье общение с ним было мимолетным и скоротечным, были едины в своем мнении о нем как о человеке, который был подвержен обыкновенным человеческим слабостям, но который заботился о благополучии других и испытывал искреннюю благодарность к тем, чьими услугами он пользовался[210].
Именно эта способность проявлять интерес и сочувствие к простым людям поразила воображение и вызвала расположение народов Канады, Южной Африки и, конечно же, Соединенных Штатов Америки, а в Соединенном Королевстве обеспечила королю Георгу всенародную любовь.
Замечательный и восхитительный рассказ о короле-спортсмене оставлен мистером Обри Бакстоном в книге «Король в своей стране»; по сути, его спортивная жизнь в Сендрингеме и Балморале служила едва ли не единственным развлечением его величества. Он не был человеком увлечений. Его отец, помимо любви к охоте, увлекался яхтами и коллекционированием марок. У короля Георга VI не было ни одного из этих хобби. Хождение на яхтах ему нравилось, но он не чувствовал себя свободно в атмосфере яхт-клуба в Вест-Каусе; и, хотя он уделял пристальное внимание содержанию королевской коллекции марок, ему недоставало страстного филателистического интереса короля Георга V. Несмотря на то что он живо интересовался судьбой королевских конюшен и был в восторге от успехов скакунов, не разделял той любви к ипподрому, которую питала ее величество королева Елизавета II.