[215]. Весной 1945 года было далеко не очевидно, что король Греции Георг вернется на свой трон.
В этих обстоятельствах считалось, что принятие членом греческого королевского дома британского подданства может быть воспринято неправильно с двух точек зрения. С одной стороны, это могли бы счесть признаком британской поддержки греческих роялистов; с другой стороны, могли бы расценить как признак того, что будущие перспективы греческой монархии были настолько мрачными, что члены греческого королевского дома вынуждены искать убежища в других странах. Поэтому кабинет министров посоветовал его величеству отложить вопрос о получении гражданства принцем Филипом до конца марта 1946 года, когда в Греции состоятся всеобщие выборы и плебисцит по вопросу о монархии, и этот совет был принят.
Результатом плебисцита стало принятие декларации, призывающей короля Греции вернуться в Афины, что он и сделал 28 сентября 1946 года. Это, однако, послужило еще одной задержкой в решении вопросов, связанных с делами принца Филипа, поскольку высказывалось мнение, что для успешного правления греческого короля необходимо, чтобы член дома, по прямой линии наследования, отказался от своего греческого гражданства сразу же после возвращения короля на трон в Грецию.
Так что к концу 1946 года вопрос о принятии принцем Филипом британского подданства стал еще более актуальным, но оставался спорный вопрос об его титуле. Следуя примеру двух дочерей принца Кристиана Шлезвиг-Гольштейнского и принцессы Елены, которые во время великой отмены немецких титулов в 1917 году просто исключили «Шлезвиг-Гольштейн» из своих фамилий и сохранили титул «высочество», король был готов даровать право и привилегию титула «его королевское высочество принц Филип», что было одобрено премьер-министром и лордом Маунтбеттеном. Однако этот вопрос был неожиданно решен самим принцем Филипом, который с нескрываемой твердостью заявил, что, хотя он и высоко ценит предложение его величества, он предпочел бы не пользоваться его преимуществами, а после принятия подданства стать известным как «лейтенант Филип… R.N. (Royal Navy)». Его решение одновременно порадовало и произвело благоприятное впечатление на короля Георга, который сразу же с ним согласился.
Таким образом, вопрос о титуле был решен, осталась только проблема поиска подходящей фамилии. У королевского дома Греции и Дании не имелось фамилии, а предположение об Олдкасл – англизированной форме Ольденбурга, откуда изначально произошел дом Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Глюксбург, – не вызвало одобрения. Министру внутренних дел мистеру Джеймсу Чутеру Иду оставалось только предложить новому британскому подданному взять фамилию своей матери – Маунтбеттен. Это сразу же было одоб рено всеми сторонами, и в London Gazette 18 марта 1947 года появилось соответствующее объявление.
В это время королевская семья находилась в Южной Африке, и, хотя все полагали, что принятие подданства принцем Филипом служит подготовительным шагом к объявлению о его помолвке с принцессой Елизаветой, слухи о которой уже ходили некоторое время и которая официально не опровергалась, король Георг все еще не дал на нее своего согласия. Ему всегда нравился принц Филип, и он стал еще выше ценить его, будучи под самым благоприятным впечатлением от того, как он повел себя в вопросе принятия имени и титула, но ему было трудно поверить, что его старшая дочь действительно влюбилась в первого встретившегося ей молодого человека. Возможно, он также боялся лишиться ее присутствия в том тесном и счастливом семейном кругу, служившем ему радостью и утешением с первых дней его женитьбы в Роял-Лодж. В любом случае он не хотел принимать окончательного решения до завершения поездки по Южной Африке, пока принцесса Елизавета не достигнет совершеннолетия.
Однако по возвращении королевской семьи в Англию не могло быть никаких сомнений относительно желаний и привязанностей обеих сторон, и их настойчивость и терпение были вознаграждены, когда 10 июля из Букингемского дворца было сделано следующее заявление:
«С величайшей радостью король и королева объявляют о помолвке их горячо любимой дочери принцессы Елизаветы с лейтенантом Королевского военно-морского флота Филипом Маунтбеттеном, сыном покойного принца Андрея Греческого и принцессы [принцессы Алисы Баттенбергской], на каковой союз король с радостью дает свое согласие».
Объявление о помолвке вызвало новый подъем приверженности и преданности монархии и королевской семье. Принцесса Елизавета уже завоевала место в сердцах народа своего отца, тем более что она недавно проявила трогательную преданность делу служения им и их благополучию, что было воспринято с огромным теплом и с благодарностью. К тому же принцесса, которая по рождению являлась лидером и представительницей молодежи Содружества, могла бы сделать много полезного, внеся свежую струю в деятельность короля, всеобщего символа, и умножить силу своего влияния, разделив ее со своим супругом, таким же молодым человеком.
Но публику особенно радовало то обстоятельство, что молодая пара стремилась соединиться по единственной причине – желанию собственных любящих сердец. Народ был в восторге от выбора принцессы Елизаветы. Бесспорное обаяние и привлекательность лейтенанта Маунтбеттена, его доблестный военный послужной список и очевидная преданность особенно привлекли внимание всей той романтической и привязанной к монархии части так называемой «сдержанной» британской публики, привыкшей скрывать свои чувства глубоко внутри. «По счастливой случайности, – писал один из ее представителей, – принцесса отдала свою руку тому, кто одновременно удовлетворял двум явно расходящимся мнениям относительно качеств супруга: мнению тех, с одной стороны, кто хотел, чтобы он был британским подданным, и, с другой, тех, кто считал наличие королевской крови обязательным условием»[216].
Четыре месяца спустя, 20 ноября, они поженились; но перед этим событием король Георг воспользовался случаем, чтобы выразить свою радость и одобрение, оказав почести им обоим.
«Я вручаю орден Подвязки Лилибет в следующий вторник, 11 ноября, – написал он королеве Марии, – так что она будет выше по отношению к Филипу, которому я вручаю орден 19 ноября. Я распорядился, чтобы ему было присвоено звание королевского высочества и чтобы его пэрские титулы были следующими: барон Гринвич, граф Маунтбеттен и герцог Эдинбургский.
Об этом будет объявлено в утренних газетах 20 ноября, включая вручение ордена Подвязки.
Это очень много – дать человеку сразу все, но я знаю, что Филип понимает свою новую ответственность, связанную с его браком с Лилибет».
Свадьба принцессы Елизаветы и лейтенанта Филипа Маунтбеттена была отпразднована в Вестминстерском аббатстве с пышностью и достоинством, как того подобает дочери короля, которой впоследствии надлежит стать королевой, но при этом со всей красотой и простотой обряда бракосочетания англиканской церкви, что, как подчеркнул в своем обращении архиепископ Кентерберийский, «по сути своей совершенно то же самое, как и для любого деревенского жителя, который мог бы сочетаться браком сегодня в какой-нибудь маленькой сельской церкви в отдаленной деревушке».
Короли, королевы и принцы собрались вместе на крупнейшем в двадцатом столетии празднике членов королевской семьи, как правящих, так и находящихся в изгнании, и среди множества почетных гостей присутствовали и ветераны Содружества, мистер Черчилль, мистер Маккензи Кинг и генерал Смэтс. Британская публика встретила это событие с бурным восторгом, радуясь возможности подтвердить свою преданность короне и выразить свое расположение к молодоженам, а тем временем люди во всех странах благодаря радио и телевидению смогли с огромным интересом следить за церемонией бракосочетания. Королевская свадьба являлась не просто событием в истории Британского Содружества. Для каждого присутствующего иностранца это стало наглядным уроком, вдвойне показательным в нынешнем бедственном положении Европы, стабильности политических институтов Великобритании и единства нации в выражении ее уважении к традициям и верности трону. В этом никто не мог бы сомневаться. Как выразился один высокопоставленный иностранный гость на приеме в Букингемском дворце: «Страна, которая может устроить такой праздник, как этот, никогда не пойдет по миру».
В этот день король Георг испытывал смешанные чувства. Его любовь к дочери, радость за ее счастье и уверенность в ее будущем смешивались с глубокой печалью из-за того, что она покидает его собственный дом. Кое-что из своих чувств он выразил принцессе Елизавете в трогательном письме во время ее медового месяца:
«…Я был так горд тобой и взволнован, что ты была так близко ко мне, пока мы долго шли по Вестминстерскому аббатству, но, когда я вручил твою руку архиепископу, я почувствовал, что потерял что-то очень ценное. Ты была так спокойна и собранна во время службы и произносила свои слова с такой убежденностью, что я понял: все в порядке.
Я так рад, что ты написала маме, что считаешь, что долгое ожидание вашей помолвки и свадьбы было к лучшему. Я боялся, что ты подумаешь, будто я был бессердечен по этому поводу. Как ты знаешь, я так хотел, чтобы ты поехала в Южную Африку. Наша семья, четверо нас, королевская семья должна оставаться вместе, с пополнением, конечно, в подходящие моменты! Все эти годы я с гордостью наблюдал, как ты растешь под умелым руководством твоей мамы, которая, как ты знаешь, в моих глазах является самым замечательным человеком на свете, и я знаю, что всегда могу рассчитывать на тебя, а теперь и на Филипа в своей работе. Твой уход оставил в нашей жизни большой пробел, но помни, что твой старый дом по-прежнему твой, и возвращайся в него как можно чаще. Я вижу, что ты безмерно счастлива с Филипом, и это правильно, но не забывай нас – таково желание
Твоего всегда любящего и преданного отца».