что ни он, ни его правительство не станут рассматривать такой шаг, пока из окружения короля Петра не будет изгнан последний из цареубийц. «Помимо этой причины, у меня есть другая, так сказать, личная причина. Mon metier a moi est d’etre Roi (Моя работа – это быть королем). Король Александр по своей metier тоже был „un Roi“. Как видите, мы принадлежим к одной гильдии, как рабочие и мастера. Если бы мы, короли, считали, что убийство короля может остаться без последствий, нам следовало бы оставить свою работу. Сожалею, но, как вы видите, я не могу сделать то, что вы хотите, чтобы я сделал».
Послы удалились ни с чем, а король остался непреклонен. Только в июне 1906 года, через три года после убийства, когда последнего цареубийцу отправили в отставку, британский представитель снова представил Белграду свои верительные грамоты.
С 1906-го по 1922 год многое изменилось. Гильдия королей сильно пострадала в результате войны и революции. Ее значимость во внутренних делах уже не была такой огромной, как в дни короля Эдуарда, но необходимость в солидарности не стала меньше. Дом Карагеоргиевичей обеспечил своей стране хорошее правительство, и сама Сербия показала себя стойким и верным союзником Британии в Первой мировой войне. Волею судьбы и истории сын короля Петра – еще один Александр, которому предстояло умереть от пули убийцы, – был помолвлен с внучатой племянницей короля Эдуарда[50], а сын короля Эдуарда должен был стать кумом.
Король Георг после консультаций с министерством иностранных дел принял приглашение королевы Румынии Марии и от правил герцога Йоркского своим представителем на этой свадьбе, состоявшейся 9 июня 1922 года. Поскольку представитель кума являлся на церемонии главной фигурой после четы новобрачных, он был принят по высшему разряду и ехал в составе процессии непосредственно за каретой жениха и невесты. Сербские королевские конюшни недавно пополнились несколькими прекрасными ирландскими лошадьми, которые все были прекрасно обучены, за исключением той, которую предоставили герцогу Йоркскому. Это животное отличалось исключительной своенравностью, и наблюдатели были приятно удивлены, с каким мастерством управлялся с ним герцог, которому оно позволило твердо направлять его, с видимой радостью воспринимая приветственные крики толпы, сопровождавшие процессию по ходу движения. Следующее и самое популярное действие кума состояло в том, чтобы раздать несколько горстей серебряных монет стайке ребятишек в ответ на традиционный крик: «О, кум, твой кошелек горит». Во время сложного и утомительного ритуала венчания в православной церкви герцог Йоркский с достоинством играл свою роль и оставил после себя в Белграде репутацию как нельзя лучше.
«Он прекрасно исполнил свою роль и стал в Сербии очень популярен, – писала румынская королева Мария королю Георгу. – Все чрезвычайно высоко оценили то, что вы прислали своего сына, и были страшно довольны… В чем-то ваш мальчик сильно напомнил мне вас, хотя улыбка у него в точности как у Мэй, но движения ваши и руки».
Через четыре месяца принц Альберт снова оказался на Балканах в качестве представителя короля Георга на коронации короля Румынии Фердинанда и королевы Марии, состоявшейся 16 октября в Алба-Юлия[51]. Здесь он снова произвел прекрасное впечатление, и в Лондон были отправлены сообщения о его достоинствах. «Приятная внешность герцога, его военная выправка и блестящее умение управлять лошадью, которое он продемонстрировал во время движения процессии через весь город [Бухарест], а также на параде в Алба-Юлия стали предметом многочисленных лестных наблюдений», – писал британский представитель лорду Стемфордхему. «От официальных лиц, двора и правительства мне довелось слышать исключительно комплиментарные отзывы… М. Дука (министр иностранных дел) был особенно восхищен и сказал, что герцог самый популярный королевский представитель из всех, которые приехали по этому случаю. …Надеюсь, вы будете любезны сказать его величеству, что за долгое время моего знакомства с такими церемониями я никогда не испытывал большей гордости за специального представителя моей страны, который был признан всеми полностью соответствующим своей миссии и пользовался всеобщей популярностью».
Неизвестно, отмахнулся ли король от такой оценки, посчитав ее лицемерной, или он просто не распознал способностей своего сына в выполнении таких миссий за рубежом, но очевидно, что он не оценил в полной мере достижения герцога, даже несмотря на аналогичные свидетельства сопровождавших его полковника Рональда Уотерхауса и адмирала сэра Генри Кэмпбелла. На этот факт ясно указывал лорд Стемфордхем в своем письме королеве Марии, в котором воспользовался случаем, чтобы восстановить справедливость.
«Я рискую побеспокоить ваше величество этим письмом, – писал он, – на случай, если вы не до конца осознаете, какой невероятный успех имел герцог Йоркский в Румынии.
Мне довелось быть в комнате короля, когда его величество разговаривал на эту тему с вашим величеством. Я говорил с полковником Уотерхаусом – он в любом случае не склонен преувеличивать – и понял, что оценка его величества очень несправедлива. Полковник Уотерхаус сказал, что у него нет слов, чтобы описать, насколько блестяще справился его высочество, и когда он действовал „сам по себе“, то во всех случаях оказывался „на высоте положения“ и вел себя так, что стал самым главным из иностранных гостей на коронации».
Сыновьям короля Георга V всегда было не просто угодить своему отцу.
По возвращении из университета герцог Йоркский обнаружил, что он очень занятой молодой человек. Помимо своих обычных ежедневных обязанностей, как члена королевской семьи, и государственных визитов за рубеж, он был занят работой с Обществом улучшения условий промышленного труда, с которым он совершал поездки по всей стране, а позднее у него возник новый всепоглощающий интерес – «Лагерь герцога Йоркского». В свободное время он охотился с собаками охотничьего клуба «Пичли» или с другими сворами, показав себя прекрасным охотником и, безусловно, лучшим наездником в королевской семье. В Сендрингеме и Балморале он доказывал, что стал прекрасным стрелком из пистолета и из ружья. Кроме того, он часто появлялся на небольших приватных танцах, которые устраивали в Лондоне в послевоенные годы.
Жизнь, которую вел герцог, была насыщенной и полезной, но в глубине души он чувствовал одиночество, нехватку понимания и одобрения. Ему казалось, что его любовь не находила полноценного отклика. Букингемский дворец по-прежнему был его «домом», но родительский надзор оставался придирчивым, и его приходы и уходы часто становились предметом комментариев и излишнего интереса.
В довершение всего он был влюблен, и «предметом его любви», как назвали бы это авторы викторианских женских романов, была леди Елизавета Боуз-Лайон. Впервые они встретились в 1905 году на детском празднике в Монтегю-Хаус, где, как говорят, она отдала ему засахаренные вишни со своего пирожного. Но потом они долго не виделись, а летом 1920 года встретились на танцевальной вечеринке, которую давал лорд Фаркуар. Той же осенью герцог приезжал из Балморала с визитом в замок Глэмис, но, лишь когда он оказался там во второй раз, стали проявляться признаки влюбленности. «Мне здесь так хорошо, Елизавета очень добра ко мне, – писал он королеве Марии. – Чем больше я ее вижу, тем больше она мне нравится». С тех пор он стал часто упоминать ее в своих письмах королеве.
Леди Елизавета Боуз-Лайон была предпоследней из десяти детей четырнадцатого графа Стратмора, который женился на мисс Нине Цецилии Кавендиш-Бентинк, первой кузине шестого герцога Портланда. Она родилась 4 августа 1900 года в Сент-Полс-Уолден-Бери, графство Хертфордшир. От остальных детей ее и ее младшего брата Дэвида отделял такой большой отрезок времени, что леди Стратмор говорила, что этих двоих будут принимать за ее внуков.
Но несмотря на большую разницу в возрасте, дети Боуз-Лайонов были очень дружной и любящей семьей. Родители очень любили их, но особенно много они получили, благодаря талантам и качествам своей матери. Леди Стратмор была одной из тех счастливых одаренных натур, которые добиваются успеха на любом поприще, которое они выбирают. Своим младшим детям она дала не только фундаментальные основы воспитания и образования, но в раннем возрасте научила их рисованию, музыке и танцам. Именно от нее младшая дочь унаследовала способность к пониманию, жизненную силу, бодрость духа и разнообразие интересов, а также изысканную внешность Кавендиш-Бентинков. Помимо этого, она была обязана своей матери тому душевному равновесию, которое впоследствии оказалось неисчерпаемым источником утешения для нее и ее мужа.
Ранние годы леди Елизаветы проходили между тысячелетним замком Глэмис с его историческими воспоминаниями и легендами о призраках, тянувшимися от Макбета и Малколма II до принца Чарльза Эдварда и Клейверхауса, и красивым и элегантным Сент-Полс-Уолден-Бери времен королевы Анны c тихим садом, извилистыми аллеями и зелеными видами между стрижеными буковыми изгородями. Оба места дышали семейной любовью и домашним теплом, и если младшие дети были слишком малы, чтобы участвовать в занятиях спортом и играх старших, то им все равно никогда не позволяли чувствовать себя вытесненными за пределы семейного круга.
Поскольку в годы войны Глэмис стал госпиталем для выздоравливающих, леди Елизавета как могла помогала матери и сестрам развлекать пациентов и не уезжала на юг во время первых безумных послевоенных сезонов, но когда она поехала, то взяла Лондон штурмом. Ее не только вскоре признали лучшей в лондонских бальных залах, но ее очарование и грация, ее внешняя и душевная красота привлекли к ней толпу поклонников. Она стала близкой подругой принцессы Марии, и, когда в 1922 году дочь короля Георга выходила замуж за лорда Ласеллса, леди Елизавета Боуз-Лайон была подружкой невесты.