Однако, в конце концов, неблагополучное положение дел в детской обнаружилось, и этот персонаж из коллекции Фрейда был уволен, уступив место миссис Билл – любимой Лалле, которая при двух своих предшественницах была младшей няней. Она быстро установила рациональный и гуманный режим, основанный на любви, дисциплине и отваре шалфея, при котором все трое ее подопечных – поскольку в апреле 1897 года родилась принцесса Мария – стали цветущими и пышущими здоровьем.
Из шести детей герцога и герцогини Йоркских первые трое составляли обособленную группу. Старшего от младшей отделяло меньше трех лет, а принц Альберт был на восемнадцать месяцев младше своего брата и на шестнадцать месяцев старше сестры. Положение среднего не означало никаких преимуществ для его развития. Робкий, нервный и чувствительный ребенок, пугливый и склонный к слезам, не выдерживал сравнения ни со своим веселым и более открытым старшим братом, ни со своей милой маленькой сестрой. В результате он был обречен отойти на задний план и даже снова оказаться в небрежении. К примеру, королева Виктория так писала в дневнике о своем визите к ним: «Пришли милые маленькие дети Йорка, выглядевшие очень хорошо. Дэвид приятный ребенок, такой умный, милый и дружелюбный. Девочка – прелестная маленькая крошка». И никакого упоминания о маленьком Берти.
Тем не менее они росли дружной счастливой троицей. Принц Альберт был беззаветно предан своей сестре и непомерно восхищался братом, за которым следовал во всех его проказах. Но так или иначе вина за все эти шалости, похоже, обычно возлагалась на него, а не на других. Он рано приобрел репутацию непослушного ребенка, и родительские упреки сыпались на него даже во время поздравления с днем рождения. «Теперь, когда тебе исполнилось пять лет, – писал ему отец, – я надеюсь, что ты всегда будешь слушаться и сразу же делать то, что тебе говорят. Сделать это тем легче, чем раньше ты начнешь. Я всегда старался так делать, когда был в твоем возрасте, и нахожу, что это сделало меня намного счастливей».
Первое нарушение семейного распорядка случилось вскоре после того, как принцу Альберту пошел шестой год. Повсеместно считалось – хотя и ошибочно, – что Англо-бурская война идет к концу, а на Сендрингемском фронте четверо детей герцога и герцогини Йоркских находились на карантине из-за германской кори[11], которой сразу после Рождества заболел принц Эдуард. Их родители 17 января 1901 года уехали в Лондон, чтобы присутствовать на грандиозном приеме и обеде в честь вернувшегося героя, лорда Робертса, который, будучи главнокомандующим, привел к победе британские войска, до того терпевшие поражение в Южной Африке. В тот вечер в клубе Мальборо отец сообщил герцогу Йоркскому, что у королевы Виктории, на тот момент находившейся в Осборне, случился небольшой удар. Спустя два дня сообщения о ее здоровье стали более обнадеживающими, и герцог с герцогиней вернулись в Сендрингем. Они не виделись со своими детьми, опасаясь инфекции, и в понедельник 21 января снова спешно отбыли в Лондон. До детской дошел слух о том, что Ганган – мифическая, легендарная родоначальница семьи Ганган, к которой они, ее правнуки, относились со смешанным чувством благоговения, трепета и страха[12], – угасает, и на следующий день она умерла.
Несмотря на все предосторожности, герцог Йоркский не избежал заболевания. Приехав в Осборн со своим отцом и кузеном, германским императором, он почувствовал себя плохо. Он заставил себя сопровождать нового короля в Лондон на Совет престолонаследия, собравшийся в Сент-Джеймсском дворце, и принес клятву в палате лордов, но по возвращении в Осборн 24 января слег с тяжелой германской корью. До 10 февраля он безвыходно находился в своей комнате, где за ним преданно ухаживала жена.
В результате случилось так, что наследник трона не смог проводить великую королеву в последний путь из Осборна через Лондон в Виндзор, но по такому случаю троих его детей отпустили из Сендрингема. По специальной просьбе герцогини королева Александра распорядилась, чтобы они смогли увидеть заупокойную службу в часовне Святого Георгия и через два дня в Фрогморе присутствовать на ее погребении в личном мавзолее рядом с принцем-консортом.
Таким образом, в тот особенно холодный вечер 2 февраля 1901 года пятилетний принц Альберт стоял среди королей, сонма принцев и множества представителей знати, которые с грустью – и почти не веря в происходящее – смотрели на похороны королевы Виктории. Это был первый из трех подобных случаев, когда он посещал часовню Святого Георгия, а спустя полвека короли и принцы слушали там заупокойную службу по нему самому.
Меньше чем через два месяца после смерти королевы Виктории Йорк-Коттедж впервые надолго расстался со своими хозяевами. 16 марта герцог и герцогиня Корнуолльские[13] и Йоркские отплыли на корабле «Офир» в Австралию, чтобы от имени нового суверена открыть первую сессию парламента Австралийского содружества. Они отсутствовали почти восемь месяцев. Герцог оставил строгие указания, чтобы два его старших сына регулярно писали родителям. Помимо его ответов на эти письма, принцы получали из каждого порта длинные инструкции от своего сендрингемского школьного наставника мистера Уоллера, который был другом детства герцога и уехал в составе его свиты.
Принц Альберт относился к этим инструкциям со всей серьезностью и даже написал родителям первое письмо за четыре дня до их отплытия, чтобы они могли получить его в Гибралтаре:
«Дорогие мама и папа.
Мы надеемся, что вы не страдаете от морской болезни. Не встречались ли вам большие волны, когда вы проплывали по Бискайскому заливу? Шлем вам свою любовь и тысячу поцелуев.
С любовью,
ваш Берти».
Как большинство детей его возраста, те, кто остался в Йорк-Коттедже, вскоре привыкли к отсутствию взрослых. Во-первых, они были избавлены от достаточно жесткого родительского присмотра, оставшись под доброжелательной властью Лаллы Билл, к которому прилагались добросовестные, но малоэффективные образовательные усилия их гувернантки мадемуазель Хелен Брика, эльзасской дамы, обучавшей в детстве их мать; во-вторых, их сильно и с большим энтузиазмом баловали бабушка и дедушка. Король Эдуард и королева Александра обожали своих внуков и ничего так не любили, как проводить время вместе с ними. Таким образом, почти восемь месяцев три принца и принцесса Мария со всем содержимым своей детской участвовали в миграциях двора из дворца Мальборо в Сендрингем и из Осборна в Балморал. Жесткие рамки дисциплины определенно ослабели. Король Эдуард с присущим ему веселым добродушием и умением радоваться жизни, а также хранивший воспоминания о наставлениях, которые давались ему в детстве, отменял строгие инструкции, считая, что они ставят ненужные препоны веселью. И он, и королева поощряли в детях бурные жизнерадостные проявления и с удовольствием показывали их знатным визитерам, приглашенным к ланчу в Букингемском дворце и в Сендрингеме, позволяя устраивать шумную возню в гостиной.
После прежнего строгого режима в родительском доме этой свободой они пользовались с удвоенной радостью. По той же причине она захватила детей с особенной силой. Они стали по-настоящему непослушными, и нет ничего удивительного в том, что, когда осенью 1901 года их родители вернулись в Англию, они быстро решили, что коррективы не только необходимы, но и сильно запоздали и их старшие сыновья достигли такого возраста, когда женский присмотр за ними уже недостаточен.
1902 год стал важным этапом в жизни принца Альберта и его старшего брата, отмеченным тем, что из-под мягкой власти Лаллы Билл их передали в строгие мужские руки и из детской они переехали в классную комнату. Первая перемена пришла вместе с новым годом, когда мальчикам сказали, что теперь они переходят на попечение Фредерика Финча, до этого времени служившего лакеем в детской. Финчу на тот момент было тридцать, его подопечным – семь с половиной и шесть. Это был красивый крепкий мускулистый мужчина, «от природы почтительный, но без тени подобострастия». В течение следующих восьми лет ему предстояло стать сначала нянькой, а позднее арбитром, наперстником и преданным защитником двух принцев. Он следил за их одеждой и смотрел, чтобы они содержали себя в чистоте. Финч слышал, как они молились утром и вечером, укладывал их в постель, и он же при необходимости определял, каких наказаний они заслуживали. Они были преданы ему, а он им.
Второе изменение было более существенным.
Образование принцев долгое время являлось одной из самых неразрешимых проблем, стоявших перед монархами. Выбор ментора и учебного плана не раз менял ход истории и, несомненно, формировал умы юных наследников трона в отношении их взглядов на загадки, с которыми они сталкивались позднее. Точный и дисциплинированный ум принца-консорта еще в 1849 году так оценивал эту проблему: «От хорошего воспитания принцев, в особенности тех, которым суждено править, во многом зависит благополучие мира».
Действуя согласно этому предписанию, принц, еще когда его старший сын лежал в колыбели, разработал при содействии неподражаемого барона Стокмара ту суровую тщательно прописанную дисциплину, от которой затем все свое детство стонал король Эдуард VII и про которую его биограф писал: «Несмотря на то что эта система разрабатывалась с наилучшими намерениями, она, безусловно, была испорчена своим пренебрежением к особенностям нормального мальчика, каким бы ни было его общественное положение».
Памятуя свои собственные страдания, король Эдуард, когда пришел его черед выбирать наставника для своих сыновей, с большим волнением и осторожностью выбрал преподобного Джона Нила Далтона, которого так проникновенно описал сэр Гарольд Николсон в своей биографии короля Георга V. Мистеру Далтону удалось заслужить любовь и восхищение своего воспитанника, чьим личным другом и советником он оставался до самой своей смерти в должности каноника Виндзора в 1931 году, когда ему было уже за девяносто.