е были разбиты орды махдистов и пришел конец власти эмиров, а смерть Гордона в конце концов была отомщена[61].
9 апреля герцог и герцогиня сели в Порт-Судане на лайнер «Малайя» и через десять дней прибыли в Лондон как раз вовремя, чтобы 25 апреля встретить короля Георга и королеву Марию, возвращавшихся из своего средиземноморского круиза. Семья собралась не в полном составе, поскольку принц Уэльский за месяц до этого отбыл в турне по Южной Африке. Король полностью оправился от болезни. В своем сыне и невестке он увидел двух молодых людей, которые, благодаря прошедшему путешествию, расширили свои горизонты и теперь смотрели в мир открытыми глазами, доказав свою способность сохранять спокойствие в чрезвычайных ситуациях и не унывать перед лицом трудностей.
Можно себе представить, с каким зарядом энергии герцог, получивший массу свежих впечатлений и горевший энтузиазмом после своего турне по Восточной Африке, бросился исполнять свои обязанности в качестве президента Британской имперской выставки. Чуть больше года назад тысячи людей, собравшихся на стадионе Уэмбли, наблюдали за стройной золотоволосой фигурой принца Уэльского, когда он официально обратился к своему отцу с просьбой открыть это грандиозное собрание имперских достижений, привезенных сюда в его честь и в честь Британской империи. В ответ король Георг сказал краткую речь, и многие сотни британцев впервые услышали голос своего суверена, поскольку это был первый случай, когда его голос транслировался по радио. «Все прошло как нельзя лучше», – отметил король в своем дневнике.
Теперь герцог Йоркский стал преемником своего старшего брата на посту президента выставки, а датой, выбранной для ее повторного открытия, стало 10 мая 1925 года – пятнадцатая годовщина царствования короля Георга V. Сильно беспокоясь о том, чтобы стимулировать интерес публики к этой большой выставке, герцог пошел по пути прямого обращения к публике. Он вернулся из Африки 19 апреля, и в следующий четверг в «Таймс» появилось послание за его подписью:
«Цель Британской имперской выставки в том, чтобы завершить в 1925 году образовательную работу во имя единства империи и имперской торговли, которая так успешно началась в 1924-м. Задача демонстрации новых аспектов нашего огромного наследия была воспринята с интересом и энтузиазмом, и новый образ империи будет еще более живым, чем старый. Я призываю общественность оказать выставке всестороннюю поддержку.
Альберт, президент».
Но герцога отчаянно тревожила его собственная роль в предстоящей церемонии. Заикание по-прежнему оставалось для него тяжелым бременем, не говоря о том, что, как всякий нормальный человек, он испытывал страх перед микрофоном. Его речь была короткой, и он лихорадочно репетировал ее и дома, и в Уэмбли. В последнем случае его нелюбовь к микрофону получила дополнительный стимул. Стоя перед огромным пространством пустого стадиона, он начал говорить, чтобы инженеры смогли проверить усилители. Однако, произнеся несколько предложений, он понял, что они не издают никакого звука, и повернулся, чтобы привлечь внимание служащих к этому факту. И тут вопреки его ожиданию на весь стадион проревели слова: «Эти чертовы штуки не работают». Вероятно, именно в этот момент кто-то включил аппаратуру.
По мере того как приближался день открытия, волнение герцога росло. Он не только должен был говорить перед огромной толпой зрителей и еще более многочисленной аудиторией радиослушателей, но ему предстояло впервые выступать перед своим отцом, и его сердце лихорадочно билось в груди. «Я надеюсь, что все пройдет хорошо, – писал он отцу. – Но я очень боюсь, поскольку ты никогда не слышал, как я говорю, а громкоговорители способны испугать кого угодно. Поэтому я надеюсь, ты поймешь, что я буду волноваться сильнее обычного».
Когда день открытия настал, герцог справился с этим испытанием лучше, чем ожидал. В какие-то моменты ему не удавалось говорить абсолютно четко, но он не впадал в панику и решительно продолжал свою речь, пока не закончил. «Берти хорошо справился со своей речью, хотя сделал несколько довольно длинных пауз», – писал на следующий день король принцу Георгу.
Однако и самому герцогу, и тем, кто его окружал, становилось все ясней, что смелости и решимости недостаточно. Если он собирался играть полноценную роль в жизни страны, – а он жаждал этого с томлением человека, который видит, как много нужно сделать, – необходимо было найти более эффективные способы избавления от этого дефекта речи. Но должно было пройти восемнадцать месяцев, прежде чем эти способы были найдены, и все это время герцог упорно выполнял свою работу, продолжая страдать.
Зимой 1925 года герцога постигла тяжелая утрата. 19 ноября, когда он вместе с принцем Уэльским был на охоте в Лестершире, пришло известие, что у их любимой бабушки, королевы Александры, которая шестьдесят два года тому назад была приглашена в Англию, словно «заморская дочь морского царя», случился в Сендрингеме тяжелый сердечный приступ. Когда на следующее утро они прибыли на вокзал Вулфертон, им сказали, что она умерла. Они добрались домой как раз вовремя, чтобы вместе со своими родителями прочитать молитвы возле ее смертного одра, оплакивая уход той, кто была последним связующим звеном с короткими счастливыми эпизодами из их детства.
Однако в скором будущем герцога ожидала огромная радость. 21 апреля 1926 года в 2:40 утра герцогиня Йоркская родила их первого ребенка, ставшего третьим в очереди на трон. Ребенок родился на Братон-стрит, 17, в доме родителей герцогини, и об этом сразу же сообщили в Виндзор. В тот же вечер король и королева приехали в Лондон, чтобы посмотреть на свою первую внучку.
«В 4 часа утра нас разбудила Реджи Сеймур, – писала королева Мария в своем дневнике, – которая сообщила нам, что в 2:40 дорогая Елизавета родила дочь. Это такая радость, такое облегчение… в 14:30 мы поехали в Лондон на Братон-стрит, 17, чтобы поздравить Берти, и встретили там Селию Стратмор, увидели малышку, очень милую, с красивыми светлыми волосиками».
Герцог был вне себя от радости от рождения дочери и от того, что видел явное удовлетворение на лицах своих родителей. Возможно, существовала некоторая неуверенность в том, что они рады девочке, но несомненно, что ее появление стало счастьем для ее отца и матери. «Ты не представляешь, какую невероятную радость испытываем мы с Елизаветой теперь, когда у нас есть наша маленькая девочка, – писал герцог королеве Марии. – Мы всегда хотели иметь ребенка, чтобы наше счастье стало полным, и теперь, когда это наконец случилось, это кажется таким прекрасным и удивительным. Я очень горжусь Елизаветой после всего, что она пережила за последние несколько дней, и очень благодарен тому, что все прошло так успешно. Надеюсь, что ты и папа, так же как мы, рады иметь внучку, и, возможно, скоро у вас появится еще один внук[62]. Я знаю, что Елизавета хотела девочку. Позволю себе сказать, что я надеюсь, вы не станете баловать ее, когда она станет чуть-чуть постарше».
Почти сразу же за этим последовала чрезвычайная ситуация, связанная с всеобщей забастовкой, проходившей с 4 по 12 мая. Благодаря тому, что герцог обладал существенными знаниями условий труда в промышленности, а также его глубокой обеспокоенности фундаментальными последствиями случившегося он отложил в сторону радость отцовства и принял активное участие в процессе преодоления этого кризиса. Он ежедневно приходил в палату общин, внимательно выслушивал дебаты и холодные логические доводы сэра Джона Саймона, утверждавшего, что забастовка неконституционна, и уходил, унося с собой впечатления, чтобы на их основании сделать собственные выводы.
Однако параллельно с этим ум герцога и герцогини Йоркских занимал жизненно важный семейный вопрос – выбор имени для дочери. Наконец, герцог написал отцу письмо с просьбой одобрить их выбор:
«Елизавета и я подумали над тем, как назвать нашу малышку, и нам бы хотелось назвать ее Елизавета Александра Мария. Надеюсь, ты одобришь эти имена, и я уверен, что наличие в семье двух Елизавет не приведет к путанице. Нам очень хочется, чтобы первым именем было Елизавета, потому что это очень красивое имя и потому что в нашей семье долгое время не было никого с таким именем.
К тому же Елизавета Йоркская тоже звучит красиво».
Король Георг с радостью одобрил их выбор. «Мне оно нравится, я думаю, это красивое имя», – ответил он. 29 мая в домашней часовне Букингемского дворца в присутствии короля, королевы, принцессы Марии, герцога Коннаутского, леди Элфинстоун и лорда Стратмора как ее крестных маленькую принцессу окрестил архиепископ Йоркский. «Конечно, бедная малышка плакала», – написала в своем дневнике королева Мария.
Глава 5Мировое турне и после него1927–1929
9 июля 1900 года обеими палатами парламента Соединенного Королевства был принят и получил согласие короля «Акт о конституции Австралийского содружества». Благодаря этому акту Новый Южный Уэльс, Виктория, Куинсленд, Южная Австралия, Западная Австралия и Тасмания перестали быль колониями и стали «штатами», в особых целях объединенными по принципу федерации под властью единого правительства доминиона. Акт вступил в силу 1 января 1901 года и стал последним имперским законом Викторианской эры, положившим начало процессу превращения британских доминионов в независимые государства[63]. Три недели спустя великая королева умерла.
Король Эдуард VII после некоторых колебаний, вызванных смертью сына, последовавшей вскоре после его восшествия на трон, признал важность доминиона, отправив герцога Корнуольского и Йоркского открывать 9 мая 1901 года от его имени первую сессию парламента Австралийского содружества – прецедент, которому суждено было повториться.
Изначально и правительство содружества, и правительство штата Виктория находились в Мельбурне, но в 1911 году австралийское правительство получило от штата Новый Южный Уэльс участок земли площадью около 900 квадратных миль, на котором, как на федеральной территории, оно намеревалось построить столицу содружества. Планирование нового города Канберра было прервано Первой мировой войной, но в 1923 году строительство началось, и предполагалось, что правительство следует официально перенести в федеральную столицу в 1927 году, когда парламент впервые соберется в новых административных зданиях. Чтобы отметить этот поворотный момент в австралийской истории, премьер-министр содружества мистер Стенли Брюс в июне 1926 года попросил, чтобы один из старших сыновей короля Георга последовал его примеру и приехал, чтобы открыть церемонию.