Тесная связь королевской семьи с Шотландией проистекала не столько из того, что они вели свое происхождение от злосчастных Стюартов, и даже не из романтического эпизода 1822 года, когда король Ганноверской династии Георг IV появился в Эдинбурге в килте из стюартовского тартана. Скорее она шла от той любви с первого взгляда, которая родилась в сердцах королевы Виктории и принца Альберта в 1842 году, когда они открыли для себя шотландское высокогорье и им захотелось иметь свой дом, свое место отдыха в этих красивых и сравнительно недоступных местах.
Желание становилось все сильнее, и были изучены преимущества и привлекательность различных поместий. Сначала выбор королевы и ее супруга пал на поместье Ардверики на озере Лох-Логган, принадлежавшее лорду Аберкорну. Оно показалось им особенно привлекательным, когда, проезжая по дороге Кингусси, они заметили, что местность «очень сильно напомнила нам Тюрингию». Однако перспектива покупки Ардверики была буквально смыта дождем, когда королева приехала туда в 1847 году и застала период отвратительной погоды. После этого поиск поместья с более приемлемым климатом продолжился в восточном направлении. В конце концов спустя год он завершился успехом, когда в связи со скоропостижной кончиной сэра Роберта Гордона появилась возможность арендовать стоявшее неподалеку от реки Ди поместье Балморал.
По-настоящему пользоваться этой резиденцией начали в сентябре 1848 года, и королева радостно писала королю Бельгии:
«Это маленький, но красивый дом, и, хотя холмы, которые видны из окна, не очень хороши, окружающие пейзажи, пожалуй, самые прекрасные из всех, какие мне доводилось видеть. Это совершенно дикое уединенное место, но при этом веселое и поросшее красивым лесом. Между холмами течет река Ди. Самый высокий холм поблизости – это Лох-Нагар, и он принадлежит нам.
Кроме того, земля здесь очень сухая, а холмы твердые, как дорога. Климат тоже сухой и в целом не очень холодный, хотя один-два дня бывает очень холодно».
Для страдавшего ностальгией принца Альберта дополнительная привлекательность заключалась в том, что здешняя дикая лесистая местность напоминала его родную Тюрингию, но королева просто полюбила эти места. «Я люблю мой мирный дикий Хайленд, – писала она своему дяде Леопольду. – Великолепный пейзаж, милые добрые люди, которые так привязаны к нам и очень сильно переживают свое Einsamkeit [одиночество]».
Однако, как и в Осборне, королеве и принцу больше всего хотелось иметь «свой собственный дом», к тому же «маленький, но красивый» дом на деле оказался слишком мал. Поэтому, когда через пять лет срок аренды, заключенной в 1847 году, истек, принц Альберт выкупил Балморал у доверенных лиц графа Файфа за 31 500 фунтов. Старый дом снесли и на соседнем участке по проекту самого принца Альберта построили нынешний замок в шотландском баронском стиле. В новом доме впервые поселились 7 сентября 1855 года, и через год королева писала в своем дневнике: «С каждым годом мое сердце все больше прикипает к этому раю, и это чувство тем сильнее, что все здесь творение самого дорогого Альберта: он сам все придумал, сам выбрал место, сам все построил, как в Осборне. И во всем здесь видна печать его руки, его прекрасный вкус».
Время от времени поместье расширялось. Так, впоследствии к нему добавился Биркхолл с его 6000 акрами и очаровательным георгианским домом, старинная крепость в Абергелди и живописный домик в Альт-на-Гитасах, который королева приобрела ради еще большего уединения. Все это вместе с Балморалом стало убежищем королевской семьи, где она могла отдохнуть, восстановить силы вдали от сводящей с ума суеты двора и насладиться сельскими радостями, не нарушаемыми, насколько возможно, неизбежными требованиями общественной жизни.
Королева и принц приезжали в Балморал прежде всего ради здоровья и удовольствий. «Для них это был эквивалент современной гидротерапии, лечебницы, морских вояжей и курорта с минеральными водами, вместе взятых». Они наслаждались не только обществом друг друга, но не оставались глухи к традиционным развлечениям шотландцев. Но поскольку появление принца-консорта в стюартовском королевском тартане, вероятно, показалось бы несколько странным, они избежали ошибочной попытки играть роль шотландских лиардов.
Несмотря на то что королева Виктория любила и наслаждалась своим домом в Хайленде в счастливые годы своей супружеской жизни и находила уединение и покой, приезжая туда в годы одинокого вдовства, вспоминая, как они с принцем Альбертом с любовью смотрели на эти каменистые пейзажи, ее любовь к Балморалу суждено было унаследовать лишь ее правнуку. Король Эдуард VII не отличался любовью к сельской местности и предпочитал берегам Ди бальнеологические курорты на континенте. Король Георг V, который, несомненно, был привязан к Сендрингему, не питал столь же теплых чувств к Балморалу. Однако король Георг VI сочетал в себе обе привязанности, и было бы трудно определить, какому из двух поместий он отдавал предпочтение, настолько близки ему были оба.
Безусловно, Балморал и все, что с ним связано, было близко сердцу короля Георга. В Абергелди он провел счастливейшие моменты своего детства, и его тьютор отмечал веселое довольное настроение, которое способствовало процессу его долгого выздоровления в Альт-на-Гитасах. Будучи герцогом Йоркским, он несколько лет счастливо жил осенью в Биркхолле, а став королем, каждый год с нетерпением ждал поездки в Балморал. Здесь он отдыхал, обретая мир и покой; здесь, несмотря на то что он не мог полностью отключиться от государственных дел, ему удавалось хотя бы освободиться от рутины лондонской жизни; здесь, благодаря физическим нагрузкам, он восстанавливал свой душевный покой. С ружьем в руке и собакой он взбирался на холмы и бродил по болотам иногда в компании, иногда в сопровождении местного паренька-носильщика. Ему нравилось упражняться в стрельбе из ружья и пистолета, в чем он был большой мастер. Еще ему нравилось просто и смиренно преклонять колени в церкви деревеньки Крети.
Крепкие узы – личные, супружеские и наследственные, – которые так прочно связывали герцога Йоркского с Шотландией, стали еще крепче в 1929 году, когда король Георг V назначил его лордом верховным комиссаром Генеральной ассамблеи церкви Шотландии. Это был первый раз, когда член королевской семьи занимал эту должность, после 1679 года, когда другой герцог Йоркский, впоследствии король Яков II, был назначен верховным комиссаром.
1929 год стал поворотным в истории шотландской церкви, поскольку это был год воссоединения. Восемьдесят шесть лет назад пресвитерианская церковь Шотландии пережила тяжелое потрясение, истоки которого коренились в фундаментальных проблемах взаимоотношений между церковью и государством и в вопросе о местном патронаже при назначении священнослужителей. Следовавшие один за другим кабинеты министров в Лондоне, в особенности кабинет лорда Мельбурна и кабинет сэра Роберта Пила, относились к претензиям церкви на «эксклюзивную юрисдикцию» в делах духовных равнодушно и без понимания и, видимо, испытывали фатальное предубеждение в отношении этой «шотландской истории» из-за ее сходства с Оксфордским (Тракторианским) движением, в свое время сделавшем смелую заявку на религиозную независимость в рамках англиканской церкви. В конце концов, в 1843 году после десяти лет ожесточенных споров наступило «великое разрушение», когда 18 мая на сессии Генеральной ассамблеи церкви, собравшейся в церкви Сент-Эндрюс в Эдинбурге, доктор Дэвид Уэлш выразил решительный протест против отказа британского правительства рассмотреть «Требование права». Затем он покинул ассамблею в сопровождении двухсот других «несогласных» и сторонников «невмешательства». В тот день возникла Свободная церковь Шотландии, которую поддержали более четырехсот священнослужителей. «Во имя совести» они оставили церкви, которые любили, и положение, которое ценили.
Такой крупный акт несогласия оказал огромное влияние на жизнь Шотландии, тем более что он случился в середине «голодных сороковых», и демонстрировал глубокую и горячую духовную убежденность своих адептов и их готовность идти на определенные жертвы материального характера. Этот акт был назван «самым благородным фактом во всей шотландской истории», и лорд Джеффри выразил широко распространенное мнение, заявив: «Я горжусь своей страной. На земле нет другой такой страны, где происходило бы подобное».
С тех пор в Шотландии существовали две крупные церкви, хотя только одна из них – церковь Шотландии, – была официально признана Лондоном[71]. «Разрушение» породило сильное ожесточение, но со временем страсти улеглись, и мудрые, дальновидные люди в обеих церквях стали прилагать усилия в сторону воссоединения.
Задача была не простой, но проявление большего понимания имеющихся проблем со стороны Лондона, удовлетворение особенно вопиющих жалоб, постепенное смягчение враждебности сторон и укрепление национального единства в целом, вызванное Первой мировой войной, повлияли на то, что брешь стала затягиваться и на горизонте забрезжил тот великий день, когда церковь Шотландии объединится со Свободной церковью Шотландии.
К лету 1928 года главы двух церквей проинформировали премьер-министра, что воссоединение произойдет в течение двенадцати месяцев, и выразили мнение, что было бы уместно, если бы такое важное событие получило определенное признание со стороны короны. Как следствие, мистер Болдуин высказал лорду Стемфордхему мысль о назначении герцога Йоркского верховным комиссаром на первую Генеральную ассамблею объединенной церкви, которая состоится в мае следующего года, и пожелание, чтобы король сам присутствовал на одном из заседаний. Король Георг сразу же согласился с предложением о назначении своего сына, но что касается его личного присутствия на ассамблее, то это было бы возможно, только если сессия состоится осенью, когда он приедет в Эдинбург на обратном пути из Балморала в Лондон. Таким образом, все согласились, что последние заседания двух независимых ассамблей должны пройти, как обычно, в мае с участием герцога как верховного комиссара, а первое заседание объединенной ассамблеи будет отложено до октября, чтобы на нем смог присутствовать его величество.