Если для короля Эдуарда воспоминания о детстве и учебе были несчастливыми, то у короля Георга все было совсем наоборот, и если король Эдуард хотел для своих сыновей участи противоположной его собственному опыту, то король Георг стремился воссоздать счастливые отношения, существовавшие между ним и его братом и мистером Далтоном. Для этой цели он выбрал мистера Генри Питера Хенселла, которому весной 1902 года поручил своих сыновей.
В то время мистеру Хенселлу исполнилось тридцать девять лет. Сын сельского джентльмена из Роксхэма, графство Норфолк, он учился в Малверн-колледже, где добился выдающихся успехов в английском, истории и как член крикетной и футбольной школы 11; а также в Мадлен-колледже Оксфорда, где он получил награду второй степени по истории. Затем он стал школьным учителем сначала в Росселле, а потом в Ладгроуве и был выбран герцогом Коннаутским в качестве наставника для его сына, принца Артура, которого тот недавно отправил в Итон. Внешне он был высоким и привлекательным, в отличие от покойного мистера Рэмси Макдоналда, бакалавра без особого чувства юмора. Но помимо того, что он был из Норфолка, принца Уэльского привлекла в нем слава заядлого яхтсмена. Он не отличался дружелюбным характером и был склонен надолго впадать в прострацию, когда с трубкой в руках подолгу смотрел в пространство невидящим взглядом. Тем не менее он сумел завоевать прочную привязанность своих юных подопечных, которые называли его «мидер» – детское искажение слова «мистер» – и еще долгое время переписывались с ним после того, как вышли из-под его опеки[14].
Однако следует признать, что мистер Хенселл не был ни прирожденным учителем, ни идеальным наставником. С другой стороны, справедливости ради, следует добавить, что он прекрасно сознавал свои недостатки и поначалу опасался за успех эксперимента. К его чести, он понимал, что с 1870-х годов, когда мистер Далтон давал уроки принцу Эдди и принцу Георгу, многое изменилось, и то, что мистер Гиббс открыл спустя полвека, а именно что многие юношеские недостатки принцев проистекали от нехватки общения со сверстниками. Он был глубоко убежден и не раз высказывал эту уверенность принцу Уэльскому – последний сразу же наложил на это вето, – что принцу Эдуарду и принцу Альберту было бы намного лучше в хорошей начальной школе, где они получили бы опыт участия в соревновательных играх и занятиях, научились сочетать жесткость и мягкость и быстро начали вести нормальную школьную жизнь.
Своим иногда странным способом мистер Хенселл стремился создать в Йорк-Коттедже атмосферу, максимально приближенную к такой школе. В угловом помещении первого этажа он оборудовал классную комнату с двумя стандартными партами, черной доской, книжными шкафами и т. д. Здесь перед завтраком, с 7:30 до 8:15, мальчики готовились к занятиям. С 9 до 13, а также между чаем и ужином они делали уроки. В некоторых случаях мистер Хенселл с помощью мистера Джонса организовывал детские футбольные матчи между принцами и мальчиками из местной школы, но сомнительно, чтобы кто-нибудь получал от них большое удовольствие.
Однако основным недостатком мистера Хенселла была его чрезмерная добродетель, та добродетель, которой он обладал в силу своей эпохи и происхождения. Он действительно словно сошел со страниц одного из великих романов о школьной жизни декана Феррара. Он был одним из «мускулистых христиан» церкви Святого Уинфреда[15], и это не повлекло бы за собой больших сложностей, если бы он не ждал, что его ученики тоже проникнутся достоинствами героя романа Феррара «Эрик, или Мало-помалу». Но с ними этого определенно не произошло. Они росли совершенно обычными маленькими мальчиками, не обладавшими ни какими-то особенными пороками, ни выдающимися добродетелями по сравнению со своими сверстниками. Они были жизнерадостными и умными, но зажечь в них искру стремления к учебе наверняка было бы непростой задачей для любого наставника. Старания мистера Хенселла вдохнуть в них эту искру закончились, похоже, чем-то вроде выстрела с сырым запалом.
В Королевском архиве Виндзора хранятся тетради в кожаных переплетах, содержащие еженедельные, а иногда и ежедневные отчеты мистера Хенселла принцу Уэльскому об успехах и поведении его сыновей. В них – даже если сделать скидку на неизбежное раздражение, которое вполне объяснимо периодически охватывает тех, кто учит молодежь, – наставнику, по-видимому, редко удавалось преодолеть недовольство, а временами он был просто ворчлив. «Оба мальчика должны подчиняться с большей охотой. Я часто называю их про себя мальчиками послушными со второго раза» (20 сентября 1902 г.). Это такое же типичное вступление, как: «Работа с простым делением разочаровывает больше всего. Я действительно думал, что мы освоили деление на 3, но деление на 2, похоже, выше его [принца Альберта] понимания» (25 июля 1902 г.). И еще: «Мне очень жаль это говорить, но на этой неделе принц Альберт устроил две неприятные сцены у себя в спальне. Во втором случае он, как я полагаю, нанес бы своему брату очень сильный удар, если бы в дело вовремя не вмешался Финч. Причем для такого поведения у него не было никакого повода» (16 января 1904 г.). Мистер Хенселл был не склонен замалчивать выходки своих подопечных.
Трудился мистер Хенселл не в одиночку. Со временем он собрал весьма разносторонний штат педагогов. Помимо мистера Джонса ему помогали двое бородатых европейских коллег: М. Хуа, который учил французскому принца Уэльского, а потом принца Георга на «Британнии», а затем стал преподавать в Итоне, и профессор Освальд, учитель математики в школе Тонбридж. Себя мистер Хенселл считал главным среди них, а его методы достаточно хорошо описаны в книге отчетов: «На этой, последней странице второго тома книги отчетов, – писал он 20 мая 1905 г., – не лишним будет, если я приведу несколько наблюдений по важному вопросу о том, как поддерживать учебу и поведение принцев на должном уровне. Тщательный обзор книги отчетов день за днем покажет, что отчеты о плохой работе были отмечены и проработаны мною. Высокое качество отчетов, которые предоставлялись его королевскому высочеству после каждого урока, будет сохранено доктором Освальдом, мистером Дэвидом и месье Хуа. В отношении моей собственной работы и ответственности я предполагаю только составлять отчеты непосредственно о случаях плохого поведения или лености. Такие отчеты могут быть сделаны только после соответствующего рассмотрения и с полной уверенностью».
Можно себе представить, какой эффект производили подобные отчеты на принца Уэльского c его приверженностью к морской дисциплине и жестким викторианским воспитанием. За их получением нередко следовал вызов сыновей в отцовскую библиотеку, предвещавший провинившемуся страшную головомойку. Все дети, даже принцесса Мария[16], которая на какое-то короткое время оказалась под властью мистера Хеселла, подвергались подобным «внушениям». Больше всех их боялся принц Альберт, отчасти потому, что был самым чувствительным из старших детей, а отчасти потому, что уже тогда страдал заиканием, которое причиняло ему страдания на протяжении всей жизни, с которым он так мужественно боролся и над которым в конечном счете одержал победу.
Истоки и причины заикания принца Альберта трудно определить. Он, несомненно, был очень нервным, возбудимым ребенком, а его первый детский опыт не способствовал улучшению этого состояния. Он был чувствительным, ранимым и склонным слишком серьезно воспринимать свои ошибки и слабости. Это находило свое выражение то в резких приступах депрессии, то во вспышках злости как на себя, так и на других. Но когда принц только начал говорить, он не заикался, и, видимо, эта проблема появилась у него в период от семи до восьми лет. Ее приписывали тому, что его, левшу от природы, заставляли писать правой рукой. Это породило тревожное состояние, известное в психологии как декстрастресс, и могло повлиять на способность говорить. Однако, какой бы ни была причина, у него начались нарушения речи.
Только те, кто сам пережил трагедии, вызванные заиканием, может оценить всю их глубину и остроту, приводящие в бешенство ограничения и фрустрации, горечь унижения и душевные муки, приступы жалости к себе и страшную усталость духовную и физическую. Но, возможно, самое главное ощущение, что ты не такой, как другие, и нежелание принимать помощь, предложенную из жалости. Только величайший такт, сострадание и понимание способны облегчить участь страдальца, однако эти качества не были доминирующими в атмосфере Йорк-Коттеджа.
Поэтому неудивительно, что мистер Хенселл докладывал об отставании принца Альберта в устных уроках и о том, что тот не склонен принимать участие в беседах на французском с мистером Хуа и на немецком с доктором Освальдом. Мальчик с трудом выражал свои мысли на родном языке, не говоря уже об иностранных, и нет ничего странного в том, что, представая перед своим разгневанным отцом, он терял дар речи и не мог защитить себя.
В некоторых аспектах заикание заставляло его чувствовать себя отрезанным не только от родителей, но и от брата с сестрой. Хотя с ними он чувствовал себя более непринужденно и потому меньше стеснялся говорить, оно мешало ему активно участвовать в их шутливой остроумной болтовне, что являлось частью семейной жизни, и он очень страдал, когда дети с бездумной непреднамеренной жестокостью молодости передразнивали его заикание. Замкнувшись в себе, он переходил от периодов мечтательной рассеянности, когда, по-видимому, был не способен сосредоточиться, к вспышкам эмоционального возбуждения, выражавшимся иногда в приподнятом настроении и чрезмерной радости, а иногда – в бурных рыданиях и депрессии. «Le temperament excitable du Prince Albert, sa disposition hative, la facilite avec laquelle il se rebute devant le moindre raisinnament sont les obstacles contre lesquels il y a a lutter et qu’il faut vaincre…»[17]