В действительности этот доклад во многом резюмировал отношение герцога Йоркского к новому положению дел, сложившемуся после смерти его отца. Он тоже тяготился отцовским гнетом, но не до такой степени и по другим причинам, чем его старший брат. По своей природе он был гораздо больше сыном своего отца в том смысле, в котором король Эдуард никогда им не был и не мог быть. Конфликты и сложности в его отношениях с покойным королем не имели большого значения по сравнению с чертами и вкусами, присущими обоим. Это обстоятельство признавали как факт и его отец, и его брат. «Ты всегда был таким здравомыслящим; с тобой легко работать; ты всегда готов выслушивать любые советы. Благодаря этому мы всегда хорошо ладили друг с другом (совсем не так, как с дорогим Дэвидом)», – писал король Георг герцогу Йоркскому перед его женитьбой, и король Эдуард признавал, что среди трудностей, с которыми он столкнулся, когда занял трон, его успокаивал тот факт, что его брат, наследник и преемник «по своим взглядам и характеру был очень похож на отца. Они во многом вели одинаковый образ жизни с устойчивыми привычками, которым они следовали год за годом, посещая один и те же места в одно и то же время с одними и теми же спутниками».
И все же, хотя у герцога Йоркского было много общего с отцом, он обладал мировоззрением человека XX века, почти таким же твердым, как у его старшего брата, хотя их взгляды могли отличаться. Он видел и не отрицал необходимость перемен и прогресса, но считал, что для их реализации не обязательно объявлять войну прошлому. Потому что если король Георг V, по утверждению короля Эдуарда, вел личную войну с XX веком, то сам король Эдуард на протяжении всей жизни был общепризнанным бунтовщиком в отношении Викторианской эпохи.
Его брат, и будучи герцогом Йоркским, и став королем, не обременял себя ни тщетной борьбой с современностью, ни фантомным конфликтом с прошлым. Он тоже стремился к переменам, но по возможности так, чтобы провести трансформации, необходимые для прогресса, с наименьшими неурядицами и разрушениями существующих условий жизни. Он был человеком прогрессивным, но не революционером или иконоборцем. Будучи нетерпеливым по характеру, он тем не менее признавал ценность терпения в общественных и домашних делах, отдавая предпочтение постепенному образу действий перед ускоренным.
После краткого визита короля Эдуарда на берега Ди изменения в составе персонала и в правилах содержания коснулись и Балморала. Однако в этом случае решения принимались его величеством после консультаций только с органами власти и без ведома его брата, хотя последний в это время находился в Биркхолле.
Герцог Йоркский с болью воспринял такое пренебрежение. Кроме того, его беспокоили сами решения, принятые королем Эдуардом в отношении его шотландского дома и тех, кто его обслуживал. Для герцога окрестности Ди с их обитателями были воплощением понятия дома и счастья. Он искренне и сердечно любил их, и все, что касалось их благополучия, затрагивало и его интересы. «Я так много знаю об этом месте и чувствую себя его частью. Я люблю этих людей и верю, что они любят меня», – писал он лорду Уиграму в то время. Тяжесть, лежавшую у него на сердце, он излил в письме к матери, написанном в Глэмис: «Дэвид рассказал мне о том, что сделал, только когда все было уже кончено, что, позволю заметить, меня несколько опечалило. Он все решил с местными властями. Я не смог застать его одного ни на мгновение».
Герцог питал надежду, что на следующий год сможет убедить короля пробыть в Балморале дольше, чтобы он поближе познакомился с владениями, хозяином которых стал. Но когда Эдуард снова приехал в Шотландию, он уже не был королем Эдуардом VIII.
Роковой год царствования короля Эдуарда медленно приближался к своей трагической кульминации, хотя народ его королевства не видел и не чувствовал ни намека на трагедию. Шла подготовка к коронации, назначенной на следующее лето, и перспектива этого грандиозного спектакля вызывала растущее возбуждение. И июле, после окончания официального шестимесячного траура, король исполнил ряд своих общественных обязанностей. Он провел смотры многочисленных подразделений военно-морского флота, военно-воздушных сил и королевской гвардии. 16 июля, когда он возвращался в Букингемский дворец после передачи новых знамен отдельным батальонам Гвардейской бригады в Гайд-парке, произошел курьезный инцидент. Один обиженный сумасшедший персонаж, некто Джордж Эндрю Макмэхон – настоящее имя Джером Беннинген, – попытался привлечь к себе внимание, устроив публичные беспорядки. Вооружившись револьвером – хотя практически не вызывает сомнений, что это была скорее самореклама, чем желание напасть на короля, – он угрожающе вскинул руку в сторону короля, который с герцогом Йоркским по левую руку мирно спускался верхом по Конститьюшн-Хилл. Когда король проезжал мимо него, Макмэхон шагнул вперед и направил револьвер, заряженный четырьмя из пяти пуль, на его величество, ударив им по задней ноге лошади короля. Инцидент не имел никакого значения, и было отмечено, что, не считая пары слов, которые буркнул король, и ответной улыбки герцога, никто даже не замедлил движения и не проявил никаких признаков беспокойства.
Последними публичными мероприятиями короля в сезоне стали открытие канадского военного мемориала в Вими-Ридж и посещение садовой вечеринки в Букингемском дворце для паломников из Канады, которые пересекли Атлантику, чтобы присутствовать на этом памятном событии. Исполнив свои обязанности, король с компанией друзей уехал в круиз по балканским водам на яхте «Налин», которую взял в аренду у леди Йоль.
Тем временем герцог и герцогиня Йоркские с дочерьми уехали в Беркхилл, где их мысли обратились к вырисовывающейся перед ними неприятной перспективе.
Среди развлечений летнего сезона и подготовки к коронации над головой королевской семьи и многих ее самых верных слуг и приближенных нависла темная туча. Король был влюблен в даму, которая уже дважды побывала замужем, причем оба ее мужа были живы, а с одним из них она еще состояла в браке. Более того, со временем становилось все более вероятно, что король хочет на ней жениться.
Принц Уэльский познакомился с миссис Симпсон (урожденной Уоллис Уорфилд) зимой 1930 года в Мелтон-Моубрей. Ее родители происходили из старых аристократических семей Мэриленда и Виргинии. В 1916 году она вышла замуж за лейтенанта военно-морского флота Соединенных Штатов Уинфреда Спенсера, с которым развелась в 1927 году, поскольку он обвинялся в дезертирстве. Спустя шесть месяцев в Лондоне она вышла замуж за англичанина, мистера Эрнеста Симпсона.
Знакомство принца и миссис Симпсон переросло в дружбу, а дружба – в любовь. Ситуация не ускользнула от внимания короля Георга V и омрачила последние годы его жизни. Однако публично ни о какой связи между мистером и миссис Симпсон и принцем Уэльским известно не было до тех пор, пока он не взошел на трон. После этого их имена дважды упоминались в придворном циркуляре в связи с тем, что они обедали с королем в Йорк-Хаус в компании премьер-министра и миссис Болдуин, мистера и миссис Черчилль, полковника Линдберга с супругой и другими. По словам короля: «Секретность и маскировка не в моем характере. Мы виделись друг с другом при каждой возможности». В выходные дни миссис Симпсон часто гостила в форте Бельведер, где король проводил время с друзьями, и летом была среди его гостей во время круиза на яхте «Налин», а позднее осенью – в Балморале.
В то время имя миссис Симпсон было практически неизвестно в Англии. Однако, благодаря ее дружбе с королем, оно получило широкую известность во всем мире. Летом не стесненные условностями газеты и журналы Соединенных Штатов стали все более и более открыто обсуждать вероятность «королевского романа», и, когда в октябре стало известно, что миссис Симпсон подала прошение о разводе с мужем при согласии ответчика, пресса Херста открыто заявила, что, как только бракоразводный процесс закончится, она выйдет замуж за короля.
Эти слухи неизбежно дошли до Лондона и доминионов. По мере того как лето подходило к концу, растущий поток писем самого критического содержания, написанных в основном британцами, живущими в Соединенных Штатах, стал приходить в Букингемский дворец, на Даунинг-стрит, в Ламбетский дворец, Мальборо-Хаус и на Принтинг-Хаус-сквер, где они вызвали сильный испуг. Однако в британской прессе не появилось ни слова, и в целом страна по-прежнему пребывала в полном неведении относительно стремительно ухудшавшейся ситуации.
Но если в официальных кругах Лондона царил испуг, то можно представить, насколько печальнее и тревожнее воспринималось все это членами королевской семьи. Королева Мария, вероятно первейший оплот базовых добродетелей и обязательств монархии, была глубоко опечалена несговорчивостью своего старшего сына, в то время как герцогу Йоркскому перспектива представлялась беспросветным мраком.
Для него наступающий кризис был вдвойне печальным. Он нежно и искренно любил короля и восхищался всеми теми качествами, которых, как он считал, недоставало ему самому. В юности они были друзьями и товарищами, а после женитьбы герцога их дружба обогатилась обществом герцогини. Теперь же герцог чувствовал себя отрезанным и от своего брата. Ему казалось, что им пренебрегают, его игнорируют, что он больше не нужен. Во время краткого визита короля в Балморал ситуация походила на ночной кошмар, не только потому, что все решения принимались без его ведома, но и из-за безнадежно сложного личностного фактора. Герцог чувствовал, что потерял друга и стремительно теряет брата.
Но это был не единственный аспект кошмара. То, о чем герцог упорно отказывался думать, та судьба, от которой он в своих молитвах просил Господа уберечь его, становилась все более неизбежной. Если слухи верны, если король настаивал на том, чтобы взять в жены женщину, которая уже развелась с одним мужем и собиралась развестись со вторым, то всем – кроме того, кого это касалось в наибольшей степени, – было очевидно, что он не сможет остаться сувереном. И тогда бремя королевской власти ляжет на плечи его брата.