Однако не успели они преодолеть эту трудность, как возникла другая. В ритуале коронации за клятвой следует торжественное обещание суверена поддерживать протестантскую веру. В Англии оно всегда относилось к англиканской церкви Англии, однако с расширением текста клятвы, очевидно, приобретало другой смысл. Мистер де Валера из Ирландии, мистер Макензи Кинг от лица франкоканадцев и премьер-министр Австралии, католик мистер Лайонс потребовали, чтобы была найдена новая формула, подтверждающая обещание короля выполнять эту роль в качестве короля Великобритании, но не в качестве суверена их королевств.
И снова машина консультаций между Уайтхоллом и правительствами доминионов заскрипела под грузом сообщений, вызванных обсуждением этого запутанного вопроса. И снова примирительные таланты мистера Макдоналда были напряжены до предела. И снова терпение и здравый смысл возобладали и приемлемый компромисс был достигнут. Король должен был поддерживать «правдивую проповедь Писания» («Против этого никаких возражений не возникло», – заметил архиепископ) и поддерживать реформированную протестантскую религию, только в том смысле, в котором это утверждено законом в Соединенном Королевстве, и это конституционное требование было отделено от его обещания поддерживать права и свободы англиканской церкви.
По мере приближения коронации обнаружились неприятные проявления общественного упадка, выражающиеся в готовности людей верить тем злонамеренным общественным деятелям, которые, будучи сами по себе малозначимыми и презираемыми, все же имели определенное влияние. Появившись неизвестно откуда, переходя из уст в уста, в одних случаях между прочим, в других с дурным намерением, по Лондону прокатилась волна злобных досужих сплетен не только по поводу общего состояния здоровья короля и королевской семьи, но и по поводу его способности выполнять свои функции в качестве суверена. Объявление об отсрочке дурбара стало основанием для кампании слухов, будто король настолько слаб здоровьем, что, возможно, не выдержит даже напряжения, связанного с церемонией коронации. Утверждалось, что ритуал и служба урезаны до минимума и что коронация вообще может не состояться. В довершение всего был пущен клеветнический слух, что, даже если ему удастся пережить испытание коронацией, король никогда не сможет исполнять все те тяжелые обязанности, которые лягут на его плечи, что он никогда не сможет выступать публично, что он будет затворником или, в лучшем случае, будет исполнять роль «резиновой печати».
Газеты изо всех сил старались опровергать и клеймить эту злобную молву, но она оказалась живучей, и преподобному Роберту Хайду, товарищу и коллеге короля по работе в его лагере и в Обществе социального обеспечения в промышленности, пришлось дать публичный ответ. Выступая 6 мая 1937 года на ланче, устроенном Промышленной партнерской ассоциацией, мистер Хайд в обтекаемых выражениях упомянул об этих слухах, а затем рассказал о своем давнем знакомстве с королем в его бытность герцогом Йоркским и о работе с ним в самых разных обстоятельствах. Многие из них предъявляли жесткие требования к физической выносливости и ментальному здоровью короля и показали силу его характера. «Я никогда не сталкивался с доказательствами его физической и ментальной слабости, которую ему приписывают пресловутые слухи. Те из нас, кто наблюдал, как он в течение последних двадцати лет боролся и побеждал проблемы своей устной речи, действительно мучившие его, чувствовали одно лишь восхищение… Те из вас, кто услышит эти слухи, не верьте им. Они ложны, несправедливы и незаслуженны».
На самом деле король Георг был совершенно здоров. Но, по общему признанию, он нервничал из-за предстоящего обращения к народу по случаю коронации, с которым ему нужно было выступить по радио. Король постоянно консультировался с мистером Лайонелом Логом, и они вместе репетировали не только текст радиообращения, но и речь, которую король должен был произносить на открытии мемориала короля Георга V в часовне Святого Георга в Виндзоре – его первое публичное выступление со дня воцарения.
Мистера Лога возмущал повышенный интерес публики в отношении дефекта речи короля, вызванный знаменитым радиообращением об отречении, с которым выступил архиепископ Кентерберийский 13 декабря 1936 года. Тогда в своей речи доктор Лэнг сказал: «По своим манерам и речи он [король Георг VI] более спокоен и выдержан, чем его брат. (И здесь я должен вставить предложение, которое, возможно, будет нелишним. Когда люди слушали его, они замечали отдельные короткие запинки в его речи. Но он научился полностью контролировать их, и у тех, кто их слышал, они не вызывали никакого смущения, поскольку они не вызывали смущения у того, кто говорил.)»
Хотя архиепископ говорил с наилучшими намерениями, чувствовалось, что его замечание усилило нервозность короля, и потенциальные слушатели ожидали, что услышат еще более сильное заикание, чем то, которое имело место в действительности. Все было так, но, к большому облегчению для всех заинтересованных, речь короля 13 апреля в часовне Святого Георгия оказалась в высшей степени успешной, хотя было очевидно, что король говорил в состоянии сильного стресса и личных эмоций. Стоя в толпе, мистер Лог испытал огромное удовлетворение, услышав, как один человек сказал своей жене: «Архиепископ правда сказал, что у этого человека дефект речи, дорогая?», а она ответила: «Не стоит верить всему, что говорят, дорогой, даже если это говорит архиепископ».
В среду 12 мая 1937 года король Георг VI и королева Елизавета были коронованы в Вестминстерском аббатстве со всей пышностью и великолепием тысячелетней традиции. Перед этим они тихо провели уикэнд в Роял-Лодж и в воскресенье вечером вернулись в Лондон, чтобы встретиться с архиепископом Кентерберийским в Букингемском дворце. Этот последний акт духовной подготовки был приурочен к вечерним службам, проводившимся по всей стране, во время которых прихожане возносили молитвы за их величества. «Поговорив о некоторых духовных аспектах коронации, – записал архиепископ, – и о ее духовном значении для них самих, они преклонили колени вместе со мной. Я молился за них, за их королевство и империю, а потом я благословил их. Я был очень тронут, они тоже. Когда мы встали с колен, в глазах у них стояли слезы. С этого момента я знал, о чем они будут думать во время помазания и коронования».
Теперь можно было не сомневаться, что король и королева отправятся на коронацию смиренно и благочестиво, с сознанием своего предназначения и стойкостью. Они были призваны занять самое высокое положение в государстве и сделали из ритуала своего официального воцарения подлинный акт поклонения и самоотдачи, акт признания власти всемогущего Господа во всем, что касалось духа, силы и власти, необходимых для выполнения такой тяжелой и требовательной миссии.
И это не было скрыто от других, это было очевидно всем. «Я совершенно уверен, – писал королеве епископ Ферс из Сент-Ал-банс, – что те, кто удостоился быть рядом с вашими величествами, несмотря на сложный замысловатый ритуал, должны были почувствовать – как почувствовал я, – что ощущение реальности происходящего исходит в основном от того прекрасного способа, которым вы оба заставили нас осознать, что значит для вас коронация. Что прежде всего вы на всю жизнь отдаете себя и все, что у вас есть, служению Богу и вашим соотечественникам в простой вере, что Он даст вам силу, равную этой задаче».
Король, как и его отец, был человеком религиозным, человеком простой веры. Для него важнейшим аспектом всей этой пышной церемонии был тот факт, что здесь, перед алтарем аббатства, его посвящали служению народу, которому он давал торжественную клятву. Он был исполнен духа служения с самого начала своей общественной деятельности, и теперь на пороге своего царствования этот дух был освящен и приумножен. И еще присутствовало ощущение огромной благодарности своим подданным. Он был глубоко тронут очевидной любовью, преданностью и энтузиазмом, которые после воцарения окружили его со всех сторон, и упомянул это в своем радиообращении по случаю коронации: «Если в будущем я смогу выразить свою благодарность в служении вам, то это именно тот путь, который я выберу… потому что высшая доблесть – это служить другим, и этому королевскому служению я, и вместе со мной королева, как вы слышали, торжественно обещали посвятить себя. И с Божьей помощью мы оправдаем ваше доверие».
Памятная записка самого короля о его коронации, написанная тем же вечером, – это очень человечный документ, не лишенный определенной веселости. В нем признание им как сувереном важности события сочетается с присущим морскому офицеру скрупулезным указанием на все неподобающие оплошности в церемониале:
«Нас разбудили очень рано, в 3 часа утра. Они тестировали микрофоны, размещенные на Конститьюшн-Хилл, но один, вероятно, оказался в нашей комнате. В 5 утра прибыли оркестры и войска, которые должны были стоять вдоль улиц, так что спать было невозможно. Из-за тяжести в желудке я не смог позавтракать. Я понимал, что мне предстоит очень трудный день и самая важная в жизни церемония. Самое большое нервное напряжение вызвали часы ожидания перед отъездом в Вестминстерское аббатство. Наконец, время пришло, и мы в королевских мантиях поехали в аббатство в парадной карете.
Когда мы подъехали, нас встретили пажи, чтобы нести шлейфы наших мантий до туалетных комнат.
Первой пошла Елизавета, но вскоре ее процессию остановили, поскольку выяснилось, что один из пресвитерианских капелланов упал в обморок и его некуда было отнести. Тем не менее после небольшой задержки его унесли, и процессия двинулась дальше.
Из-за этого инцидента мне пришлось ждать, как мне показалось, несколько часов, но в конце концов все было готово, чтобы я смог идти в аббатство. Все прошло хорошо. Я и мои пажи преодолели лестничный марш, ведущий в церковь. В галерее я поклонился маме и членам семьи и занял свое место. После вступления я снял парламентскую мантию и шапочку и пошел к коронационному креслу. Здесь на меня надели специальные облачения: белый колобиум синдонис