Предварительные шаги уже были сделаны. На первой неделе ноября британское правительство объявило, что англо-итальянское соглашение, заключенное в апреле после отставки мистера Идена, должно немедленно вступить в силу, и парламент с этим согласился. Вскоре после этого король Георг, постоянно стремившийся помочь делу мира и веривший в прямые контакты между главами государств, предложил написать личное письмо королю Виктору Эммануилу, выражая в нем свое удовлетворение восстановлением хороших отношений между двумя странами. Это предложение, несмотря на то что советники в принципе одобрили его, казалось им несколько преждевременным, и они решили, что будет разумней отложить его до тех пор, пока результат подписания соглашения не станет более ясным. Король не согласился с таким взглядом, но приветствовал идею, чтобы его премьер-министр и секретарь по международным делам встретились с Муссолини.
Таким образом, 11 января мистер Чемберлен и лорд Галифакс отправились в Рим с четырехдневным визитом. Они сочли убедительными уверения дуче в том, что он хочет мира и готов употребить все свое влияние, чтобы сохранить его. Создавалось впечатление, что в любом англо-германском споре Италия надеется сохранить нейтралитет. Особенно сильное впечатление на премьер-министра произвели толпы людей, высыпавших на улицы и перекрестки дорог, чтобы увидеть его, и открыто демонстрировавших, что они хотят мира. Он решил, что ради одного этого стоило совершить это путешествие.
Хотя некоторым из тех, кто приехал с мистером Чемберленом, дуче показался недостаточно вежливым, а временами даже грубым, это определенно был не тот портрет, который премьер-министр нарисовал королю по возвращении в Лондон. «И на Галифакса, и на меня Муссолини произвел благоприятное впечатление, – сообщил он. – Разговаривать с ним намного приятней, чем с Гитлером. Чувствуется, что вы имеете дело с разумным человеком, не фанатиком. Он поразил нас прямотой и искренностью своих слов. Более того, у него есть чувство юмора, которое временами дает о себе знать приятной улыбкой, тогда как, чтобы рассмешить Гитлера, нужна длительная хирургическая операция».
«Я рад, что для вас беседовать с Муссолини оказалось легче, чем говорить с Гитлером, – отвечал король из Сендрингема. – Помимо официальной стороны визита вас, должно быть, порадовал прием, который вам оказали жители Италии.
Несмотря на то что он не дал никакого конкретного результата в виде пактов и т. п., я уверен, что ваш визит будет полезен в смысле контактов с Муссолини и Чиано».
Однако, увы, надеждам тех, кто верил в политику умиротворения как способ сохранения мира, не суждено было сбыться. Гитлер, обманутый подчеркнутой либеральностью условий Мюнхенского соглашения в отношении его основного примитивного желания полностью разгромить чехов, не перестал планировать окончательное разрушение целостности Чехословакии, которую Британия и Франция гарантировали согласно Мюнхенскому соглашению. Первые действия в этом направлении он предпринял в октябре 1938 года, и к марту 1939-го семена пропаганды и предательства, посеянные с целью разорвать союз между чехами, словаками и русинами, были готовы дать плоды. На первой неделе марта лидеры сторонников автономии русинов и словаков прилетели в рейх, чтобы умолять фюрера одобрить их декларации о независимости от центрального правительства в Праге. Независимость обеих этих территорий была провозглашена рано утром 14 марта, и несчастный чешский президент, доктор Хача, спешно вызванный в Берлин, подвергся мучительному испытанию, по сравнению с которым бледнели страдания Шушнига в Берхтесгадене. В конце концов, под давлением физической силы он согласился отдать оставшуюся часть страны под протекцию Германии. К вечеру 15 марта фюрер был в Праге и из Градчанского замка – дворца королей Богемии – выпустил прокламацию, обращенную к народу Германии, о том, что «Чехословакия прекратила свое существование».
За несколько дней и даже часов Мюнхенское соглашение было с презрением разорвано фюрером, а доктрина умиротворения – попрана и осмеяна. Все, чего стремился добиться мистер Чемберлен, все, что он надеялся получить, одним ударом превратилось в ничто. Маска была сброшена, и Гитлер больше не скрывал своего обмана. Данное им обещание, что он желает лишь того, чтобы немцы вернулись в германский рейх, обернулось откровенной фальшью и вероломством, и истинная цель его притязаний предстала во всем своем бесстыдстве.
Для мистера Чемберлена это стало страшным потрясением. 10 марта он публично заявлял, что «перспектива в международных делах выглядит достаточно спокойной», а через неделю 17 марта в Бирмингеме ему пришлось объявить Гитлера клятвопреступником. Премьер-министр не отрекался от Мюнхена. Он по-прежнему верил – и справедливо, – что своими действиями в то время спас мир от войны. Он не признавал правоты своих критиков. Но теперь перед ним был список нарушенных Гитлером обещаний, и он не преминул предупредить фюрера, что, хотя он готов пожертвовать почти всем ради сохранения мира, «есть одна вещь, которую я должен исключить, и это свобода, которой мы пользовались сотни лет и от которой не откажемся никогда». Теперь нужно было дать отпор агрессии.
Король Георг, слушая по радио речь премьер-министра, разделял его разочарование, возмущение и тот праведный гнев, который отразился в ней. Он понимал, как сильно мистер Чемберлен надеялся сохранить мир в Европе, и как велика дурная слава, которую он навлек на себя своими стараниями добиться этого. Он глубоко сочувствовал крушению иллюзий, постигшему его премьер-министра, и на следующий день отправил ему письмо с выражением соболезнования и поддержки.
«Я чувствую, что должен сказать вам, как хорошо я понимаю и ценю ваши чувства в отношении недавнего поведения германского руководства.
Несмотря на то что этот удар по вашим мужественным усилиям в деле сохранения мира и взаимопонимания в Европе наверняка вызывал у вас большое огорчение, я уверен, что ваши старания ни в коем случае не были напрасными, поскольку они не оставили сомнений в сердцах людей всей земли в нашей любви к миру и нашей готовности разговаривать с любой нацией, какими бы ни были ее претензии».
Пожалуй, фюреру следовало поостеречься вызывать «ярость у терпеливого человека».
Глава 4Приближение войныМарт – сентябрь 1939
Возможно, что в период, так густо заполненный важными событиями, как царствование короля Георга VI, революция в британской дипломатии, произошедшая весной 1939 года, не удостоилась должного внимания. Но на самом деле она имела огромное значение, поскольку обозначила переоценку того старого принципа британской внешней политики, который заключался в том, что Британия будет оказывать силовое противодействие гегемонии любой великой державы на Европейском континенте. Следуя этому принципу, Британия на протяжении веков сражалась с испанцами, французами, голландцами и немцами. Следуя этому принципу, Британия в 1839 году стала гарантом нейтралитета Бельгии, а в 1925-м – Западного Локарнского пакта. Но дальше того, что предусматривал этот принцип, она заходить отказывалась, оставляя за собой безусловное право его интерпретации. Благодаря ему лорд Сейлсбери мог примирить «блестящую изоляцию»[103] с традиционными основами британской внешней политики, а лорд Ленсдаун – согласовать «Entente Cordiale»[104]. Главной трудностью, возникавшей в связи с этим у других европейских государств, была неуверенность по поводу того, когда ангел, время от времени тревоживший британскую совесть, нанесет свой очередной визит в ее неисследованные глубины. Поэтому находились многие, кто считал, что невозможность заранее ясно определить поведение Британии была реальным фактором, способствовавшим развязыванию Первой мировой войны и того, что Гитлер называл своими «мирными победами». Другие полагали, что, не занимая официальной позиции, Британия способствует делу мира, поскольку никакой потенциальный агрессор не может быть уверен, что не столкнется с возмущенным Британским Содружеством.
В предвоенные годы неопределенный характер ее внешней политики особенно ярко проявлялся во взаимоотношениях с Францией. После провала мертворожденных англо-американских гарантий безопасности Франции от 1920 года Британия ясно дала понять своему главному европейскому союзнику, что, хотя она готова предоставить полномасштабную поддержку в случае неспровоцированной агрессии Германии против него или против Бельгии, она не готова совместно с Францией гарантировать такую же поддержку ее сателлитам в Центральной и Юго-Восточной Европе, с которыми французы заключили пакты и соглашения о взаимопомощи. На этот камень преткновения наткнулись неоднократные попытки господ Бриана и Пуанкаре добиться в 1922 году заключения англофранцузского альянса. Именно упорная приверженность Британии этому принципу в своей политике едва не привела в 1925 году к срыву переговоров по поводу подписания пакта о западноевропейской безопасности. В результате она взяла на себя обязательства в отношении Франции, Бельгии и Германии, но не в отношении Польши и Чехословакии. Когда в 1936 году система Локарнских договоров потерпела крушение, Британия возобновила свои обязательства в отношении Франции и Бельгии, но она сделала это на тех же условиях, руководствуясь тем же принципом.
Такая твердая приверженность в понимании своей строго ограниченной ответственности и желание как можно полнее контролировать принятие решения о том, когда и почему начинать войну, были присущи не только британской внешней политике, но и ее политике в отношении других наций Британского Содружества. После Парижской мирной конференции правительства различных доминионов выражали большую озабоченность, что они снова могут быть вовлечены в войну в результате решений Вестминстера. Во время чанаксского инцидента 1922 года, когда война казалась неминуемой, империя была далеко не единой, и некоторые из ее частей делали более чем ясные заявления, что не чувствуют себя связанными обязательствами, данными правительством Соединенного Королевства, и не будут автоматически предпринимать каких-либо действий в случае, если в результате таких обязательств