Кое-что об этом новом монархе приоткрылось в той речи, которую он произнес в Гилдхолле, куда прибыл с королевой 23 июня, на следующий день после бурной встречи, которую им устроил Лондон. В ходе своего весьма эмоционального и очень искреннего выступления он рассказал слушателям, что произвело на него самое большое впечатление во время турне по Канаде, чем показал себя прекрасным наблюдателем:
«Я видел повсюду не только символ британской короны, я также видел, как они процветают, видел институты, которые они создавали век за веком под эгидой этой короны, институты британские по своему происхождению, британские по своему медленному и почти случайному росту, институты, которые своими корнями связаны с британской верой, свободой и правосудием и потому значат для нас даже больше, чем величие нашей истории или слава нашего английского языка.
Думаю, даже в верноподданническом энтузиазме, с которым сотни и тысячи моих канадских подданных, и молодых и старых, встречали меня и королеву, я замечал влияние этих институтов. Потому что не только реальное присутствие короля и королевы заставляло их открывать нам свои сердца; мне казалось, что их радушие было выражением благодарности за права свободных граждан, унаследованные каждым членом нашего великого Содружества Наций.
Именно желание служить идеалам Содружества сподвигло меня предпринять это путешествие, чтобы укрепить его здоровую и благотворную веру; показать, если смогу, что его верховное руководство, которое я призван взять на себя, является сегодня могучей силой для продвижения мира и доброй воли на всей земле. Вот те цели, которых я и вместе со мной королева поставили себе. И если мы достигли определенного успеха, он на всю жизнь станет для нас источником благодарности».
Аудитория Гилдхолла является, пожалуй, более закаленной и неподатливой для ораторов, чем большинство других собраний этой страны, но даже для этой категории знатоков как содержания, так и подачи королевских выступлений речь короля Георга стала откровением, и эффект ее значимости не остался незамеченным внешним миром. В Европе ее превозносили как декларацию уверенности и знак того, что Британия готова защищать свои демократические институты; в Америке она вызвала мгновенный теплый отклик; из Канады мистер Макензи Кинг телеграфировал сэру Ласеллсу: «Я уверен, что ни один суверен не произносил слов, сулящих больше добра всему человечеству».
«Я никогда не слышал, чтобы король – да и другие люди – говорил так убедительно и проникновенно, – писал в ответ сэр Алан. – Одна или две фразы взволновали его так глубоко, что я испугался, как бы он не сорвался. Эти спонтанные чувства сделали его речь намного сильнее… Последние несколько недель, закончившиеся сегодняшним финальным усилием, определенно сделали его первоклассным публичным оратором. Было очень интересно наблюдать, какой эффект производили его слова на таких матерых экспертов, как Уинстон Черчилль, Болдуин и архиепископ Кентерберийский. Очевидно, что каждый из них, а тем более все остальные собравшиеся в этом историческом месте были глубоко тронуты».
Сам король отреагировал на свой успех в качестве оратора скромно и лаконично. Отвечая на поздравительное письмо сэра Льюиса Крейга, «я чувствовал, что изменение по сравнению с тем, как я говорил раньше, было поистине „дьявольским“», – писал его величество.
Ситуация в Европе, к которой король Георг вернулся в июне 1939 года, была зловеще спокойной. За время, прошедшее после его отъезда из Англии, несмотря на ухудшение психологической обстановки, никакого определенного ухудшения международного положения не произошло и никакой ощутимой угрозы скорого кризиса не чувствовалось. После заключения «Стального пакта» между Германией и Италией расстановка сил в Европе несколько прояснилась, и Британия и Франция вели с Турцией предварительные обсуждения вопроса о взаимной помощи в Средиземном море в случае войны. Но самым важным были начавшиеся в Москве англо-французские переговоры с Советским Союзом по поводу заключении пакта о взаимных гарантиях на случай агрессии, хотя в то время никто, конечно, не знал, что Советский Союз ведет параллельные переговоры с Германией.
На протяжении его североамериканского турне короля информировали об общем положении дел в метрополии, а в течение нескольких дней после возвращения в Лондон премьер-министр и государственный секретарь собственноручно предоставили в его распоряжение всю самую последнюю информацию.
Суть проблемы, стоявшей перед королевскими министрами, как и перед их французскими союзниками, заключалась в настоятельной необходимости дать понять Гитлеру, что он не может рассчитывать на повторение Мюнхенского соглашения и что, хотя Британия и Франция не имеют желания провоцировать войну и стремятся урегулировать все неразрешенные вопросы с Германией путем свободных мирных переговоров, они больше не поддадутся на шантаж и на силу готовы ответить силой. Сложность состояла в том, чтобы донести до Гитлера тот факт, что, когда лорд Галифакс 29 июня на обеде в Королевском институте международных отношений заявил: «Наша неотложная задача – это… противостояние агрессии», он говорил от лица страны и правительства и был смертельно серьезен. Считалось, что, как только Гитлер убедится в этом, он, вполне возможно, откажется от дальнейших агрессивных действий.
Король разделял стремление своих министров добиться этого результата и искал способы помочь им. После встречи 2 июля в Гайд-парке с 20 000 представителями сил гражданской обороны он выступил по радио с посланием, где говорил о том, какое сильное впечатление произвела на него и на королеву эта «демонстрация духа служения, повсеместно охватившего нацию в наши дни и проявляющегося в решимости подготовить страну к любым чрезвычайным обстоятельствам, каких бы жертв и неудобств это ни стоило. „Вы знаете, что все наши приготовления задуманы не для того, чтобы спровоцировать войну, а для того, чтобы сохранить мир“».
Вместе с тем, чтобы поддержать старания своих министров, его величество неизменно стремился внести личный вклад и во время мюнхенского кризиса был готов обратиться с призывом непосредственно к Гитлеру. Теперь у него появилась возможность проявить новую инициативу. Его брат герцог Кентский недавно побывал в Италии, где говорил со своим кузеном принцем Филиппом Гессенским[111], зятем короля Виктора Эммануила, который служил личным офицером связи между Гитлером и Муссолини и, как считалось, до сих пор сохранил доверие фюрера. Так почему бы, подумал король, не использовать принца Филиппа для благой цели? «Как вы думаете, нельзя ли привезти его сюда, – написал он Чемберлену, – и использовать в качестве посланца, чтобы донести до Гитлера, что мы не шутим?» Он попросил премьер-министра обсудить эту идею с лордом Галифаксом и сообщить ему лично о результате, «потому что я ничего не говорил своим секретарям». И Чемберлен, и лорд Галифакс были не в восторге от этой идеи, и король, хотя придерживался другого мнения, не стал настаивать.
Лето – последнее мирное лето на шесть ближайших лет – быстро убывало, и король, как и его подданные, задумался о летних каникулах. Во время этих каникул произошли два события, которые навсегда оставили в его памяти счастливые воспоминания. Первым из них стала поездка в Дартмутский колледж, где он ни разу не был, с тех пор как окончил его кадетом. Вечером 22 июля королевская яхта «Виктория и Альберт» бросила якорь в Дарте, и король с королевой, двумя принцессами, лордом Льюисом Маунтбеттеном и другими в пелене проливного дождя поднялся по ступеням колледжа. Ситуация пробудила в сознании короля забытые воспоминания. Колледж был охвачен сразу двумя эпидемиями: свинки и ветряной оспы, но это не омрачило восторга кадетов, встретивших монарха громкими приветствиями. Те, кому не разрешалось покидать спальни, прилипали к окнам, когда король проходил мимо, причем если «ветрянщики» могли издавать приветственные возгласы, то «свинюшники» – только хриплое кваканье, чем очень позабавили короля.
Проходя по коридорам колледжа и окружавшей его территории, он снова и снова вспоминал те дни, когда сам был кадетом, и свой осмотр закончил, потребовав книгу наказаний, из которой вслух прочитал записи о своих собственных проступках и о проступках своих однокашников, сопровождая их соответствующими комментариями, чем развеселил всех присутствующих.
Из-за опасности заражения принцессы большую часть времени провели в доме и в саду капитана. Когда вышло солнце, они играли в крикет со старшими кадетами. Здесь принцесса Елизавета встретилась со своим кузеном кадет-капитаном, принцем Филиппом Греческим, племянником лорда Маунтбеттена. Раньше она никогда его не видела, и этой первой встрече суждено было стать знаменательным моментом в истории Британии.
В тот вечер король с королевой пригласили принца Филиппа и его товарищей кадет-капитанов отобедать у них на яхте, а на следующий день после полудня «Виктория и Альберт» медленно двинулась в сторону моря. До самого выхода из гавани ее провожали сто десять самых разных лодок, принадлежащих колледжу.
Вторым памятным событием, случившимся во время каникул короля, стал последний сезон работы его лагеря. В этом году по его решению лагерь был организован на гораздо более личной основе. Количество гостей уменьшили в два раза, осталось всего две сотни мальчиков, и разместили его на землях замка Абергелди, где в детстве король провел так много счастливых дней. Начальником лагеря стал стать сам король, а традиционные соревнования должны были заменить экспедиции, куда он каждый день брал разные отряды. Детали этого нового устройства уточнялись на ходу перед его отъездом в Канаду, и через три дня после возвращения он вызвал в Букингемский дворец капитана Патерсона, чтобы тот отчитался о состоянии дел.
Лагерь, который, невзирая на погоду, открылся 5 августа, имел невероятный успех. Но было и отличие – полуосознанная угроза войны, и, хотя ей не позволяли портить мальчикам удовольствие, они с меньшим азартом предавались шумным забавам. Кроме того, после дневного похода – а они вскоре поняли, что в ходьбе король способен дать фору любому из них, – им уже не хотелось других физических нагрузок. И еще этот лагерь отличало более близкое общение. То, что мальчиков приглашали на чай в замок Балморал, что королева и принцессы приходили в лагерь поужинать с ними, укрепляло личный а