Король волновался и очень хотел сделать то, что сам предлагал своему премьер-министру год назад во время чешского кризиса, поэтому 27 августа, принимая мистера Чемберлена, он вернулся к этой идее. Но мистер Чемберлен снова был настроен не торопиться. Он признал возможную желательность такого действия со стороны короля, но предпочитал дождаться более подходящего момента. Он пообещал, что будет держать этот вопрос в уме.
Но, видимо, подходящий момент так никогда и не наступил. Мирное время утекало, как песок в песочных часах, и Адольф Гитлер, на которого не действовали ни предупреждения, ни призывы, держал курс на войну. Теперь окончательный выбор зависел от него, и только от него. На него произвела впечатление британская политическая декларация от 23 августа и послужившее доказательством ее серьезности соглашение об англо-польском альянсе, подписанное через два дня. В результате он сделал попытку разобщить Польшу и ее западных союзников. Он отменил уже подписанный приказ о вторжении в Польшу 26 августа и в своем ответе мистеру Чемберлену выразил желание установить дружеское взаимопонимание с Британией. Но сначала надо было урегулировать разногласия между Германией и Польшей.
Британское правительство согласилось с этим, и лорд Галифакс запросил и получил от правительства Польши уверения в их желании вести переговоры в компромиссном ключе. Чемберлен передал это фюреру в письме, отправленном вечером 28 августа, но при этом снова повторил, что Британия и Франция намерены выполнять свои обязательства в отношении Польши.
Таким образом, попытка Гитлера разрушить англо-франко-польский альянс провалилась. Теперь он знал, что нападение на Польшу будет означать войну с западными державами, в то время как Британия дает ему шанс мирного урегулирования. Перед лицом этой альтернативы он 29 августа намеренно сделал выбор в пользу войны, тот выбор, который привел его к высшей точке военных завоеваний, но в конце концов – к самоубийству и к безымянной могиле в садах берлинской канцелярии. Фарс с предложением Польше условий для переговоров состоялся 30–31 августа, а 1 сентября на рассвете вермахт пересек польскую границу.
Король Георг с растущей болью наблюдал из Лондона за событиями этих последних судьбоносных дней. Мысль о войне, о неизбежных жертвах и страданиях его народа вызывала у него такое же отвращение, как у любого другого англичанина, однако он никогда не колебался в своей вере в нерушимость слова Британии. Его день был расписан по минутам: совещания Тайного совета, аудиенции министрам, посещение военного министерства, Адмиралтейства, министерства ВВС и Центра стратегических операций и обороны Королевского флота. За вторжением Германии в Польшу 1 сентября последовал день ожидания, в течение которого правительство стремилось согласовать свои действия с французами и, в конце концов, отправило в Берлин ультиматум, в котором требовало от Гитлера в качестве предварительного условия для переговоров вывести войска из Польши или принять объявление войны со стороны Британии и Франции. Многие считали, что действия Британии и Франции в поддержку Польши последуют автоматически, и задержка с объявлением войны вкупе с двусмысленной сдержанностью премьер-министра в палате представителей давала повод для опасений о неизбежности нового Мюнхенского соглашения[114].
Но пути назад не было. Гитлер не ответил на англо-французские требования, время ультиматума истекло, и 3 сентября в одиннадцать часов утра Великобритания и Франция вступили в войну с Германией.
С началом войны король Георг решил вести дневник[115]. Следующие семь с половиной лет до января 1947 года он, невзирая на усталость, правдиво и дотошно записывал события дня и часто свою реакцию на них. Эта более человечная и иллюстративная хроника, чем та, которую оставил его отец, является бесценным свидетельством не только событий того периода, но и мыслей суверена.
«Воскресенье, 3 сентября 1939 г.
Когда пробило 11 часов того судьбоносного утра, я испытал определенное облегчение, потому что тревожные 10 дней напряженных и временами казавшихся успешными переговоров по поводу Польши с Германией и с Муссолини, тоже работавшим на дело мира, закончились. Гитлер не стал, да и не смог бы отвести нас от края бездны, к которому он нас подвел. Несмотря на наши возражения, что польский вопрос может быть урегулирован без применения силы, Гитлер сделал этот шаг, хотя он понимал, что вся мощь Британской империи обрушится на него, чтобы помочь нашему союзнику Польше.
Франция наш союзник. Италия на данный момент объявила себя нейтральной.
Когда 4–5 августа 1914 года началась война, я был мидшипменом и нес вахту на военном корабле „Коллингвуд“ где-то в Северном море. Мне было 18 лет.
На флоте все были довольны, что это наконец произошло. Нас обучали в уверенности, что однажды война между Германией и этой страной начнется, и, когда они началась, мы думали, что к ней готовы. Но мы не были готовы к тому, какой в действительности оказалась современная война, и те из нас, кто прошел через ту Великую войну, никогда больше не хотели новой.
Сегодня у нас снова война, но я больше не мидшипмен Королевского военно-морского флота.
За последний год после Мюнхенского соглашения Германия, вернее, ее лидеры держали нас в непрерывной тревоге по поводу возможного кризиса того или иного масштаба. В марте этого года Гитлер вошел в Чехословакию. Потом в Мемель. Мы знали, что решение польского вопроса станет следующим в списке бескровных побед Гитлера. Вся страна это понимала и готовилась к этому, рекордными темпами производя вооружения, самолеты и все, что нужно для войны, чтобы выдержать следующий реальный кризис.
Поэтому сегодня, когда этот кризис закончился и результатом переговоров стала война, страна спокойна, тверда, едина в поддержке своих лидеров и полна решимости бороться, пока свобода и справедливость в этом мире снова не будут в безопасности…
Вечером ко мне приходил премьер-министр. Он был очень расстроен – хотя и очень спокоен, – что вся его работа по поддержанию мира в последние месяцы оказалась безрезультатной. Он знает, что Мюнхенское соглашение предотвратило войну в Европе в прошлом году и что потом его жестоко критиковали за его внешнюю политику. В то время он встречался с Гитлером лицом к лицу и надеялся, что сумел внушить ему, что повторение такого поведения будет означать конец нашему терпению.
В 6 часов вечера я выступил по радио с обращением к империи».
Тем вечером выступление короля по радио стало завершением крайне напряженного дня. Палата представителей, возможно впервые за всю свою историю, собралась в воскресенье, чтобы выслушать финальный доклад премьер-министра о последних моментах мира. После этого мистер Чемберлен сам произнес обращение к нации, и сразу же после того, как затихли его последние слова, впервые раздался вой сирен, которому в последующие годы суждено было вселять тревогу в сердца людей. Несмотря на то что никакого налета не последовало, инцидент прозвучал предупредительной нотой войны, небесполезной для тех, кого нелегко было растревожить.
Послание короля было декларацией простой веры в простые истины, и здесь оно приводится целиком, поскольку нет лучшей эпитомы фундаментальных принципов, во имя которых Британия вступила в войну. Это было послание, которое, как, пожалуй, ничто другое, придало мужества народу Британии перед лицом предстоящей борьбы и объединило его в решимости добиться победы.
«В этот тяжелый час, быть может самый роковой в нашей истории, я обращаюсь ко всем и каждому из моих подданных в метрополии и в доминионах. Я обращаюсь преисполненный глубоким чувством к каждому из вас, как будто бы переступил ваш порог, и лично говорю с вами. Многие из вас уже во второй раз слышат сообщение о войне. Мы снова и снова пытались прийти к мирному решению, преодолев противоречия между нашим народом и теми, кто теперь стал нашим врагом. Но все усилия оказались напрасны. Мы были втянуты в серьезный конфликт, и наши принципы обязали нас принять брошенный вызов, ибо торжество зла стало бы фатальным для цивилизованного порядка во всем мире. Это зло, не прикрытое никакой личиной, законной признает примитивную доктрину, что сила всегда права. Во имя сохранения всего, что нам дорого, мы считаем недопустимым этот вызов отвергнуть. И во имя этой высокой цели я сейчас призываю мой народ здесь, дома, и мой народ далеко за морем считать эту волю своей собственной. Я прошу всех сохранять единство, выдержку и спокойствие в этот час испытаний. Задача эта нелегка, впереди у нас горькие дни; война сейчас выйдет далеко за поля сражений, но мы должны поступить так, как считаем правильным, и благоговейно вручить нашу судьбу в руки Господа. Если мы все как один станем твердо двигаться по этому пути, тогда с Божьей помощью мы одержим победу! Да благословит и сохранит Он всех нас».
Глава 5Психологическая войнаСентябрь 1939 – май 1940
Справедливо отмечено, что в сентябре 1938 г., во время Мюнхенского кризиса, шансы на то, что различные блоки Британского Содружества вступят в поддержку возникших в результате французского договора обязательств перед Чехословакией, были крайне малы. При оценке ситуации эта мысль, несомненно, присутствовала в умах как короля Георга, так и его премьер-министра. Если большинство британской общественности согласилось (а несомненно, так и было) с мнением мистера Чемберлена, выраженным в его знаменитом обращении от 23 сентября, в отношении того, что «сколь ужасной, фантастичной и неправдоподобной представляется сама мысль о том, что мы должны здесь, у себя, рыть траншеи и примерять противогазы лишь потому, что в одной далекой стране поссорились между собой люди, о которых нам ничего не известно», насколько это справедливо было в отношении жителя франкоканадского происхождения, погонщика овец из Квинсленда или жителя южноафриканского вельда?