Умонастроения, которые привели к отказу в поддержке во время Чанакского кризиса[116], и определенные оговорки к Локарнским соглашениям[117] стали твердой политикой двенадцать лет спустя. Коллеги мистера Чемберлена в Оттаве, Канберре, Веллингтоне и Претории полностью поддержали его политику умиротворения, сформулированную на Имперской конференции 1937 г., и приняли ее как свою собственную. Однако шанс на их одобрение был бы ничтожно мал, если бы он попросил их отказаться от этой политики немногим более года спустя, несмотря на то что не было никаких сомнений в их искреннем одобрении политики британского правительства в Мюнхене.
В таких обстоятельствах решение правительства его величества в Соединенном Королевстве в марте 1939 г. приступить к полному пересмотру этой политики и взять на себя далеко идущие конкретные обязательства перед континентальной Европой было выдающимся и смелым. Ни один доминион не был причастен к гарантиям, предложенным Польше, Греции и Румынии, а также союзу с Турцией. Правительства стран Содружества были полностью информированы обо всех событиях, и, когда позволяло время, с ними проводились консультации, однако было принято к вниманию, что ни информация, ни консультации не могли быть равнозначны обязательствам, хотя и признавалось, что доминионы не могут оставаться не затронутыми последствиями британской политики в Европе. Это, как совершенно справедливо написал профессор Мансерг, было «чрезвычайно важным фактом в 1939 г. 3 сентября Соединенное Королевство объявило войну Германии в соответствии с исполнением гарантий, предоставленных Польше ранее в марте, но в остальном вопрос мира и войны должен был решаться в свете более широких рассмотрений».
Таким образом, сентябрь 1939 г. стал одной из величайших вех в эволюции Британского Содружества и той самой вехой, которая придала дополнительный смысл высказыванию короля Георга о том, что посторонний человек вполне мог поверить, что «такого животного не существует». Ибо, несмотря на разногласия, невзирая на разнообразие суждений и подходов, животное оказалось не только существующим, но и вполне живым.
Различия в аргументах действительно были многочисленными и крайне разнообразными. Тихоокеанские доминионы придерживались собственной доктрины, согласно которой нейтралитет со стороны короля в одной части Содружества был логически несовместим с его пребыванием в состоянии войны в другой. Поэтому они автоматически считали себя воюющими сторонами, и их объяв ление войны Германии произошло одновременно с объявлением войны Великобританией 3 сентября. В случае с Австралией, несмотря на то что парламент провел заседание, он даже не был созван для одобрения действий кабинета министров, и страна сразу же сплотилась под лозунгом: «Один король, один флаг, одно дело». В Новой Зеландии предложение об одобрении и подтверждении объявления войны было принято палатой представителей без возражений.
В Канаде моральный дух был иным, результат таким же. В соответствии с мнением, которое ее премьер-министр провозглашал в течение многих лет, заключавшемся в том, что Канада не вступит в войну только по той причине, что Великобритания или остальная часть Содружества находятся в состоянии войны, до тех пор, пока она добровольно и независимо не примет решение сделать это, достопочтенный Маккензи Кинг созвал парламент только 7 сентября, на четыре дня позже объявления войны Соединенным Королевством. Последовавшие затем дебаты показали, что с 1938 года произошли три события, которые помогли выкристаллизовать канадское мнение: неприкрытая наглость, с которой Гитлер намеренно отказался от основ Мюнхенского соглашения; его циничный пакт с Советским Союзом; и недавний визит их величеств. Когда ходатайство об объявлении войны было перенесено на 9 сентября, его приняли без каких-либо разногласий, и с 10-го числа Канада объявила войну Германии.
Однако в Южной Африке раскол был глубоким и ожесточенным. Престарелый премьер-министр генерал Герцог всегда придерживался мнения, что за Гитлером и нацистским режимом стоит «нечестивый Версальский договор», на котором, как и на навязавших его победителях, лежит главная ответственность за бедственное положение Европы. На протяжении шести лет он действовал в тесном сотрудничестве с генералом Смэтсом, стремясь к тому, чтобы европейские народы Южной Африки могли примириться и в конечном итоге слиться в единую нацию; и вплоть до мюнхенских событий их точка зрения полностью склонялась в пользу политики невмешательства Южной Африки в случае войны в Европе.
Однако теперь, в сентябре 1939 года, пути этих двух великих южноафриканцев разошлись. Генерал Герцог остался верен своему прежнему убеждению. Его точка зрения была непоколебима; взгляды Смэтса все еще поддавались воздействию. В течение года, разделявшего чешский и польский кризисы, генерал Смэтс постепенно отошел от политики премьер-министра. Он изучал и в конце концов постиг те темные силы, действовавшие в Центральной Европе, и, более того, он отчетливо осознавал опасность, которую победоносная Германия представляла бы для Южно-Африканского союза.
Поэтому, когда 2 сентября 1939 года генерал Герцог сообщил кабинету министров, что он готов рекомендовать парламенту политику нейтралитета, генерал Смэтс яростно воспротивился ему и объявил о своем намерении поставить вопрос на голосование в зале заседаний палаты собрания. Кабинет разделился в соотношении пять на семь против генерала Герцога, но премьер-министр не уступил. Он полагал, что при поддержке Партии националистов доктора Малана[118] сможет получить большинство в палате представителей и, хотя больше не возглавлял объединенный кабинет министров, 4 сентября встретился с парламентом. Там он выступил со страстной речью в защиту нейтралитета, на которую генерал Смэтс ответил с таким же пылом в поддержку объявления войны, с оговоркой, что южноафриканские войска не должны размещаться за пределами страны. Последовавшие за этим исторические дебаты были затяжными и ожесточенными, в манере африканера. Голосование состоялось только поздно вечером второго дня в атмосфере крайнего напряжения. Шестьдесят семь членов парламента проголосовали за предложение премьер-министра о нейтралитете, восемьдесят четыре – за поправку генерала Смэтса об объявлении войны.
Даже в этот момент генерал Герцог не признал окончательно своего поражения. Полагая, что всеобщие выборы приведут к большинству голосов в поддержку его политики, он посоветовал генерал-губернатору распустить парламент; и только когда сэр Патрик Дункан отверг его совет, он подал в отставку. Генерал Смэтс безотлагательно сформировал кабинет министров, и 6 сентября Южная Африка анонсировала объявление войны Германии.
Оставалась Ирландия. Здесь перед премьер-министром де Валерой, являвшим странное сочетание мрачного мистицизма, реальной политики и государственного мастерства, стояла в некотором смысле самая легкая задача из всех. Ибо точно так же, как антиподные доминионы считали себя автоматически находящимися в состоянии войны в соответствии с декларацией Соединенного Королевства, жители Эйра (ирландское название государства Ирландии) считали себя «автоматически нейтральными». Эта точка зрения была почти повсеместно принята по всей стране, и все партии в Дайл Эйрианн[119] были единодушны в ее поддержке. Сам де Валера считал, что в противном случае, если бы он попытался склонить своих соотечественников к войне, он потерпел бы неудачу, даже если бы развязалась гражданская война. Поскольку Ирландия на данном этапе, как это ни парадоксально, скорее предпочла бы сражаться, чем вступать в войну[120].
Но де Валера разделял взгляды своих соотечественников, хотя и пришел к своему выводу в результате более широких соображений, чем большинство из них. Он не только разделял их стремление оставаться нейтральными, признавая невозможность направить их на какой-либо иной курс, если бы он того пожелал, но и его собственные наблюдения в Женеве в качестве президента Лиги Наций в сентябре 1932 года убедили его в опасном состоянии мира в целом, в бесплодности информационной политики и первоочередной необходимости удержать Ирландию от втягивания в неизбежный водоворот.
Поэтому, когда ассамблея Дайл собралась 2 сентября 1939 года, речь шла не о том, должна ли Ирландия оставаться нейтральной (этот вопрос уже считался решенным), а о том, как лучше всего обеспечить ее нейтралитет. И введенное затем законодательство в виде поправки к конституции 1939 года и Закона о чрезвычайных полномочиях было направлено исключительно на достижение этой цели. Таким образом, надежды Чемберлена на плоды его прежнего умиротворения Ирландии были разбиты вдребезги, а худшие предчувствия Черчилля оправдались. В Ирландии не было военно-морских баз британского флота, но не было и военных заводов по производству боеприпасов, защищенных от воздушных атак, и де Валера решительно отверг несколько попыток британского правительства убедить его отказаться от нейтралитета Ирландии[121]. Однако нейтралитет не помешал тысячам ирландцев пойти добровольцами на службу в вооруженные силы и на военные заводы Британии.
Таким образом, проблема, которая так долго беспокоила конституционных юристов и толкователей Вестминстерского статута, заключалась в том, возможно ли, чтобы король находился в состоянии войны из-за решений одних своих правительств и соблюдал нейтралитет из-за решений других. И вопрос о том, сможет ли часть Содружества, провозгласившая себя нейтральной, остаться в составе Содружества, получил прагматическое признание и имел некоторые любопытные конституционные последствия. Несмотря на свой нейтралитет, Ирландия по-прежнему считалась членом Содружества в соответствии с решением Имперской конференции 1937 года, и на деле правительство Соединенного Королевства предприняло шаг, который многие считали запоздалым, поставив свое представительство в Ирландии на более формальную основу. До сих пор для защиты британских интересов было достаточно должности комиссара по торговле, но в сентябре 1939 года сэр Джон Маффи был назначен в Дублин первым дипломатическим представителем Соединенного Королевства.