Так король Георг расстался со вторым из своих премьер-министров и вступил в великолепную эпоху своего третьего министра. Это был нелегкий переход. Как мистер Болдуин, так и мистер Чемберлен соответствовали традиционному образцу политиков-консерваторов, и этим они понравились королю. В их преемнике было мало похожего. Политический рост мистера Черчилля был свободным, не сдерживаемым рабской преданностью какой-либо одной партии, не обремененным чрезмерной преданностью устаревшим политическим лозунгам. Независимо от того, являлся ли он номинально либеральным конституционалистом или консерватором, в душе он всегда оставался независимым человеком, не боявшимся партийной дисциплины и не реагировавшим на нее; решительно придерживавшимся той линии, которая на данный момент казалась ему наилучшей; следовавшим инстинктивной мудрости, которая иногда ставила Черчилля намного выше государственной мудрости его номинальных лидеров. Он вполне мог бы сказать, следуя великому Дэниелу Уэбстеру (американскому оратору и патриоту), что «противоречивость мнений, возникающая в результате изменения обстоятельств, часто оправданна. Но есть противоречивость, которая заслуживает порицания; это противоречивость между убеждениями человека и его выбором, между его совестью и его поведением. Ни один человек никогда не обвинит меня в подобной противоречивости»[136].
Именно независимость духа поставила мистера Черчилля в оппозицию мистеру Болдуину во время отречения короля Эдуарда VIII, а также мистеру Чемберлену в отношении политики умиротворения, но ни одно из этих обстоятельств не являлось основной рекомендацией для короля Георга. Однако во время коронации король направил мистеру Черчиллю письмо, которое тот, переписывая в своих воспоминаниях, описал как «жест великодушия»; но осуждение мистера Чемберлена было не так легко забыть. Возможно также, что его величество разделял некоторую долю неуверенности, которую англичане того времени испытывали по отношению к мистеру Черчиллю, вызванную калейдоскопическим характером его прошлой карьеры. Возможно, он и в самом деле был несколько ошеломлен грандиозностью личности мистера Черчилля. Возможно, это было вызвано его личным огорчением из-за расставания с мистером Чемберленом и разочарованием в отношении лорда Галифакса. Какой бы ни была причина, король безоговорочно принял совет мистера Чемберлена пригласить мистера Черчилля для формирования правительства и оказал ему полную поддержку, однако между сувереном и его новым премьер-министром не сразу установилась та личная степень теплоты, которая оживляла его отношения с двумя его предшественниками.
«Я пока не могу думать об Уинстоне как о премьер-министре… – записал король в своем дневнике 11 мая. – Я встретил Галифакса в саду и сказал ему, что мне жаль, что он не стал премьер-министром».
Однако эта ситуация длилась недолго. Неординарный здравый смысл короля и его глубокое понимание величия, нравственное достоинство и притягательность мистера Черчилля, серьезная угроза для нации и Содружества, с которой они оба столкнулись в руководстве государством, способствовали тому тесному сотрудничеству, которое быстро переросло во взаимную привязанность и восхищение друг другом. Прошло совсем немного времени, и король уже с приятным предвкушением ожидал аудиенции с премьер-министром. Он находил в них плодотворные возможности для совместного снятия душевного напряжения, и к сентябрю официальные аудиенции были заменены регулярными ланчами по вторникам, на которых король и его премьер-министр, самостоятельно накладывая еду на тарелки с сервировочного столика, могли спокойно заниматься государственными делами, если только им не мешали случайные воздушные налеты. «Как убежденный сторонник конституционной монархии, – писал мистер Черчилль, – я высоко ценил ту любезную обходительность, с которой ко мне относились как к первому министру, чему, как я полагаю, не имелось прецедента со времен королевы Анны и Мальборо в годы его влияния».
К Новому году отношения между государем и министром прошли первое испытание. «Лучшего премьер-министра мне не найти», – записал король в своем дневнике.
Глава 6Решающая борьбаМай 1940 – июнь 1941
Под давлением обстоятельств и сильных личностных качеств судьба распорядилась так, чтобы с момента первых бедствий в мае 1940 года до окончательного триумфа в мае 1945 года мистер Уинстон Черчилль занимал центральное место на национальной сцене Великобритании, и позже, вместе с президентом Рузвельтом и маршалом Сталиным, доминировал на международной арене. В той войне, что разразилась тогда в мире, бесстрашие, смелость в принятии решений и стойкость одного человека были необходимы для выживания всей Британии, один человек, чьему руководству британский народ мог безоговорочно доверять, чье вдохновение могло разжечь их собственное упорное сопротивление и чей гений мог объяснить заложенный в них скрытый смысл. Как скромно выразился сам мистер Черчилль: «Именно нация и народ, населяющие весь земной шар, обладали львиным сердцем. Мне посчастливилось быть призванным издать львиный рев». То, что он должен исполнить эту роль, было неотвратимо. Этот Человек и это Время встретились, и мистер Черчилль стал хозяином положения.
Но за премьер-министром, опираясь на всю мощь и традиции конституционной монархии, стоял король, который своим примером, преподнесенным им самим и королевой, явил своему народу эталон бескорыстия и мужества, который не мог предложить никто, кроме человека, занимавшего его высокий пост. Всеобщая война в своей тотальности щадит монарха не больше, чем простого подданного. Для народа Британии, пережившего великое испытание, осознание того, что их король и его семья разделяли опасности и лишения, их потери и печали, служило источником огромного утешения; и часто повторяемая королем, безусловно искренняя и неукротимая вера в окончательную победу, даже в самую мрачную годину, не только внесла неоценимый вклад в поддержку морального духа нации, но и упрочила во всей стране глубокую и непоколебимую преданность монархии, взращенную любовью и восхищением.
Лидерство короля, хотя и менее драматичное, менее космическое и менее обременительное, чем руководство мистера Черчилля, тем не менее благодаря своей простоте и достоинству внесло жизненно важный вклад в победу, послужив примером личного самопожертвования и беспримерной преданности долгу, что вызывало со всех сторон дух подражания.
Трудно найти лучшую кристаллизацию этого лидерства, чем в послании короля Георга своему народу в День империи, 24 мая 1940 года, которое призывало к проведению Дня национального молебна в следующее воскресенье. Понимая важность данного события, он был исполнен решимости сделать свою речь наиболее достойной. Дни были потрачены на тщательную подготовку, часы – на репетиции с мистером Лайонелом Логом, но военная ситуация оставалась настолько изменчивой, что прежде, чем он мог выступить перед ненавистным ему микрофоном, могло потребоваться внести изменения в текст в последнюю минуту. «Я был очень доволен тем, как я выступил. Как же я ненавижу радиотрансляцию».
Эта речь олицетворяла простые убеждения самого короля; признание значимости рассматриваемого вопроса, веру в правое дело, уверенность в окончательной победе и, прежде всего, высокое доверие Всемогущему Господу.
«Я намереваюсь говорить с вами откровенно, ибо в эту годину испытаний я знаю, что вы не хотели бы, чтобы я поступил иначе. Пусть никто не заблуждается: враги наши стремятся не просто к территориальному завоеванию. Это низвержение, окончательное низложение империи, конец всего, за что она выступает, и после этого завоевание мира. И если их твердое намерение восторжествует, они приложат к этому всю ненависть и жестокость, которые они уже проявили…
Нашей честности противостоит бесчестье, нашей верности противостоит предательство, нашей справедливости противостоит грубая сила. Так, в явном и неоспоримом противодействии, находятся силы, которые сейчас противостоят друг другу. Великое противостояние народов по всей империи, без сомнения, покажет, кто одержит верх… Сплоченные единством целей, они будут защищать свою жизнь и все, ради чего стоит жить.
Пусть никто не думает, что моя уверенность слабнет, когда я говорю вам, сколь опасно испытание, с которым нам приходится сталкиваться. Напротив, она сияет в моем сердце так же ярко, как она сияет и в вашем. Но одной уверенности недостаточно. Ее следует вооружить мужеством и решимостью, выносливостью и самопожертвованием…
В сей роковой час мы обращаемся, как до нас обращались наши отцы во все времена испытаний, к Всевышнему… Давайте же в едином порыве, смиренно, но с уверенностью доверимся Господу и обратимся к Нему за помощью, дабы мы могли доблестно защищать справедливость такой, какой нам дано ее видеть…
Сохраняйте ваши сердца гордыми и вашу решимость непоколебимой. Давайте все как один приступим к выполнению этой задачи, с улыбкой на устах и высоко поднятой головой, и с Божьей помощью мы победим».
Из Лондона, в те судьбоносные дни прекрасного, но наполненного страхами лета, король Георг наблюдал, как разворачиваются начальные этапы решающей борьбы, когда войска верхмахта с неумолимой силой пронеслись по Нидерландам и Северной Франции. Однако он не оставался лишь бесстрастным наблюдателем. 13 мая, возможно впервые в истории, один монарх обратился к другому с просьбой о помощи по междугородному телефону.
«В 5 часов утра меня разбудил сержант, сообщивший, что со мной хочет поговорить королева Нидерландов Вильгельмина, – записал король. – Я ему не поверил, но подошел к телефону, и это была она. Она умоляла меня прислать авиацию для защиты Голландии. Я передал это сообщение всем, кого это касалось, и вернулся в постель. Не часто кому-нибудь звонят в такое время, особенно королева. Но в наши дни может случиться всякое, и гораздо худшее».