[142], которые, к сожалению, ухудшили англофранцузские отношения. Король выразил сожаление по поводу того, что его обращение пришло слишком поздно.
«Лично я более доволен теперь, когда у нас нет союзников, с которыми нужно быть вежливыми и ублажать», – писал король королеве Марии после падения Франции, и в этих чувствах он выразил мнение, совпадающее с мнением подавляющего большинства своих подданных[143].
Способность британского народа к иррациональному поведению в политической жизни сравнима только с его абсолютным нежеланием признавать поражение и способностью увенчивать свои неудачи лаврами победы. Чувство восторга и гордости, охватившее Англию после эвакуации войск из Дюнкерка, скорее усилилось, чем уменьшилось от осознания того, что Британия теперь осталась одна в этой битве, разоруженная и готовая сражаться без участия менее решительных друзей[144]. Люди, которые зажгли маяки Армады «от Эддистоуна до Бервик-Баундс, от Клина до Милфорд-Бей» и без страха наблюдали за мерцанием костров наполеоновской армии в Булони, теперь достойно ответили на мрачное обещание мистера Черчилля «крови, пота и слез» и призыв короля к «решающей борьбе». Этот чувство гордости и преданности нашло свое выражение в приветствии, с которым один сотрудник правительственного ведомства обратился к высокопоставленному лицу на следующий день после падения Франции: «Итак, сэр, мы сейчас в финале, и он будет сыгран на нашем поле». Это также вдохновило Дороти Л. Сэйерс на написание стихотворения «Последняя война», ставшего впоследствии знаменитым:
Восхвали, Господи, войну за Англию —
Свинцовый прилив и угрюмый берег.
Угрозу, нависшую в этот час,
Одинокий остров, как башня,
Окруженная разъяренным воинством…
Не было ни бравады, ни тщеславия, ни возврата к старому «ура-патриотизму» девяностых, которые Редьярд Киплинг использовал в своей «Молитве», поскольку в июне 1940 года катастрофически не хватало «дымящейся трубки» и «железного осколка». Армия вернулась с континента, овеянная славой, но больше ни с чем. Ополченцы во многих случаях были вооружены пиками и кирками и упражнялись метлами. Дух, с которым Британия «стояла в одиночку» в 1940 году, безусловно, был духом гордости, но гордости, закаленной преданностью делу защиты страны, готовностью стоять насмерть, если понадобится, ради достойной и мирной жизни, вопреки бесчестью, предательству и грубой силе; духом той гордости народа, который, по словам своего короля, «восстал в справедливом гневе против всего того, что они ненавидели и презирали».
Началась лихорадочная подготовка к предстоящему натиску, и никто не мог сказать, как скоро это произойдет. На самом деле Гитлер колебался, прежде чем перебросить войну через Ла-Манш, надеясь, что ввиду пагубных последствий британское правительство можно будет убедить заключить мир. Хотя 16 июля он отдал Кейтелю и Йодлю приказ подготовить планы нападения, тремя днями позже в своей речи в рейхстаге он обратился с «последним призывом к здравому смыслу» и попытался убедить Великобританию в бесполезности продолжения борьбы. И только когда эти старания были с презрением отвергнуты, фюрер отдал последние приказы подготовиться для вторжения в Великобританию, которые получили кодовое название операция «Морской лев».
Тем временем Британия выжидала и готовилась к защите, важнейшей частью которой являлось обеспечение безопасности суверена. Еще многое предстояло сделать. В начале войны, несмотря на всеобщее ожидание, что Лондон подвергнется немедленной и беспощадной бомбардировке, в Букингемском дворце, похоже, не было предусмотрено никакой защиты ни для их величеств, ни для их домочадцев. Теперь в подвальном помещении маленькая комнатка, предназначенная для горничных, была отведена под убежище, укрепленное деревянными брусьями и разделенное на мелкие кабинки перегородками. И только в 1941 году рядом с дворцом было построено полноценное бетонное бомбоубежище, с соответствующим оборудованием газонепроницаемых камер, с вполне вместительными санузлами и с кухонными помещениями.
На случай вторжения был разработан тщательно продуманный план немедленной эвакуации королевской семьи из Лондона. Поскольку, хотя и обсуждалась возможность в экстренном порядке отправки принцесс в Канаду, никогда и ни при каких обстоятельствах не возникало даже мысли о том, что король и королева покинут страну. На самом деле король Георг никогда об этом даже не думал. В те дни, когда, по словам мистера Черчилля, «мы с суровым спокойствием относились к идее погибнуть, сражаясь посреди руин Уайтхолла», его величество устроил стрельбище в садах Букингемского дворца и еще одно в Виндзоре, на котором он и другие члены его семьи вместе с его конюшими регулярно тренировались в стрельбе из винтовок, пистолетов и автоматов. Как позже рассказывал король, он намеревался в случае вторжения немцев в Британию и создания британского движения Сопротивления немедленно предложить его лидеру свои услуги в любом качестве.
Однако необходимость покинуть Лондон следовало предусмотреть, и в разных частях страны было выбрано несколько мест, куда могли бы отправиться их величества. Одним из наиболее предпочтительных оказалось поместье в Западной Англии, которое примерно сто тридцать лет назад было выбрано с той же целью, когда готовились планы обеспечения безопасности короля Георга III и его семьи в случае вторжения Наполеона.
Аналогичные меры были приняты и для других членов королевской семьи. Королева Мария, против своей воли, покинула Мальборо-Хаус и перебралась в Бадминтон-Хаус, дом герцога Бофорта – своего племянника по мужу, но герцогиня Глостерская объявила о своем намерении «оставаться на месте» в Нортгемптоншире, полагаясь на Бога и ополчение Барнуэлла.
Охрана их величеств была поручена отборному отряду офицеров и солдат из гвардейской бригады и дворцовой кавалерии, которые, будучи оснащенными бронированными автомобилями, стояли наготове день и ночь, чтобы доставить короля и королеву в безопасное место или защитить их от внезапных атак германских парашютно-десантных войск.
Последняя опасность выглядела вполне реальной, поскольку опыт королевы Вильгельмины и короля Хокона показал, что целью врага являлось захватить, если это вообще возможно, личность суверена страны, в которую они вторглись[145]. И голландский, и норвежский монархи подвергались постоянным попыткам захвата, и оба внушили королю Георгу и королеве Елизавете опасность подобной тактики.
Король Хокон был особенно настойчив. После того как он со своим сыном, наследным принцем Олавом, прибыл из Норвегии 10 июня, его поселили в Букингемском дворце, и однажды он спросил короля Георга, что произойдет, если возникнет угроза парашютной атаки. Король объяснил способ оповещения охраны, и король Хокон, настроенный несколько скептически, попросил показать его в действии. Король Георг услужливо нажал на кнопку тревоги, и вместе с королевой они отправились в сад, чтобы посмотреть на результат. И каково же было всеобщее изумление, когда ничего не произошло. Встревоженный конюший, посланный навести справки, вернулся с докладом, что дежурный сержант полиции проинформировал офицера охраны о том, что никакого нападения не ожидается, «так как он ничего об этом не слышал». После того как вмешалась полиция, несколько гвардейцев сразу вторглись в сад и, к ужасу короля Хокона, но к огромному удовольствию короля и королевы, принялись бить подлесок и кусты, на манер загонщиков на охоте, а не солдат, преследующих опасного врага. В результате этого инцидента меры предосторожности были пересмотрены и усилены.
В момент пугающего затишья, за мгновение до того, как ураган огня и взрывов должен был обрушиться на Британию, была предпринята последняя попытка предупредить о надвигающейся беде. Престарелый король Швеции Густав, старейшина монархов Европы, тайно предложил свои услуги королю Георгу и Гитлеру для того, чтобы изучить возможности заключения мира. Король Георг получил это секретное письмо 2 августа и незамедлительно передал его своим министрам для рассмотрения в доминионах. Его собственная реакция, записанная в дневнике, была предельно ясной: «Как мы можем говорить о мире с Германией сейчас, после того как она захватила и деморализовала народы стольких стран Европы? До тех пор, пока Германия не будет готова жить в мире со своими соседями в Европе, она всегда будет представлять угрозу. Мы должны избавиться от ее агрессивного духа, от ее орудий войны и людей, которых обучили ими пользоваться».
То, что правительство его величества в Великобритании и за ее пределами также придерживается такого же однозначного мнения, было совершенно ясно выражено в ответе, который король Георг послал королю Швеции с отказом от его предложения. Учитывая прошлые беззакония врага, король не видел ни малейшей причины отступить от принципов и решений, которые он и его министры уже изложили.
«…Напротив, намерение моих народов продолжать войну до тех пор, пока их цели не будут достигнуты, укрепилось. Они не отступят от своего долга и твердо верят, что с помощью Божией у них будет достаточно средств для выполнения своей задачи».
Дата получения ответа короля сама по себе имеет большое значение. Письмо было вручено шведскому министру 12 августа, в день, когда подготовительные мероприятия к Битве за Британию[146] подошли к завершению.
До заключения перемирия с Францией люфтваффе совершали ограниченные воздушные налеты; с 10 июля немецкая авиация начала наносить массированные удары по различным целям. Однако основное сражение началось только 13 августа, когда произошло полномасштабное нападение на торговый флот в Ла-Манше и порты южного побережья. 26 августа противник перенес свои удары на истребительные аэродромы на юге и юго-востоке. Штурм Лондона начался 7 сентября, не прекращаясь ни днем ни ночью, а ночные налеты на столицу продолжались с разной интенсивностью в течение всей зимы. В ходе этих операций противнику был нанесен большой урон, но и британские потери летчиков-истребителей также были значительными. В Битве за Англию той роковой осенью многие молодые англичане, жертвуя собой, уверились в том, что «смерть открывает неведомые двери. Умереть – это великая честь»