На начальной стадии отражения атак король Георг не ослаблял своего внимания к обороне Британии. Он разъезжал по стране взад и вперед, инспектируя недавно сформированное ополчение, истребительную базу Королевских ВВС и реорганизованную и переоснащенную армию. Везде он оказывал поддержку и проявлял интерес и – везде, где это было возможно, – вносил немного юмора. Ничто не забавляло его больше, чем когда взволнованный часовой ополчения останавливал его и просил предъявить удостоверение личности, которое, как и все жители его осажденного королевства, он всегда носил с собой. Особенно его восхитили солдаты Королевской армии и то, как они быстро перешли из гражданской жизни в военную. Он дружелюбно разговаривал с ними, заставляя их чувствовать себя свободно и непринужденно. «Я был поражен тем, как они выглядят, – написал он однажды в своем дневнике. – Обычные молодые люди, которые принадлежали к самым разным профессиям, теперь летают и используют самые сложные и современные изобретения».
Но именно тогда, когда основная тяжесть борьбы обрушилась на Лондон, король Георг нашел себя. В жесткой и сугубо практической форме проявилось доказательство его собственной теории монархии: суверен – это тот, кто стоит во главе своего народа, разделяет его опасности, глубоко обеспокоен его страданиями, ободряет и поддерживает его в твердой решимости противостоять врагу. Снова и снова в те теплые сентябрьские дни, когда Восточный и Южный Лондон сотрясались под первыми ударами вражеских бомбардировок, король и королева появлялись внезапно и без формальностей среди обломков и руин зданий. Как-то раз, когда король остановился, осматривая недавно процветавший район, кто-то из окружающих воскликнул: «Слава богу, что у нас замечательный король!», вызвав нестройные радостные восклицания окружающих. «Слава богу, что у нас есть хорошие люди!» – последовал ответ короля, и снова раздались радостные возгласы. Слова понимания, а также добрая улыбка королевы служили доказательством искренности их сочувствия. «Мы восхищались им, а ее обожали», – сказал позже один из горожан; а у другого очевидца сохранились яркие воспоминания о группе женщин, стоявших перед разрушенным бомбой рядом домов, их вчерашних жилищ, столпившихся вокруг королевы и открыто восхищавшихся ею.
Если что-то и могло еще более укрепить преданность монархии в сердцах людей, так это было именно это. Мистер Черчилль так выразился в своем письме королю: «Эта война сблизила трон и народ сильнее, чем когда-либо прежде, и ваши величества более любимы всеми сословиями и всеми статусами, чем любой из принцев прошлого».
Таким образом, между королем и его народом установилась тесная связь. 9 сентября люфтваффе переместили центр атаки на Вест-Энд Лондона, и бомба упала на северную часть Букингемского дворца, застряв под каменными ступенями возле зала Регентства. Зал остался цел, и король продолжал пользоваться своим кабинетом, который находился непосредственно под ним. Однако на следующее утро в 1:25 прозвучал взрыв. Никакого ущерба основному строению нанесено не было, и обошлось без жертв, поскольку северная часть дворца была эвакуирована на ночь, но все окна на всех этажах, включая окна королевских покоев, оказались выбиты. Король и королева, которые теперь каждую ночь ночевали в Виндзоре и каждое утро возвращались в Лондон, осмотрели ущерб и, поздравив себя со счастливым спасением, перебрались в комнаты, выходящие окнами во внутренний двор.
Три дня спустя враг нанес новый удар, и на этот раз путь к спасению оказался опаснее.
«Мы прибыли в Лондон и обнаружили, что там начался воздушный налет, – записал король в своем дневнике. – День был очень пасмурный, и шел сильный дождь. Мы были наверху, и Алекс Хардиндж [личный секретарь короля] работал в моей маленькой гостиной, выходившей окнами во двор (я не мог использовать свою обычную из-за разбитых окон). Внезапно мы услышали гул самолета над нами, увидели, как две бомбы упали с противоположной стороны дворца, а затем услышали два оглушительных взрыва, когда бомба упала внутрь четырехугольного двора примерно в 30 ярдах отсюда. Мы глянули друг на друга, а затем мгновенно выбежали в коридор. Было сброшено шесть бомб. Было замечено, что бомбардировщик пролетел прямо над Мэллом[148], затем нырнул сквозь облака и сбросил две бомбы на передний двор, две на четырехугольный, одну на часовню и одну на сад. Часовня была разрушена, и бомба также разрушила мастерскую под ней внизу, в которой работали четыре сантехника. Трое из них получили ранения, четвертый был контужен. Глядя на обломки, я удивляюсь, как они избежали смерти. Мы с Элизабет обошли весь подвал, разговаривая с прислугой, которая не пострадала и сохраняла спокойствие. Ни одно из окон на нашей стороне дворца не было разбито. Нам сказали, что бомба в переднем дворе оказалась замедленного действия, поэтому мы велели открыть все восточные окна на случай, если она взорвется. Мы остались в нашем убежище и там же пообедали. Не приходится сомневаться, что это была прямая атака на Букингемский дворец. К счастью, дворец очень узкий, и бомбы упали на открытом пространстве. Часовня выдается в сад.
„Великолепный образец бомбардировки, мэм, простите, что я так говорю“, – прокомментировал один из полицейских констеблей, старый солдат, дежуривший во дворце, обращаясь к королеве сразу после налета».
Тот факт, что дворец подвергся бомбардировке, был, конечно, известен, но неминуемая опасность, угрожавшая королю и королеве, держалась в строжайшем секрете, и даже премьер-министр не был поставлен в известность. К тому же король был сильно потрясен. «Это было ужасное происшествие, – писал он, – и я не хочу, чтобы оно повторилось. Это, конечно, научит меня „прятаться“ во всех будущих случаях, но нужно быть осторожным, чтобы не стать dugout minded (помешанным на убежищах)». Неделю спустя он все еще не оправился от последствий шока, и многим, кто помнит тот период, было понятно его состояние. «Мне очень не нравится сидеть в своей комнате в понедельник и вторник. Я обнаружил, что не могу читать, постоянно сижу в кресле и смотрю в окно».
Бомбардировка Букингемского дворца послужила важным фактором в единении монархии с народами Великобритании и Содружества. Не осталось незамеченным это влияние и в Соединенных Штатах. Хотя то, что король и королева чудом избежали гибели, не сообщалось, но тот факт, что их жилище подверглось нападению, пробудил новый прилив преданности и стойкости, порожденный общими бедами и страданиями. Это была серьезная ошибка в психологической войне противника. Как писал королю лорд Луис Маунтбаттен: «Если бы Геринг мог осознать, какую глубину чувств вызвала его бомбардировка Букингемского дворца по всей империи и Америке, ему следовало бы дать указание своим убийцам держаться от него подальше».
На короля и королеву этот инцидент также оказал огромное психологическое воздействие. Еще сильнее, чем прежде, они почувствовали себя едиными со своим народом. «Я чувствую, что наши экскурсии по разбомбленным районам Лондона помогают людям, которые потеряли своих родственников и свои дома, – записал король. – Мы оба обрели новую связь с ними, поскольку Букингемский дворец подвергся бомбардировке так же, как и их дома, и никто от этого не застрахован». Королева была не менее выразительна в своем высказывании: «Я рада, что нас бомбили. Это дает мне осознание того, что я могу открыто посмотреть в глаза Ист-Энду».
Однако мало кто мог оценить усилия, стоящие за «самой бравой улыбкой», или знать о том напряжении, с которым ее величество участвовала в этой миссии, выражая сочувствие и поддержку в районах, подвергшихся бомбардировке. «Я чувствую себя совершенно опустошенной и измотанной после всего увиденного и услышанного мною – печали, огорчения, героизма и стойкости духа, – написала она королеве Марии. – Разрушения столь ужасны, а люди столь замечательны – они заслуживают лучшей жизни».
Если в данный момент король Георг не мог гарантировать своим подданным лучшего будущего, он мог, по крайней мере, формально признать их доблесть в настоящем, но ему надлежало принять решение о том, какую форму должно принять это признание. Существовало множество наград и медалей, учрежденных его предшественниками за храбрость и доблесть, но в основном они предназначались для военнослужащих вооруженных сил, и только один из них, крест Виктории, подходил для награждения всех чинов.
Во времена королевы Виктории и даже короля Эдуарда VII казалось непостижимым, чтобы война во всей своей ярости вновь обрушилась непосредственно на Британские острова, которые были защищены от многих бедствий в течение примерно двухсот лет[149]; к тому же концепция тотальной войны, войны, в которой полицейские и пожарные будут наравне с вооруженными силами короны сражаться на передовой и в равной степени будут подвержены смертельным опасностям и ранениям, была столь же чужда воображению предшественников короля Георга VI, как и «космические путешествия» – его собственному. Британские острова теперь находились на осадном положении, их города и порты подвергались ожесточенным бомбардировкам противника. Каждый день, каждую ночь сотрудники полиции и пожарных команд, мужчины и женщины из гражданской и противовоздушной обороны, демонстрировали чудеса гражданской доблести. Службы, состоящие из отрядов подрывников, постоянно рискуя своей жизнью, обезвреживали неразорвавшиеся бомбы и участвовали в спасательных работах, которые проводились самыми обычными представителями общественности. За это не существовало ни наград, ни официального признания.
Именно для удовлетворения этой очевидной потребности король учредил Георгиевский крест и медаль. Они стали плодом его долгих обсуждений и тщательного изучения, как в отношении рекомендаций по их присвоению, так и в отношении внешнего вида.
«Я уже некоторое время думал об этом, – писал король королеве Марии, – поскольку был уверен, что необходима специальная медаль для награждения гражданских лиц за участие в воздушных налетах и крест за храбрость и выдающиеся заслуги в этой области. Георгиевский крест смогут получить как военнослужащие, так и гражданские лица».