Поздно вечером 14 ноября в Букингемский дворец поступило предупреждение из министерства авиации о том, что был обнаружен рентгеновский луч немецких ВВС, проходящий прямо над замком Виндзор, хотя невозможно было определить, на каком расстоянии от луча находилась цель рейдеров в ту ночь. ПВО замка была предупреждена, и позже той же ночью наблюдатели на зубчатых стенах увидели вражеский самолет, проносившийся над их головами при полном лунном свете. Ни одна бомба не была сброшена где-либо вблизи Виндзора, но вскоре стало известно, что воздушному налету подвергся Ковентри.
Луна была полная, небо ясное, а город с его высоким соборным шпилем служил легкой мишенью даже без новых радаров противника. Жители Ковентри, пострадавшие от предыдущих налетов, приняли обычные меры предосторожности. Но это был не обычный налет; это была беспрецедентная по своим масштабам бомбардировка. Пятьсот немецких самолетов сбросили 543 тонны фугасных бомб и зажигательных веществ на город. В течение часа весь центр города охватило пламенем; вспыхнуло двести пожаров, многие из которых не смогли ликвидировать до следующего утра. Наибольшая концентрация бомбежек пришлась на участок размером три четверти мили на полмили в центре города. Около трети этой территории было полностью разрушено, а другая треть требовала последующего сноса. За ту ночь погибло около шестисот человек.
Рассвет 15 ноября застал горящий Ковентри, в котором все общественные службы вышли из строя, мертвые и умирающие все еще оставались похороненными под руинами, а живые пребывали в таком шоке, чтобы делать что-либо еще, кроме как благодарить Бога за то, что они сами остались в живых. Сообщение о бомбежке дошло до короля Георга во второй половине дня, и он сразу же решил приехать в Ковентри на следующий день, чтобы оказать моральную поддержку жителям. Вместе с сэром Александром Хардинджем и сэром Пирсом Легом он выехал из Виндзора в Ковентри, где на окраине города его встретили мэр и главный констебль, которые провели их через груды обломков к тому, что осталось от городской мэрии. Для предотвращения грабежей улицы патрулировались военными; в какой-то момент машины были остановлены, и только после того, как дежурный сержант путем личного досмотра убедился, что пассажир второй машины действительно король, им разрешили проехать дальше.
В развалинах приемной мэра, освещенной в тот серый ноябрьский день свечами, воткнутыми в пивные бутылки, короля приветствовал министр внутренних дел мистер Моррисон и региональный комиссар лорд Дадли. Он получил из первых рук сообщения об ужасных последствиях налета, а затем отправился осмотреть места разрушений сам.
«Я пришел в ужас при виде центра города, – записал он в тот вечер в своем дневнике. – Службы водоснабжения, электроснабжения и газоснабжения перестали функционировать. Я поговорил с членами комитета по чрезвычайным ситуациям, которые были совершенно ошеломлены тем, через что им пришлось пройти. …Я прошелся среди развалин. Собор, отели, магазины – все было уничтожено огнем. Люди на улицах недоумевали, где они, ничего нельзя было узнать. Региональные службы работали хорошо, и многие прибыли за 100 миль. Я разговаривал со многими из них, а также со многими людьми. Я думаю, они обрадовались, что я приехал к ним в трудную минуту… Эти люди не падают духом и с каждым днем становятся все крепче. Потрясение для них было очень велико».
Потрясение для жителей Ковентри было действительно очень велико, но эффект от визита короля оказался огромным и трудно поддающимся описанию. Его внезапное появление среди дымящихся руин и потрясенных взрывами горожан послужило психологическим стимулом, который был столь необходим и который, вероятно, не мог быть обеспечен никаким другим способом. «Мы вдруг почувствовали, что король рядом, что все наладится и что остальная Англия стоит за нами, – сказал один из выживших много лет спустя. – Мы больше не чувствовали, что мы одиноки, мы поняли, то, что случилось с нами, каким бы ужасным это ни было, было лишь частью того, что происходило со всей Англией, и Англия осознавала это».
«Его приезд произвел неизгладимое впечатление, воодушевил и укрепил решимость людей до невообразимой степени, – писал позже сэр Александр Хардиндж. – Было очень трогательно видеть, как просияли их лица, когда они узнали его, и мы все несказанно благодарны ему за то, что он приехал сюда».
В течение нескольких часов король бродил по развалинам, а перед уходом убедился, что пострадавшему городу будет оказана вся возможная помощь. «Бедный Ковентри, – писал он королеве Марии по возвращении в Виндзор, – находится в очень плачевном состоянии. Промышленная часть города не сильно пострадала, старая часть и центр города выглядят точно так же, как Ипр после последней войны. Бедные люди ошеломлены случившимся, но региональные службы работали хорошо, и помощь поступает ото всюду».
Однако его миссия в Ковентри не была единичным случаем. В течение следующих нескольких недель Саутгемптон, Бирмингем и Бристоль подверглись сокрушительным ударам люфтваффе, и каждому из них, пока огонь еще не успел погаснуть, король Георг оказывал сочувствие, ободрение и понимание. «Я чувствую, что такого рода визиты приносят пользу в такой момент, – записал он в своем дневнике. – И одна из главных задач в жизни – помогать другим, когда я могу быть им полезен».
То, что он видел и слышал во время этих визитов в пострадавшие провинциальные города и когда находился среди жителей Лондона, глубоко впечатлило короля Георга своим новым духом, которому с бесконечными муками и трудностями давала жизнь Британия. Самоотверженность, чувство единения, «добрососедства» и товарищества по несчастью, когда мужчины и женщины отдавали друг другу все самое ценное, что у них было, братство людей, когда были разрушены искусственные барьеры привилегированности и классовой принадлежности, – все это являлось воплощением того духа, который сам король, будучи герцогом Йоркским, стремился привить в ходе своей кампании и работе для блага промышленности. Он с гордостью приветствовал его и даже в самый мрачный час войны искал способы сохранить его преимущества для будущих лучших дней. Таково было послание его рождественской радиопередачи в 1940 году: «Снова и снова в течение последних нескольких месяцев я своими глазами видел разрушенные города Англии, и я видел, как британский народ переносит свои испытания. Я хочу сказать им, что они могут по праву гордиться своей нацией. Повсюду я видел новый и великолепный дух товарищества, зарождающийся в невзгодах, настоящее желание разделить как тягостное бремя, так и все, что у них есть. Из всех этих страданий вырастает гармония, которую мы должны пронести в грядущие дни, когда мы выстоим до конца и одержим победу. Когда рождественские дни снова станут счастливыми и в мир вернется добро и покой, мы должны крепко держаться духа, который сейчас связывает нас воедино. Мы, мужчины и женщины, будем нуждаться в этом духе в жизни каждого из нас и еще больше среди народов мира. Мы должны меньше думать о себе и больше – друг о друге; потому что так, и только так, мы можем надеяться сделать мир лучше, а жизнь – достойнее».
«Жизнь после войны будет нелегкой, – записал король в тот вечер в своем дневнике, – и мы все должны держаться вместе, чтобы отстроить наши города заново и начать новую жизнь».
В период решающей битвы, когда Британия противостояла в одиночестве, король Георг занимался не только внутренними делами своей островной крепости, какими бы важными и актуальными они ни были. Внешние отношения Британии в то время были жизненно важными, поскольку требовалось продемонстрировать всему миру – и особенно той ее части, которая осталась свободной, – что, хотя Британия и готова продолжать безотлагательную борьбу против стран оси, она оставалась не полностью поглощенной этим и по-прежнему могла выполнять свои функции мировой дипломатической державы. Ее усилия в этом отношении, направленные на Францию, Египет, Балканские страны и прежде всего Соединенные Штаты Америки, увенчались переменным успехом; и во всех них король Георг, несмотря на личные отличия от других монархов и глав государств, сыграл важнейшую роль.
Ситуация во Франции, сложившаяся в результате Компьенского перемирия, оставалась запутанной и неясной. Теперь существовало два французских «правительства»: режим Виши маршала Петена и Комитет свободной Франции генерала де Голля, оба имели довольно слабую легальную основу, и оба боролись за присоединение к французской заморской империи. Воодушевляющие действия генерала де Голля, создавшего в Британии условия для возможности объединения тем французам, которые хотели продолжить борьбу за свободу, были восприняты с большим энтузиазмом и разделялись самим королем Георгом[151]. Но вскоре выяснилось, что генерал, будучи большим патриотом, оказался непростым партнером, и, хотя его призывы к французской колониальной администрации признать его руководство, а не руководство маршала Петена имели определенный успех в Центральной Африке, в Азии и на Тихом океане, богатые и стратегически важные североамериканские штаты все еще сохраняли номинальную лояльность режиму Виши. В Северной Африке были созданы немецкая и итальянская комиссии по перемирию, но таинственные послания от генерала Вейгана из Алжира и генерала Ногю из Марокко указывали на то, что, хотя они и признавали главенствующую власть маршала Петена, ни один из них не желал окончательной победы Германии. Поэтому было важно поощрять даже эту негативную форму французского Сопротивления, и прежде всего тянуть время.
Вдобавок ко всему в Лондоне по-прежнему лелеяли надежду, что, хотя вишистская Франция и перестала быть союзником в силу заключенного перемирия, она не станет, пусть и молчаливым, врагом и будет изо всех сил сопротивляться уговорам Гитлера стать им.
Поэтому деликатной задачей правительства его величества было оказать посильную помощь героическим усилиям генерала де Голля по восстановлению сломанного меча Франции и в то же время побудить маршала Петена потворствовать, по выражению Черчилля, «своего рода сговору» для поддержания максимального пассивного сопротивления противнику. Достижение этой последней цели осложнялось отсутствием прямого дипломатического представительства между Лондоном и Виши и необходимостью проведения переговоров в нейтральной столице или, как в случае с французами, путем использования неофициальных посланников.