— Долго же ему придется искать, — уверенно проговорил один из присутствующих.
— Но если он будет копать до самой скалы?
В третий раз наступило молчание. Тени, отбрасываемые заходящим солнцем в комнате с узким окошком, становились все длиннее, и наконец самый уверенный из голосов зазвучал снова:
— Мы не можем рисковать. Необходимо вернуть наши сокровища. Бой, или кража, или подкуп. Если понадобится помощь извне, мы должны найти ее.
— Извне? — последовал вопрос.
— Мы спрятались от мира, но мир пришел к нам. Император, наследник Шарлеманя, от которого мы избавились восемьдесят лет назад. И другие тоже. Вы все слышали необычные новости из Кордовы. Мы ни в коем случае не можем мыслить как миряне, объяснять все происходящее простыми случайностями или деяниями смертных. Ведь мы знаем, что весь мир — поле битвы между Тем, Кто Вверху, и Тем, Кто Внизу. И если битва произойдет… произойдет в этом мире — нам известно, кто одержит победу.
— И все же Он princeps huius mundi, великий Князь Мира.
— Итак, мы должны выйти наружу. Из этого мира, из нашего.
И совершенные, верившие, что бог христиан на самом деле дьявол, который должен быть свергнут, когда пробьет его час, приступили к неторопливой разработке плана, имевшего целью этот час приблизить.
Старик, расположившийся в тени под увитой виноградом решеткой, поглядывал на короля Севера с сомнением. Тот отнюдь не выглядел как настоящий король, а еще меньше походил на человека, упомянутого в пророчествах. Он не был одет в царский пурпур. Подданные ему не кланялись. Он сидел на маленькой табуретке, причем устроился на самом солнцепеке, — типичный северянин, истосковавшийся по солнцу. Пот с его лба постоянно капал на плитки балкона, с которого открывался вид на далекую гавань и море.
— Ты уверен, что это король? — снова спросил старик у Сулеймана.
Они говорили на иврите. Шеф терпеливо, хотя и не понимая ни слова, прислушивался к звукам языка, которого ни один англичанин в мировой истории прежде не слышал.
— Я видел Шефа в его королевстве, в его собственном дворце. Он правит обширной страной.
— Говоришь, он был рожден христианином? Тогда он поймет. Скажи ему вот что…
Старик, князь Септимании Бенджамин, Лев иудеев, правитель горы Сион, произнес длинную речь. Через несколько мгновений Сулейман — или, как его звали в собственной стране, Соломон — начал переводить.
— Мой князь говорит, что ты поймешь сказанное в нашей священной книге, которая была и твоей священной книгой в те дни, когда ты принадлежал к христианской церкви. В Книге Премудростей бен-Сиры, которого вы зовете Екклесиастом, сказано: «Горные мыши — народ слабый, но ставят домы свои на скале». Князь говорит, что здесь — а я пересказал ему слова твоей странной женщины о евреях, — здесь евреи не живут как слабый народ. Но тем не менее они ставят домы свои на скале, как ты можешь увидеть повсюду. — Он махнул рукой в сторону возвышающихся неподалеку гор и отвесных каменных стен, окружающих город и гавань.
Шеф смотрел на него непонимающе. Предположение князя, что все христиане знают Ветхий и Новый Завет, было чрезвычайно далеко от истины. Шеф никогда не слышал про Екклесиаста, никогда не читал Библию — в сущности, даже ни разу не видел ее до того случая, когда присутствовал на свадьбе своего партнера Альфреда и своей возлюбленной Годивы в кафедральном соборе Уинчестера. У священника в его родной болотной деревушке были только требники с цитатами из Библии для церковных праздников. Все, чему отец Андреас пытался учить своих прихожан, сводилось к почитанию святынь, будь то Символ веры, «Отче наш», церковная десятина или власти предержащие. Шеф также никогда не видел горных мышей, что, впрочем, не имело значения, так как Соломон, за неимением лучшего, назвал их кроликами.
— Кролики не живут на скалах, — сказал Шеф. — Они живут на лугах.
Соломон задумался.
— Мой князь имел в виду, что нас здесь охраняют непреодолимые природные и искусственные препятствия.
Шеф огляделся.
— Да, с этим я согласен.
— Он меня не понял, — вмешался Бенджамин.
— Увы. Дело в том, что эти люди почти не получили образования, хоть и родились христианами. Из них немногие умеют читать и писать. По-моему, сам король умеет, но не слишком хорошо. Не думаю, что он вообще знает Писание.
— Значит, они не люди Книги.
Соломон замялся. Не самое подходящее время, чтобы объяснять учение Пути и заложенное в нем стремление к новым знаниям. Князь и его народ не испытывают верноподданнических чувств к халифу и уж тем более к императору; они готовы на любой союз, суливший перемены к лучшему. Не стоит разочаровывать их в северянах.
— По-моему, они стараются приобщиться к людям Книги, — предположил Соломон. — Самостоятельно преодолевают трудности. Я видел их письмена. Они развились из знаков, которые вырезали ножом на дереве.
Князь неторопливо поднялся на ноги.
— Добродетельность, — сказал он, — требует от нас помогать жаждущим знаний. Покажем этому королю, что такое школа. Школа для детей истинного народа Книги, а не для приверженцев Мухаммеда, вечно заучивающих непонятое, и не для приверженцев Исы, вечно затемняющих смысл языком, который позволено знать только их священникам.
Шеф тоже поднялся. Не то чтобы охотно принял приглашение, просто ему наскучил долгий разговор, который никто не удосужился перевести. Пока Соломон объяснял, куда они направятся, взгляд Шефа невольно устремился вниз, в людную и солнечную гавань. У внешнего мола, где встали на якорь корабли северян, подальше от берега и местных судов, снова запускали воздушный змей. Шеф оглянулся, ждет ли его старый князь — тот уже исчезал в прохладной полутьме, — и вытащил из-за пояса подзорную трубу. Свежий бриз хорошо держал змея, Стеффи уверенно руководил всеми действиями. И Толман, самый маленький и легкий из корабельных юнг, стоял у борта! Неужели паршивцы собираются провести такой важный опыт без своего государя? Погода была подходящая, и Толман, выросший в рыбацкой семье из Лоустофта, славился своим умением плавать как рыба.
Евреи ждали. Шеф сложил трубу и хмуро последовал в темноту за князем Бенджамином, Скальдфинном, Соломоном и остальной свитой. Чтобы продолжить знакомство с народом Книги.
Пока Шефа твердой рукой вели по территории иудейской цитадели, основанной давным-давно, еще во времена заката Римской империи, у него нарастало ощущение нереальности происходящего. Повидав двор кордовского халифа, Шеф считал, что готов к встрече с любой диковинкой, но ничего похожего на этот город-крепость ему не доводилось видеть на Севере и Юге. Здесь кипела та же многолюдная и деятельная жизнь, к которой он привык на улочках и базарах Кордовы, люди носили точно такую же одежду, и в их разговорах он время от времени улавливал знакомые арабские и латинские слова. Однако того ощущения простора, той свободы, когда можно не бояться надзора, когда нет чисто физических ограничений для любых занятий, здесь не было.
Сначала князь повел гостя на подробный осмотр внешних укреплений: каменные стены искусно сочетались с природными утесами и пропастями, защищая залив с трех сторон почти замкнутым кругом. Странным же было то, что в любом другом укрепленном городе, который видел Шеф, будь то Йорк, Лондон или Кордова, вне стен всегда вырастал, несмотря на все запреты, пояс трущоб, чьи обитатели были слишком бедны, чтобы жить в защищенной части города, однако настойчиво тянулись к накопленным в ней богатствам, потихоньку просачивавшимся наружу. Бдительные стражники постоянно их третировали, сгоняли с насиженных мест, стараясь удержать перед стенами простреливаемое пространство. Но у них ничего не получалось. Шлюхам, мелким жуликам и нищим всегда удавалось пробраться назад и заново отстроить свою слободу.
Но здесь ни одна постройка не лепилась к стенам — даже собачья конура или сортирная будка. И ничто не могло вырасти в щелях между камнями — Шеф видел, как с одной из стен рабочие опускают через парапет своих товарищей, чтобы те вырвали пробивающиеся сорняки. Хотя вдали виднелись возделанные поля и сады, там не было даже шалаша для сторожа. Группы людей, которые двигались между угодьями и городом, носили с собой инструменты, отметил Шеф. Они не оставляли вне стен даже тяжелых плугов и корзин для зерна.
— Я понимаю, для чего вы это делаете, — в конце концов сказал он Соломону, который по-прежнему торжественно переводил все высказывания своего правителя. — Но я не понимаю, как вы заставляете людей следовать вашим правилам. Я бы не добился такой законопослушности от собственного народа, даже если бы весь его обратил в рабство. Всегда найдется тот, кто попытается нарушить закон, а вслед за ним еще десять. Даже если прибегать к бичеванию и клеймению, как делали черные монахи, кто-то не поймет, что от него требуется, сколько ему ни объясняй. Ваши люди что, рабы? Почему они подчиняются так охотно?
— У нас нет рабства, — отвечал Соломон. — Иметь рабов нам запрещает наш Закон. — Он перевел слова Шефа, выслушал долгий ответ, заговорил снова: — Бенджамин ха-Наси говорит, что ты верно задал этот вопрос, и он видит, что ты действительно правитель. Он считает, ты прав в том, что знание закона — бо́льшая редкость, чем подчинение закону. По его мнению, все беды в мире происходят только от невежества. Он хочет, чтобы вы поняли: мы, иудеи, отличаемся от вашего народа, и от арабов тоже. У нас есть обычай открыто спорить по любому вопросу — уважаемая Свандис может прийти в помещение для диспутов и высказать все, что пожелает, и никто не посмеет прервать ее. Но есть и другой обычай: коль скоро решение выработано и закон принят, все должны ему подчиняться, даже те, кто больше всех возражал. Мы не наказываем за несогласие. Мы наказываем за неподчинение воле общества. Поэтому еврейский народ охотно выполняет все свои законы. Мы не только люди Книги, но и люди Закона.
— А откуда вы все знаете Закон?
— Сейчас увидишь.
От крепостных бастионов гости и хозяева прошли в центр многолюдного городка площадью акров сорок, где меж оштукатуренных каменных домов два человека с трудом могли разминуться в узких проходах, поднимающихся и спускающихся уступами, которые иногда шли так часто, что превращались в ступеньки лестницы.