И снова Шеф с трудом слез с лошади, страдая от усталости, жжения в натертом до мозолей седалище и мышечных спазмов, и понял, что ноги его больше не держат. Набережная в порту Септимании была вымощена очень ровно. Через несколько мгновений Шеф выпрямился, глянул поверх голов столпившихся людей.
— Море, — прохрипел он.
Бранд подал ему флягу разбавленного вина, на которое они перешли, когда закончился эль. Великан стоял, уперев руки в бока, пока его повелитель жадно пил.
— Так что — море?
— Я люблю море. Потому что оно ровное.
Вокруг собралось уже около сотни человек: портовых зевак, еврейских торговцев, но по большей части моряков Пути. Если рассказать им, немедленно разнесется слух. Нет смысла делать тайну из случившегося.
— Все в порядке. Мы освободили Свандис. Правда, потеряли двух наших парней, Хелми и Уббу. Поговорим об этом позже. Но самое главное, мы дернули императора за нос. И дернули очень больно. Он нас ищет и наверняка знает, что мы здесь. Так что давайте поскорее отчалим. Так будет лучше; правда, Соломон? Император придет, а нас нет, — экая жалость, но уже ничего не поделаешь. Да что же вы все застыли-то? Я же сказал: готовимся к отплытию…
Бранд обнял его огромной рукой, поднял и понес вдоль набережной. Толпа расступалась на их пути, никто не выказывал желания оказаться под ногой великана.
— Давай прогуляемся по молу, — предложил Бранд.
Через несколько шагов он снова опустил Шефа на землю, но не ослабил хватки. Они пробрались через многолюдные пристани к началу длинного каменного мола, выходящего из самого центра города-крепости, и пошли по дорожке длиной в сотню ярдов, перешагивая через железные кольца, к которым швартовались только маломерные суда, поскольку большие, как и флот Пути, стояли в акватории порта на якоре. На середине мола Бранд остановился и показал в море.
— Что ты там видишь? — Он вытянул у Шефа из-за пояса подзорную трубу и вернул ему.
Шеф приставил ее к глазу, подвигал входящие одна в другую части, чтобы настроить фокус, и вгляделся в полуденное марево. Ничего он там не увидел, слишком густая дымка, а если взять чуть-чуть в сторону… Ага!
— Галеры, — сказал он. — Красные галеры. Три штуки, нет, четыре.
— Правильно. Они появились на рассвете, сожгли пару рыбачьих лодок и отошли от берега. Просто показали нам, что стерегут.
— Ладно, — сказал Шеф, — сейчас полдень, ветра нет, и это дает им преимущество. Но через несколько часов, когда солнце начнет садиться, с моря подует бриз, надежный, как пищеварение у мула. Тогда настанет наш час. Мы выйдем в море, и если галеры попытаются помешать — мы их потопим. А потом немного поупражняемся с острогами, правильно? Отомстим за Суммарфугля, — свирепо добавил он.
— Смотри дальше, — сказал Бранд.
Озадаченный, Шеф снова взялся за подзорную трубу. Дымка раздражала его, местами видимость пропадала начисто. Вот. Там что-то есть, ближе, чем он ожидал, ближе, чем галеры. И непонятно, что это. Оно серое и невысокое и едва выступает над ровной поверхностью моря. Это вовсе не корабль, больше похоже на длинный низменный остров. Шеф сдвигал и раздвигал подзорную трубу, пытаясь настроить расплывчатое изображение.
— Я не понимаю…
— Я тоже. Попробуй сосчитать корабли в гавани, тогда, может, поймешь.
Шеф обернулся, и его прошиб холодный пот. Двухмачтовики на месте, выстроены в линию, все семь штук. Драккары викингов… Сначала их было пять, потом погибла «Морская свинка» Суммарфугля; значит, сколько осталось? Три. Он пересчитал еще раз. Три.
— Немного погодя галеры вернулись и притащили на буксире эту штуку. Я тоже не мог понять, что это такое, и послал Скарти на «Морском змее» с удвоенной командой гребцов. Он сказал, что обгонит любого грека, будет на море ветер или нет. Я велел опасаться греческого огня, и он обещал быть осторожным. Но не греческий огонь был на сей раз.
Шеф еще раз посмотрел на плот; теперь он смог различить какие-то выпуклости. И было в них что-то знакомое. Очень знакомое.
— Скарти вышел в море, — сказал Бранд, — и стал подходить к плоту. Греки подпустили его поближе, а потом — бац! В воздухе полно камней, «Морской змей» рассыпается, на него налетают галеры…
— Сколько человек мы потеряли? — глухо спросил Шеф.
— Ни одного. Вся команда Скарти родом с Готланда, они плавают как дельфины. А когда сзади полыхнуло, ну и припустили же ребята! Хорошо, что Хагбарт был начеку, он бросил пару ядер в воду перед галерами, и те убрались восвояси.
Да, даже в мареве можно разглядеть на плоту силуэты онагров, не меньше четырех. На плоской поверхности плота им не мешают стрелять мачты, шпангоуты не рассыпаются из-за мощной отдачи — хоть сплошь заставь его катапультами, сколько заблагорассудится. И ведь не Шеф был изобретателем метательных машин — по крайней мере, такой их разновидности, как онагр, он же мул. Мулы раньше были римскими онаграми, заново их создал дьякон Эркенберт. Он не забыл об онаграх, и машины не обманули его ожиданий.
И тут вдруг Шеф понял, почему не сразу распознал катапульты на плоту, хотя они и выглядели знакомо.
Они были закрыты броней. Стальными плитами, подобно тем, что стояли на «Неустрашимом» Шефа.
И в том, как действовали расчеты, тоже было что-то знакомое. Шеф огляделся на ровной поверхности мола, что возвышалась на шесть футов над водой. Они с Брандом могут, презрев свои титулы, просто прыгнуть в воду. Нет ли здесь лесенки, чтобы уцепиться?..
В небе раздался свист, камень звучно ударил о камень, во все стороны полетели осколки, Бранд с изумлением вытирал со лба кровь. Это ядро ударилось о внешнюю сторону каменного мола. Но послано оно было в цель, и этой целью были Шеф с Брандом. А на плоту у противника не меньше четырех катапульт.
Шеф без церемоний столкнул Бранда в воду, под защиту каменной стены, и сам спрыгнул следом. Они бултыхались в теплой воде, а над головами проносились ядра, зарываясь в воду среди рассеянных по гавани лодок. Послышались крики шкиперов, отчаянно старающихся развернуться и уйти под прикрытие каменного мола.
— Итак, в открытое море нам не прорваться, — сказал Шеф. — Мы могли бы выстрелами разогнать галеры, но этот плот для нас то же самое, чем был «Неустрашимый» для наших противников. Маневрировать он не может, но и потопить его нельзя. Бранд, чего они добиваются?
— Я всегда был уверен, что тебя не зря считают сообразительным, — проворчал великан. — Но раз ты спрашиваешь, я скажу: все это необычайно похоже на то, что у некоторых чудаков зовется осадой.
В походном лагере халифа, который медленно и неуклонно вел свои войска на битву с предателями-евреями и северными пиратами-многобожниками, три женщины, сбившись в кучку, тихо переговаривались между собой. Одна была англичанкой: с пепельными волосами и зелеными глазами — красавица в родной стране, любопытная диковинка среди шатров правоверных. Несколько лет назад ее захватили даны и девственной сбыли за сотню золотых дирхемов. Другая была родом из пограничных франкских земель: дочь раба, еще в детстве проданная хозяином, которому понадобились деньги. А третья — черкешенка с далеких восточных окраин исламских земель, уроженка страны, народ которой издревле добывал себе средства к существованию продажей своих женщин, славящихся обликом и искусностью в любви. Подруги разговаривали на принятом в многоязычном гареме жаргоне, в основе которого лежал арабский язык. Этот жаргон, изобилующий иностранными словами, предназначался для того, чтобы скрыть некоторые секреты от вечно подслушивающих евнухов, которые сторожили красавиц.
Все три женщины были раздосадованы и испуганы. Раздосадованы потому, что их вырвали из привычного кордовского комфорта и заставили сопровождать своего хозяина, вместе с десятком других красавиц скрашивать ему тяготы походной жизни. Разумеется, их не вынуждали и шагу ступить; их всюду носили в устланных шелками и пухом паланкинах. Разумеется, нашлись рабы, чтобы ночами неустанно размахивать опахалами. Но твердую, выжженную солнцем землю лагеря невозможно было превратить в тенистый столичный двор с фонтанами. Пусть повелитель гордился, что переносит тяготы и невзгоды — хотя и в весьма ограниченном объеме — вместе с теми, кто по пыльным дорогам шел на битву с неверными, но женщины не находили в этом утешения. Одна из них была христианкой, второй пришлось принять ислам в десять лет, а третья вообще была родом из страны с такой необычной религией, что ее не смог бы понять ни один чужеземец. Ничто так не способствует атеизму, как смешение множества противоречивых верований.
Для опасений у женщин было две причины. Во-первых, ни одна до сих пор не подарила халифу ребенка. Поскольку этот факт не мог объясняться недостаточным рвением повелителя правоверных, бесплодие ставилось им в вину; а ведь могли в нем усмотреть и следствие преднамеренного убийства еще не рожденного ребенка. Второй же причиной боязни было то, что стены роскошных шатров не могли заглушить крики несчастных, которых каждый вечер рубили на плахе, забивали палками или сажали на кол за малейшую провинность и неугодность. Женщины страшились внезапных перепадов настроения эр-Рахмана, а уж в таких вещах во всем лагере лучше них не разбирался никто.
— Халиф по-прежнему прислушивается к недоноску Муатье, — сказала англичанка. — Тот все время нашептывает, подстрекает, а сам просто чахнет от зависти и злобы.
— Не может ли Муатья однажды съесть чего-нибудь, от чего ему непоздоровится? — поинтересовалась черкешенка.
— Халифу доложат, что это был яд, — отозвалась франкская девушка. — Поди угадай, на кого тогда падет его гнев. У нас нет человека, которому можно доверять. Здесь — нет.
— Так, может, пусть он добьется своего и мы все вернемся домой?
— Домой? — переспросила англичанка. — Ты хочешь сказать — в Кордову? И это самое лучшее, на что мы можем в жизни рассчитывать? Ждать, когда халиф от нас устанет и пришлет человека с удавкой? Сколько лет тебе осталось, Берта? А тебе, Улед? Мне уже стукнуло двадцать три.