Глава 23
Димитриос, старший сифонист греческого флота, выслушал приказ своего флотоводца с сомнением и некоторой тревогой. Приказ был, разумеется, отдан весьма осторожно — нечто среднее между предложением и призывом. Ведь сифонисты были почти государством в государстве, они управляли главным оружием Византии и себя считали даже более важными людьми, чем императоры, не говоря уже о военачальниках. Димитриос, если бы захотел, мог бы сказочно разбогатеть и жить по-королевски в Багдаде, Кордове или Риме, да и в любой стране цивилизованного мира; для этого надо только продать секретные сведения, которые у него имелись. Жена, любовница, семеро детей и хранящиеся в византийских банках две тысячи золотых номизм служили залогом на случай его предательства. Правда, всему городу было известно, что ни один сифонист никогда не будет допущен к изучению ремесла, если имеются хоть малейшие сомнения в его верности церкви и империи, верности искренней, а не по принуждению или расчету.
Эта верность и служила причиной сомнений Димитриоса. Одной из главных его обязанностей было сохранение тайны греческого огня. Лучше проиграть битву, уничтожив свою машину, тысячу раз твердили ему, чем рисковать ее захватом ради очередной недолговечной победы, — а в окруженной варварами Византийской империи все победы давно считались лишь временными. Сейчас флотоводец хотел, чтобы Димитриос пошел на риск, чтобы приблизился на галере с греческим огнем к берегу в сомнительном сражении с иудеями и какими-то язычниками. Димитриос был храбрым воином, который презрел бы опасность угодить под камень, выпущенный варварским мулом, и пойти на дно. Но совсем другое дело — рисковать тайной греческого огня…
— Маленькие суда пойдут впереди, — заискивающе повторял Георгиос, — и лишь в том случае, если удастся высадка, мы пошлем твою галеру.
— Для чего?
— Они снимут плавучее заграждение, ты ворвешься в гавань и разом сожжешь все корабли с катапультами.
— Нас потопят, как только войдем.
— Ночь будет темная, с ущербной луной, до ближайшего корабля не больше сотни ярдов. А после ты будешь прятаться от катапульт за другими кораблями варваров, пока не сожжешь их все.
Димитриос задумался. Ему не давали покоя воспоминания о неоконченной битве, случившейся пару недель назад: враги потопили галеру и вырезали ее экипаж. Впервые за свою военную карьеру он почувствовал себя беспомощным. Хорошо бы отомстить за позор и сжечь все вражеские суда до самой ватерлинии, как того заслуживают любые враги Византии. Показать поклонникам дьявола силу Господа и Его святейшего патриарха. А небольшое расстояние и темнота — как раз самые подходящие условия для применения греческого оружия.
— А что, если не удастся снять заграждение?
— Тогда можно пройти вдоль каменного мола и очистить его от противника. При этом мол будет защищать тебя от катапульт, находящихся в гавани. Уничтожишь все на молу и исчезнешь в темноте.
Димитриос колебался. Опасность есть, но, возможно, она не превышает допустимый уровень. Разумеется, он примет собственные меры предосторожности, и начальство об этом знает. Возле баков будут дежурить люди с факелами, готовые поджечь горючее, а стерегущие неподалеку в море лодки подберут Димитриоса и команду, если им придется покинуть судно. Нет нужды повторять все это.
Увидев колебания Димитриоса, флотоводец добавил последнюю ложку лести, чтобы добиться согласия от своего номинального подчиненного:
— Конечно же, мы понимаем, что вы самые важные люди на нашем флоте. Вас и ваше оружие невозможно переоценить. Мы не допустим, чтобы вы угодили в лапы к варварам. Я сам буду на спасательном судне, чтобы подойти и забрать вас при малейшей опасности.
Димитриос улыбнулся с легкой грустью. Флотоводец и сам не догадывается, насколько он прав. Димитриос знал весь процесс приготовления греческого огня — «от недр до трубы», как выражались сифонисты. Он плавал по Черному морю до самой Тмутаракани, где из земли сочилось окрашенное масло. Димитриос видел его зимой, жидкое и почти бесцветное; видел знойным летом, когда оно было вязким, как унавоженная земля на птичьем дворе. Он знал, как собирают и хранят масло. Сам лудил медные баки драгоценным оловом, чтобы убедиться: утечки не будет. Целую машину собрал собственными руками: баки и клапаны, топка и мехи, насос и сопло. Снова и снова под руководством старых мастеров он учился выпускать греческий огонь, следил, как летит в воздух горящая струя. Наставник трижды вынуждал его переступать границу риска, работать с малыми и изношенными устройствами и приставлять к насосу приговоренных к смерти преступников, так что слышался жуткий свист нигларов, открытых предохранительных клапанов. Димитриос потом с интересом осмотрел трупы — надо же знать, что происходит с людьми при взрыве баков. Ни один не выжил, и Димитриос решил, что тати просчитались, предпочтя службу сифониста верной, но зато безболезненной смерти на плахе. Он прекрасно знал, сколь сложен и опасен процесс приготовления огня, и как легко мастеру ошибиться, и что проделать все безукоризненно почти невозможно. Понимал, что одного знания здесь недостаточно. Требуется весь его опыт, который и есть главная ценность. Что ж, неплохо, если начальство это понимает.
— Если будет надежная подстраховка — берусь, — сказал Димитриос.
Наварх с облегчением откинулся на спинку стула. Он-то понимал, как мала его власть над сифонистами, но попробуй объясни это римскому императору, которому надо бы навязать опытного врача-византийца: пусть позаботится, чтобы Бруно вскоре съел что-нибудь неудобоваримое.
— Приготовь одну галеру к полуночи, — сказал флотоводец. — Можешь взять мою «Карбонопсину».
«То есть „Черноокую красотку“, — подумал Димитриос. — Жалко, что в этой далекой стране таких не встретишь. Одни тощие мавританки и уродливые дочери готов с бледной кожей и бесцветными глазами. Безобразные, как преотвратные германки, женщины наших союзников, хотя последние настаивают, что у их северных врагов женщины еще хуже, в смысле бледности, статей и размера ступни. Определенно всех их нужно изгнать, и тогда Мезогейос понтос снова станет Внутренним морем православных».
Димитриос встал, чинно поклонился и ушел готовиться к бою.
Первый признак нападения с моря был замечен поздно — городские стражники, стоявшие на длинном молу, углядели в темноте неясные тени. Воины застыли, неуверенно всматриваясь, затем пронзительно затрубили в бараньи рога. Но шестьдесят посланных Бруно рыбацких лодок были уже в считаных ярдах от каменного мола; десант, готовясь к высадке, размахивал швартовочными крючьями и поднимал лестницы, достаточно длинные, чтобы взобраться на шестифутовую высоту. Стражники, вооруженные лишь короткими луками, пускали стрелу за стрелой в сплошную массу нападающих. Потом по камню зазвенели крючья, и защитники осознали, что их слишком мало и скоро они будут отрезаны от своих. Сопротивление прекратилось, воины побежали по молу к берегу, но были перебиты летящими из темноты дротиками и стрелами.
Первая волна императорского десанта захватила мол почти без сопротивления и немедленно разделилась на две группы. Одна, с молотками, пилами и топорами, повернула налево и побежала к концу насыпи, чтобы снять плавучее заграждение и открыть вход в гавань для галеры с греческим огнем. Другая группа, вооруженная, устремилась направо, чтобы захватить и удержать примыкающую к земле часть мола, пока не подоспеет подкрепление, и тогда наброситься на беззащитную гавань либо, еще лучше, взобраться на городскую стену и обеспечить успех приступа с суши.
Однако сигнальные рога сделали свое дело. На мол выставляли всего два десятка наблюдателей, ведь там они не были защищены от обстрела с бронированного плота, но гораздо больше воинов несли дозор или дремали с оружием в руках на угрожаемом участке, где мол примыкал к берегу. Когда ободренные первым успехом атакующие подбежали по каменной полоске к берегу, их встретил неожиданный залп с близкой дистанции и перед собой они увидели неприступную стену из щитов. Легковооруженных южан, которых Бруно обычно посылал вперед, как наименее ценных, убивали даже короткие стрелы, выпущенные из небольших луков с десяти ярдов. Тот, кто не погибал под залпами, натыкался на вражеские копья.
Вскоре уцелевшие в передовых рядах поняли, что поддерживающий напор задних шеренг слабеет; вот уже он совсем исчез. Не понимая происходящего и опасаясь удара в тыл из темноты, эти воины сначала пятились, прикрываясь щитами, а потом, не выдержав жалящих в оголенные руки и ноги стрел, обратились в бегство, спеша укрыться в спасительном мраке.
Шеф проснулся при первых же звуках рогов. Из-за жары он спал раздетым; пришлось за несколько секунд натянуть рубаху и сапоги. Пока искал в темноте, перед ним встала Свандис, тоже обнаженная, но решительно преградившая ему путь. Даже во мраке, при закрытых ставнях, Шеф ощутил ее сердитый взгляд и услышал в голосе упрек:
— Не беги как дурак! Кольчуга, шлем, оружие! Что толку, если тебя убьет шальной камень из пращи?
Шеф хотел было возразить, но Свандис опередила его:
— Не знаю, каких ты кровей, а я дочь воинов. Лучше прийти поздно, зато готовым, чем прийти рано и умереть. Об этом тебе мог бы сказать мой отец. Кто выиграл битву, когда я впервые встретилась с тобой? Ты или он?
«Нельзя сказать, что он ее выиграл, — хотел ответить Шеф. — Но нет смысла спорить. Проще подчиниться, чем убрать Свандис с дороги».
Он повернулся к крюку, на котором висела кольчуга, просунул руки в тяжелые рукава. Свандис подошла сзади, одернула полы, зашнуровала доспех прочными сыромятными ремешками. Она ведь и правда была из рода воинов. Шеф обернулся и обнял ее, прижал ее грудь к твердым стальным кольцам.
— Если останемся живы и вернемся домой, я сделаю тебя королевой, — сказал он.
Она шлепнула его по лицу:
— Сейчас не время ворковать в темноте. Шлем. Щит. Возьми свейский меч и постарайся его не о