ерное полотно и осмотрел нежданных гостей.
— Ваше Высочество?! — удивился балагур, сглатывая набежавшую слюну и рассматривая свиту государыни, запустив пятерню в рыжие кудри. — Как неудобно вышло-то… Чем обязан?
Королева выглянула из-за веера, обмахивая пунцовое от стыда лицо.
— Народ на площади собирается. И это… Король спрашивал, почему ты к завтраку не явился. Я ему вкратце все рассказала.
— Генрих поправился?! — шут чуть не выпрыгнул из-за двери, но тут же опомнился. — Что же не прислали за мной?
— Ты, поди, устал… В общем, одевайся, мы ждем. Сопроводишь меня в покои супруга, а оттуда мы пройдем на балкон, ну а ты на площадь.
Прохор почесал затылок и закрыл дверь, глупо улыбаясь. Натянув шутовской наряд и посмотрев на остывшие уже угли, весельчак вытащил из-под кровати торбу и вышел из коморки.
Государыня плыла по серым дворцовым коридорам, освещенным масляными лампами, придерживая свое пышное платье. Шут семенил рядом, звеня бубенцами, и улыбался, вслушиваясь в шепот королевских фрейлин, семенящих позади.
— Ты видела, какой у него… Прямо как у коня!
— Хи-хи-хи. Мне показалось, что больше!
— Фи, как вам не стыдно!
— Да я про наряд!
— Ну, конечно, а я-то дура сразу не поняла! У нас же все кони в одежде скачут…
— А попона не одежда что ли?
— Ты где таких слов-то набралась?
— У нового конюха, он такой…
Неожиданно Изольда повернулась к ним и цыкнула. Те сразу умолкли, прекратив свои обсуждения.
— Вы все свободны, дальше мы пойдем одни, — строго сказала королева. Дамы присели в книксене.
Первая дама и шут молча дошли до покоев Генриха. Едва Прохор постучал в позолоченные створы, как дверные петли скрипнули, и на пороге появился сам Государь.
— Надо бы смазать, — сказал он и изобразил на своем лице улыбку. За последние сутки король сильно похудел. Его лицо осунулось, глаза ввалились, и няньке пришлось извести много пудры, чтобы спрятать темные круги под глазами и сделать сюзерена похожим на человека, а не на мертвеца. Даже его одеяния пришлось в срочном порядке ушивать. Король сбросил как минимум килограмм двадцать. — Рад тебя видеть, мой верный шут!
Генрих заключил слугу в объятия. У того аж захрустели кости.
— Рад твоему выздоровлению, Онри. Не буду спрашивать, что случилось…
— Да я и сам не помню, — ответил сюзерен, закрывая за собой двери и беря супругу под руку. — Видимо, простыл. Жар поднялся, но сейчас я чувствую себя более менее сносно. У меня даже видение было! Надо к толкователю снов сходить.
— Зря ты с постели встал, — Прохор вышагивал рядом с королевской четой. — Отлежался бы.
Правитель Серединных Земель усмехнулся.
— И пропустить сегодняшнее представление?! Я должен увидеть физиономию Министра, когда он узнает, что проиграл спор. Да, да, я уже все знаю. Слухи по замку быстро расходятся. Ты еще во дворец не успел войти, а тут уже знали, что у тебя в сумке. Не думай, что если все спят, то никто ничего не слышит. И у стен есть уши.
Шут немного смутился. Он всегда старался быть настороже, и его сегодняшнее поведение с некой особой лишнее тому подтверждение. Тут нужно держать ухо востро и следить за языком. Враз голова может оказаться в корзине палача. Хотя, об этом каждый день напоминают все, кому не лень. Дурак не дурак, а за некоторые поступки можно поплатиться жизнью, и король не спасет. За любовную связь со знатной дамой уж точно. Если не палач под топор пристроит, то рогатый муж точно отравит или наймет шайку убийц, случаи бывали.
Государь с супругой подошли к королевской ложе, что располагалась в Главной башне. Шут раздвинул перед ними красный бархатный полог, а гвардейцы, стоявшие с двух сторон у входа, ударили каблуками и вздернули подбородки.
— Прошу, — шут откланялся в свойственной только ему манере, склонившись до пола. Бубенцы на его колпаке звякнули. — Разрешите мне удалиться?
— Ступай, — ответил Генрих и жестом предложил Изольде занять свое место.
Прохор еще раз совершил ритуал поклона и поспешил на улицу.
Небеса угрюмо хмурились, скрывая солнце за седыми облаками. Но оно и лучше. При ярком свете не все смогут увидеть то, что приготовил Прохор, а именно — молнию. Зря, что ли, он пол ночи гонялся за ней по полям и лесам под проливным дождем на виду у тысячи горожан, которые сейчас стягивались на площадь со всех сторон?! Он не смеет их разочаровывать. Да и сам будет глупо выглядеть, если скажет, что у него ничего не вышло. А оправдываться, мол, дурак, что с меня взять — все равно, что подписать самому себе приговор. Уважать перестанут, будут шпынять налево и направо все, кому не лень. Тут уж лучше сразу в петлю влезть. Нет уж, господа любезные, извольте видеть — шут свое слово держит. Трепещите, неверующие! Кто тут против меня спорил? Готовь кошельки, подставляй лбы для шелобанов! Шут ехидно улыбался и продирался сквозь шумящую толпу к помосту, на котором, сокрытое от глаз огромным серым полотном, находилось огромное нечто. Там же, помимо глашатая, стояли и музыканты.
Прохор поднялся по скрипучим деревянным ступеням и осмотрелся. Тысячи глаз устремлены на него, все жаждут чуда. Под королевским балконом, в амфитеатре, где сидела дворцовая знать, шут заметил Министра, который нервно ерзал. Еще бы! Судя по всему, предстоит ему семидневное дежурство в карауле. Бродить ему по ночному городу, подчиняться младшему по званию офицеру и подбирать на улице пьянчуг. Вот смеху-то будет и разговоров!
Глашатай посмотрел в сторону королевской ложи. Генрих дал отмашку, и бирич начал свою речь, развернув свиток. Народ превратился в слух.
— Жители Броумена! Поприветствуйте Короля и Королеву! — толпа взорвалась криками, в воздух полетели шапки. Дворцовая знать, разодетая в свои лучшие платья, поднялась с мест и поклонилась. Супружеская чета рассыпались в воздушных поцелуях. Герольд, поправив берет, продолжил. — Как уже объявлялось вчера, между Главным Министром и королевским шутом состоялся спор, в котором дурак обязался изловчиться и поймать молнию. Генерал же, в случае успеха, поклялся заступить в ночной дозор сроком на семь дней. Вы не поверите, но нашему хохмачу это удалось! Ей-ей, сам видел. Многие из вас вживую могли наблюдать ночью эту чудесную охоту, а тех, кто не видел, просветят наши музыканты.
Глашатай отошел в сторону, уступив место артистам. Виртуозы скрипок и мандолин коротко поклонились сначала королевской чете, а потом и толпе, которая начала улюлюкать. Дрон радостно помахал руками.
— Привет вам, друзья и братья! — прокричал он. — Ну и сестры тоже. Э-хей!
Получив отмашку, Яков, Рене и Бал ударили по струнам. Мария ловко заводила своим смычком, а Сандро застучал бубном о ладонь. Взъерошенный Михась закружил в дикой пляске и запел на пару с Дроном.
Грохочет гром,
сверкает молния в ночи,
а на холме стоит безумец и кричит:
— Сейчас поймаю тебя в сумку,
и сверкать ты будешь в ней.
Мне так хочется, чтоб стала ты моей!
То парень к лесу мчится,
то к полю, то к ручью.
Все поймать стремится молнию!
Весь сельский люд
смотреть на это выходил,
как на холме безумец бегал и чудил.
Он, видно, в ссоре с головою,
видно, сам себе он враг!
Надо ж выдумать такое — во дурак!
То парень к лесу мчится,
то к полю, то к ручью.
Все поймать стремится молнию!
Утром по сельской дороге
медленно шел ночной герой:
весь лохматый и седой,
и улыбался…
То парень к лесу мчится,
то к полю, то к ручью.
Все поймать стремится молнию!
Когда песня закончилась, толпа взревела! Что тут говорить, если даже сама королева, которая не любила подобные песнопения, а предпочитала легкие мелодии клавесина, захлопала в ладони, затянутые в кружевные перчатки. Шут вылез из-под полотна и в полголоса спросил у Михася.
— А почему это я седой у тебя в песне? Вроде, как был рыжим, так и остался.
Тот кивнул в сторону улыбающегося Дрона.
— Ему спасибо скажи, другой рифмы не нашел. Мы думали, что тебе понравится.
Прохор похлопал певца по плечу.
— Не переживайте, все нормально. Я аж прослезился, — и он театрально утер несуществующую слезу «ухом» своего колпака. — Мне ваша помощь понадобится, буквально на чуть-чуть. Не откажете?
— Как можно?! — гаркнул шуту в ухо «одноглазый» Рене. — Мы за любую смуту, кроме голодовки! Да, други?
Музыканты согласно закивали.
— Ну и ладушки.
Тем временем толпа перестала гудеть, внимая голосу глашатая, который горланил на всю площадь.
— Итак, пусть господин дурак предоставит на суд праведный свое доказательство.
Прохор подошел к краю помоста и показал людям открытую торбу. Первые ряды ахнули, увидев фиолетовые искры, прыгающие внутри черной утробы.
— Нам-то покажи!
— Не видно ни зги, чтоб тебя!
Прохор поднял вверх руки, призывая люд к тишине. Даже ветер перестал хлопать флагами на шпилях башен. Вороны и голуби притихли, собаки перестали тявкать.
— Почтеннейшая публика, — шут стянул колпак, — Я действительно изловил молнию. Вот она, тут, в сумке, и сейчас я выпущу ее на свободу, потому как опасно хранить при себе такой сувенир. Не беспокойтесь, все увидят!
Толпа загудела, но на этот раз одобрительно. Кто-то прокричал.
— Давай, не томи уже, работа стоит!
Ему ответили старой поговоркой. По площади прокатился смех. Шут что-то сказал музыкантам, и те сдернули полотно, под которым скрывалась странного вида конструкция. Такого еще в Броумене не видали: два огромных колеса, отороченных жестяными лисами, висевших параллельно друг другу на большой станине, а по бокам у них имелись десятки шестерней и воротки, как на водяных колодцах. Вся конструкция опутывалась металлическими жилами и возвышалась на три человеческих роста, заканчиваясь железным штырем.
По команде Прохора музыканты кинулись к колесам, ухват