Его лицо стало печальным.
– Это его настоящее имя?
– Ну конечно! – вроде бы даже удивился.
– А фамилия? – осторожно осведомился я.
Степан Николаевич вопросительно посмотрел на меня.
– Он ведь не Гончаров, правда?
– Правда.
Правда! Не Гончаров! У меня даже пересохло во рту.
– А настоящая фамилия – какая?
– Пашутин.
Я прикрыл глаза. Пашутин. Сергей Андреевич Пашутин. Пашутин. Эту фамилию я перекатывал, как камушек. В ней был шорох листвы, шепот ветра и какая-то тайна. Вот она, его фамилия, – Пашутин.
– Но ведь там, на месте убийства, – вспомнил я, – вы же слышали, что его называли Гончаровым.
– Слышал, да.
– Неужели вас это не удивило?
– Нет.
– Почему?
– Он сам так назвался.
– Когда?
– Когда звонил мне, чтобы пригласить на встречу в ресторан.
Та самая встреча. Тот самый ресторан. Все уже было готово к съемке, и я попросил этого Гончарова-Пашутина позвонить Степану Николаевичу – чтобы пригласить. Звонил он не при мне.
– А о чем шел разговор? – спросил я. – В тот раз, по телефону.
– Сергей позвонил, сказал, что вот разыскал мой номер. Восторгов, конечно, было море, я даже не ожидал. Мы ведь с ним не виделись много-много лет. И вот тогда он мне сказал, что теперь его фамилия Гончаров, что я не должен ничему удивляться и что он позже мне все объяснит.
– Позже – это при личной встрече?
– Наверное. Я, по крайней мере, так подумал.
– Он что-то рассказывал о себе по телефону?
– Нет, совсем ничего.
– А что вы сами о нем знали?
– Ну, много чего знал, – неуверенно произнес Овчаренко.
– Вы когда с ним в последний раз виделись?
– До того самого дня?
– До того дня, да. До дня убийства.
– О-о! – невесело улыбнулся Степан Николаевич. – Какой же это был год? – Прикрыл глаза. – Уж и не вспомню. Лет тридцать прошло. Он еще тогда из армии пришел, а я учился в институте.
В институте – это очень-очень давно. Меня это не устраивало.
– А в последние годы? – спросил я. – Пять лет назад, десять лет.
– Нет-нет, я его не видел.
– Неужели не встречались?
– Нет.
– Вы ведь в одной школе учились?
– Да.
– В какой?
– Сто восьмой.
– Встречи выпускников у вас были?
– Поначалу – да, а потом как-то само собой все прервалось.
– Пашутин на тех встречах бывал?
– Нет.
– Почему?
– Не знаю.
– Но хоть что-то же вы о нем слышали! Кем работает, где, что у него за семья.
– Нет. Он как будто пропал.
– Сразу после школы?
– После школы он пошел в армию.
– В каких частях служил?
– В автобатальоне, мне помнится.
То же самое говорила мне и Нина Тихоновна Гончарова. Это совпадало.
– Потом он пришел из армии, – напомнил я.
– Да.
– Звание у него какое было?
– Сержант, – неуверенно сказал Степан Николаевич. – Или нет? Вот так, – он показал на своем плече, – две тоненькие полоски – это кто?
– Младший сержант.
Опять совпало.
– Он вернулся из армии, а мы вовсю готовились к переезду. Наш дом собирались сносить, все разъезжались.
– Вы вот эту квартиру получили? – Я повел рукой вокруг.
– Да.
– А Пашутин – где-то поблизости?
– Они – в Черемушках.
– Адрес знаете?
– Нет.
– Как же так? – удивился я. – Вы ведь были дружны, кажется.
Степан Николаевич кивнул, подтверждая.
– Да, детство мы провели вместе. Но мы с вами уже о другом времени говорим. Детство закончилось, у каждого начиналась своя жизнь. Я учился, это было очень непросто, поверьте, тогда какая-то ответственность была, тяга к знаниям, я из библиотек не вылазил. У Сергея, я думаю, было что-то похожее.
– Где он учился?
– Я не знаю. После того как мы переехали, я больше ничего не слышал о нем.
Я шел на эту встречу, надеясь на успех. А оказалось, что и здесь временной провал. Гончаров-Пашутин, отслужив в армии и достигнув двадцати лет от роду, исчез на долгие годы, чтобы в один не очень прекрасный день возникнуть рядом с нами.
– Вы долго его знали? – спросил я.
– Мы выросли в одном дворе.
– Дружили?
– Да.
– Что он был за человек?
Овчаренко подумал, пожал плечами, сказал неопределенно:
– Мальчишка.
Подразумевалось – как все.
– Хулиганистый? – спросил я.
– В общем, бывало.
– В школе как учился?
– Неважно, между нами говоря.
– Двоечник?
– Ну, не так чтобы отпетый, но…
– Родителей часто в школу вызывали?
– Раз в месяц – это уж непременно.
– И ваших, простите, тоже?
Овчаренко засмеялся и покачал головой.
– Не-е-ет, я был поспокойнее, конечно. Почти отличник. Одна четверка только – по физкультуре.
А Пашутин – двоечник и хулиган. Честно говоря, я нечто подобное и ожидал услышать. То, что рассказывал Степан Николаевич, очень неплохо укладывалось в рамки пашутинского образа, который я сам себе нарисовал. И почему бы теперь впечатления из детства Степана Николаевича не спроектировать на взрослую жизнь? Все мы похожи на самих себя прежних, какими были много лет назад.
– Зная о Пашутине то, что знаете вы, – сказал я, – можете ли вы представить, кем бы он мог быть сейчас?
– Космонавтом, – невесело усмехнулся Овчаренко. – Засекреченным. Здорово вы меня разыграли, конечно.
Шутил, а у самого глаза наполнились печалью. Гибель Гончарова-Пашутина сильно его потрясла. Я помнил Степана Николаевича в тот вечер после убийства. Он вряд ли понимал, что вокруг происходит и о чем его спрашивают.
– А если серьезно? – сказал я. – Он мог бы… – Как же задать вопрос помягче? – Мог бы быть замешан в чем-то таком… – Овчаренко смотрел непонимающе. – В чем-то не очень хорошем, – с трудом подбирал я слова. – С криминальным душком, так сказать.
– Что вы! – вскинулся Овчаренко и даже замахал руками.
– Я понимаю, что о мертвых либо хорошее, либо ничего, но…
– Нет, нет и нет!
Он даже разволновался, как мне показалось.
– Сережа? Да никогда в жизни!
– А говорили – хулиган.
– Не надо к словам цепляться! В детстве нас всех называли хулиганами. Девчонку за косичку дернул – хулиган. Стекло мячом разбил – опять хулиган. Это не слово, а ярлычок, который лепят направо-налево. Он был, конечно, ершистый. Сережка-то. С ним все намаялись – и родители, и учителя…
– Его родители живы?
– Я не знаю.
– А вот вы сказали – учителя. Кого-нибудь из них можно найти?
– Они все на пенсии, вы же понимаете. Кое-кто уже умер. Но найти можно, конечно. Если вас интересует…
– Очень интересует!
– Я могу посмотреть в своих старых, еще из детства, блокнотах. Там записано: имена, телефоны.
Это было бы просто здорово! Люди, что учили Пашутина, который потом почему-то решил стать Гончаровым. Люди, которые могли хоть что-то о нем рассказать.
– Так вот, о Сереже, – вернулся к прежнему разговору Степан Николаевич. – Он, конечно, доставлял хлопоты. Возможно даже, что поболее, чем кто-либо другой. Но надо знать, что у него был за характер.
– А что у него был за характер?
– О-о-о! Порох! Настоящий лидер, авторитетом для него стать было непросто – тут только того, что ты, предположим, взрослый человек, а он – мальчишка, недостаточно. Он иногда на уроке какой-нибудь учительнице такое говорил…
– Какое?
Овчаренко покраснел.
– Можно, я не буду этого повторять?
– Можно, – засмеялся я. – Но все-таки, что-то грубое, да?
– В общем, да.
– А хамил-то он зачем?
– Из чувства справедливости.
– Не совсем понятно.
– Учителя ведь тоже люди. Верно? И среди них разные попадаются. Бывают такие, которых к детям и близко подпускать нельзя, а они, видишь ли, детей учат. Не учат, а калечат души! – Овчаренко даже прихлопнул ладонью по столу. – А ребенок, он ведь все понимает. И на несправедливость реагирует. Пусть по-детски, пусть как-то неадекватно…
– Неадекватно – это вы о Пашутине?
– Да, о Сереже. Он, случалось, дерзил взрослым даже тогда, когда дело касалось не лично его, а кого-то из нас. Этакий правдоискатель.
Правдоискатель – это в рамки созданного мной образа не укладывалось.
– Значит, он был конфликтным ребенком?
Степан Николаевич поморщился.
– Хотите чаю?
Я понял, что он стремится выдержать паузу.
– Не отказался бы.
Чай был превосходный – душистый, терпкий. Аромат заполнил объем маленькой кухни, отчего воздух сразу же стал вкусен и плотен.
– Вы вообще-то от кого?
– То есть? – удивился я.
– Я думал, что вы с Сережей работали вместе.
– Некоторое время, – неопределенно ответил я.
– Просто вы такие вопросы задаете…
Неопределенный жест рукой.
– Какие?
– Я вас видел по телевизору. Вы ведь с телевидения?
– Да.
– А вопросы у вас – как будто вы следствие ведете.
– Веду, – подтвердил я.
Овчаренко посмотрел вопросительно.
– Но я не из милиции, – успокоил я его. – И этот визит – моя личная инициатива. Я действительно работаю на телевидении. Просто в связи с гибелью Сергея Андреевича у нас возникли проблемы. Поэтому я к вам и пришел.
Вряд ли это было доходчивое объяснение. Но Овчаренко кивнул, как будто все понял.
– В ваших вопросах какой-то такой акцент, – сказал он, задумчиво помешивая ложечкой чай, – будто вы хотите найти негативное.
– Нет, что вы!
– А он был не такой, – продолжал Овчаренко, будто и не слыша меня. – Нас когда-то обокрали… – Подумал, поправился: – Моих родителей. Забрались в квартиру, унесли деньги, кое что из вещей. А до получки у отца еще неделя. Так Сережка мне отдал свои деньги. Он копил на велосипед, и у него была копилка. Ну, такая, детская, знаете? Так он ее разбил и деньги принес мне. Там было рублей семь или восемь, уже не помню – по нашим тогдашним мальчишеским представлениям – целое состояние. Я ему потом отдал, конечно, когда смог – но ведь это с его стороны был поступок, согласитесь.