{204}. В свое время его членами были оба президента Буша. (Джордж Буш-младший вступил в него в 1968 г., за год до Шварцмана, и, по словам последнего, они были знакомы друг с другом, но не очень близко.)
В июне 1969 г. свежеиспеченный выпускник Йельского университета, отныне лишенный семейной финансовой помощи, Шварцман решил попытать счастья на Уолл-стрит. Через своего знакомого в приемной комиссии Йельского университета он получил должность в инвестиционном банке Donaldson, Lufkin & Jenrette. Однако в жизни молодого банкира было мало гламура и шика. Словно скаредный простолюдин, Шварцман снимал в бедных кварталах крошечные квартиры с помесячной оплатой. Его первым жилищем стала квартирка в Нижнем Ист-Сайде на пятом этаже в доме без лифта, рядом с полицейским участком, где была снята первая серия знаменитого телесериала 1970-х гг. «Коджак». Когда он открывал входную дверь и включал свет, из-под его ног разбегались тараканы. Вторая квартира на пересечении 2-й авеню и 49-й улицы, над офисом компании Midtown Shade, представляла собой полторы комнаты без кухни и с общим санузлом в конце коридора.
В общем, его жизненные условия значительно ухудшились по сравнению с заросшим плющом миром Йельского университета. Напрягал Шварцмана и характер работы в DLJ, где его энергия и ум не компенсировали незнание финансов. В Йеле он изучал психологию, социологию и антропологию; мир бизнеса был для него терра инкогнита. «Мне выделили кабинет и секретаря, но я был совершенно не подготовлен к любой коммерческой деятельности, не говоря уже о такой оживленной, как в DLJ и в операциях с ценными бумагами. Я совершенно не разбирался в бухучете. До прихода в банк даже не знал, что такое обыкновенные акции».
Шварцман вспоминает о своем пребывании в DLJ как об «очень суровом опыте». Однако перед уходом из банка его пригласил на прощальный ланч старший партнер DLJ Билл Дональдсон. «Вряд ли я совершил нечто такое, чтобы заслужить этот ланч. Наверное, Билл устроил его только потому, что в свое время меня нанял, – считает Шварцман. – Я спросил у него, почему он вообще взял меня к себе на работу, поскольку, с моей точки зрения, я не принес его банку никакой пользы». Дональдсон ответил: «Я выбираю людей, полагаясь на интуицию. А она подсказывает мне, что однажды ты станешь президентом DLJ»{205}. (Дональдсон утверждает, что не помнит о том обеде и о своих словах, но утверждает, что Шварцман был трудолюбивым и многообещающим молодым сотрудником.{206})
Шварцман поступил в Школу бизнеса Гарвардского университета и в 1972 г. получил диплом магистра делового администрирования. После выпуска его пригласили на работу сразу два банка – Lehman Brothers и Morgan Stanley. В то время на Уолл-стрит все еще существовало разделение финансовых учреждений по этническому признаку – на предприятия англо-саксонских протестантов Morgan Stanley и First Boston, преимущественно католический банк Merrill Lynch и еврейские банковские дома Lehman, Goldman и Salomon Brothers. В конце 1970-х гг. эти различия начали стираться, но Шварцман утверждает, что в начале десятилетия он стал всего лишь третьим по счету евреем, получившим приглашение на работу от Morgan Stanley. На собеседовании президент банка Роберт Болдуин, известный как Боб, заявил Шварцману, что тому придется «переделать себя, чтобы вписаться в их банк», на что Шварцман ответил, что не собирается этого делать, и выбрал Lehman{207}.
Много лет спустя, став движущей силой Blackstone, Стив Шварцман был полон тех же талантов и энтузиазма, что и в молодые годы. Но в нем скрывались и некоторые парадоксальные качества.
В первые годы после создания Blackstone Шварцман работал не покладая рук по 14 часов в день, а его ум был постоянно занят мыслями о том, как укрепить неоперившийся бизнес. Он мог звонить сотрудникам и банкирам в любое время суток, чтобы обсудить пришедшую ему в голову идею. «Он часто звонил мне в субботу утром, чтобы узнать мое мнение по тому или иному поводу, – вспоминает Джимми Ли, директор кредитных операций в Chemical Bank. – Я тоже частенько звонил ему. Он развивал свою компанию, а я свою, и мы помогали друг другу»{208}.
Бывший партнер Blackstone Брет Перлман, работавший в компании в 1989–2004 гг., вспоминает, как, будучи молодым сотрудником, получал голосовую почту от Шварцмана, отправленную в 5.30, с комментариями по поводу служебных записок, которые Перлман передавал ему накануне вечером. Это говорило как о внимательности Шварцмана, так и о требуемой им преданности работе. «Стив никогда не требовал от вас больше того, чего он требовал от себя»{209}, – отмечает Перлман.
Но в глазах многих энергия и драйв Шварцмана были связаны с менее привлекательным качеством. На Уолл-стрит, где деньги – мерило успеха, жадность клубится в воздухе, как выхлопные газы во время 24-часовой автогонки на выносливость в Дайтона-Бич. Но даже по меркам Уолл-стрит многие считали Шварцмана стяжателем. «В те времена, когда я работал со Стивом, он был вызывающе жаден, – вспоминает его бывший партнер. – Но он и не пытался этого скрывать. Стив всегда был честен, прямодушен и держал свое слово. Многие люди, жаждущие денег, скрытны и изворотливы. Они обнимут вас, но только для того, чтобы залезть к вам в карман. В отличие от них Стив подойдет к вам и скажет в лицо: “Я собираюсь забрать ваш бумажник”»{210}. Один банкир вспоминает, как однажды осведомился у партнера Blackstone о спортивных успехах Шварцмана: «Я спросил, правда ли, как я слышал, что Стив – способный баскетболист и умеет очень высоко прыгать. Он ответил: “Да, когда прыгает за мешком с деньгами!”»{211}.
По мере того как Шварцман богател, он выставлял напоказ свое богатство все откровеннее, что начинало раздражать даже прочих финансовых воротил. Глава другой компании прямых инвестиций рассказывает: однажды в 1990-х гг. он шел с детьми по песчаному пляжу на карибском острове Сент-Бартс и увидел, как в гавань зашла огромная яхта и стала на якорь. Потом члены команды спустили на воду два гидроцикла и загрузили на них раскладной стол со стульями, большой зонт от солнца, посуду, корзинку с винами и всевозможную еду. Когда все это было расставлено на берегу, гидроциклы вернулись к яхте и забрали с нее высокую яркую женщину и мужчину небольшого роста. Рассказчик подошел поближе, чтобы посмотреть, кем были герои этой странной сцены, и узнал Шварцмана и его жену. «Я таскаюсь по берегу с ребятишками, обливаюсь потом, а тут подплывает Шварцман на собственной яхте и сходит на берег, чтобы перекусить. Он хотел ткнуть всем в глаза своим богатством, это было понятно. Разумеется, я не жалуюсь на бедность, но в тот момент почувствовал, что нам нужна революция»{212}.
У личности Шварцмана была и более привлекательная сторона. Тот же самый человек, который беспощадно изгнал из своей фирмы Стивена Вайнограда из-за ошибки с Edgcomb, установил теплые дружеские отношения с молодыми сотрудниками, такими как Говард Липсон, Дэвид Блитцер и Джеймс Моссман, помогая им строить карьеру. Он помнил дни рождения и годовщины свадеб всех своих подчиненных. «Если вы переживали какие-то трудности в личной жизни, Стив относился к этому с пониманием»{213}, – говорит Липсон. Шварцман умел сострадать и помогать людям. Когда у его друга и коллеги по Lehman Стивена Фенстера обнаружили смертельную форму рака поджелудочной железы, Шварцман лично следил за его лечением. А после его смерти Шварцман вместе с еще одним бывшим сотрудником Lehman Алланом Капланом собрал деньги, чтобы основать кафедру имени Фенстера в Гарвардской школе бизнеса{214}.
Он был также свободен от снобизма. Например, любил работать с молодыми аналитиками и сотрудниками, часто спрашивал их мнение по тому или иному вопросу. Бывший партнер Blackstone Брет Перлман рассказывает, что в первые годы после его прихода в компанию Шварцман часто звонил ему накануне заседаний инвестиционного комитета, чтобы узнать его мнение о предлагаемой сделке. «Он всегда интересовался мнениями молодых сотрудников, – говорит Перлман. – Он понимал, что ему нужен свежий взгляд на ситуацию»{215}.
А вот какие впечатления остались у инвестора, познакомившегося со Шварцманом в начале 1990-х гг., когда тот уже стал признанным магнатом в сфере LBO. «Помню, я подумал, что этот парень – настоящая динамо-машина. Святые угодники! Да он был переполнен энергией, всевозможными идеями и мыслями! – вспоминает Марио Джаннини из фирмы Hamilton Lane, консультирующей пенсионные фонды и других инвесторов. – Чем он был интересен? Тем, что сочетал в себе самоуверенность с самокритикой, благодаря чему сильно отличался от коллег. Иногда его самокритичность доходила до самоуничижения, а такое обычно не свойственно людям в его сфере. Это обезоруживало. И все же, когда его слушаешь, то понимаешь, насколько он умен»{216}.
Шварцман был «нефильтрованным», как выразился глава еще одной компании прямых инвестиций. Он мог быть искренним и непосредственным, а иногда – самодовольным и абсолютно равнодушным. Соответственно мог очаровывать или раздражать своей манерой поведения. «В Стиве есть нечто от очаровательного юного проказника»{217}, – говорит бизнесмен. Даже у друзей и партнеров, обожавших Стива, порой лезли глаза на лоб от его опрометчивых заявлений.