Боюсь, неспроста все это, ох, неспроста. Куда он пропал, а? Почему до сих пор не появился? Почему его все время дома нет? Дай Бог, чтобы Максим его просто завалил, дай Бог. А если Лютый расколол его и только после этого завалил?
На лице Артемьева отразилось уныние.
И что же теперь?
Я вот что думаю, — вздохнул Фалалеев, — надо бы наших пацанов собрать, какие в авторитете. И честно обо всем перебазарить с ними.
Например?
Ну, предъяв к Лютому у нас и без компромата Петрухи хватает. — Кактус вновь плюхнулся в кресло, на его жирном лбу обозначились рельефные складки. — Смотри: во–первых, те непонятные мужики в камуфляже, которые нас от покушения отбили, — раз. Во вторых, исчезновение Петрова. А обставить надо так: мол, мы попросили этого долбаного комитетчика аккуратненько так пробить, что это за люди нас выручили. А вдруг это не Максим ментов купил, а они его, а? Ну, Петруха, значит, начал работать, а потом, мол, неожиданно исчез. Кому это выгодно? Ясно кому.
В последней фразе явственно прочитывалось: сейчас карьера, а то и жизнь Кактуса и Шмаля зависят лишь от того, кто первый бросит тень на конкурента. Фалалеев на Нечаева или Нечаев на Фалалеева.
И когда ты это думаешь сделать?
Чего тянуть? Давай‑ка я сейчас всех и соберу. — Кактус вновь потянулся к мобильному. — Но сначала подумаем, с кем можно этот рамс перетереть.
С Сытым?
Раз. — Фалалеев принялся загибать татуированные пальцы. — С Кудрявым, Прохором, Соловьем.
Соловей со своей бригадой в Томск поехал, с тамошними барыгами разбираться, — напомнил Шмаль. — Может, Виста позвать?
Как и предвидел Прокурор, коньковские пошли с сабуровскими на мировую, в отличие от очаковского Силантия, который по–прежнему продолжал бессмысленную войну.
Нет, Виста не стоит — человек‑то он новый, может не понять. Потом как‑нибудь с ним перебазарим, отдельно. Ну, с Богом, — вздохнул Кактус и принялся названивать компаньонам.
Максим Нечаев, как уже говорилось, отличался редкой проницательностью, его вообще трудно было обмануть. Как бы ни улыбался ему собеседник, как бы ни заискивал, ни лебезил, ни льстил — Лютый всегда видел его насквозь. От Нечаева не могла ускользнуть даже малейшая фальшь в интонациях, в жестах и, особенно, в мимике. Но Максим никогда не высказывал своих соображений в открытую, хотя мнение о каждом, с кем доводилось встречаться, имел свое собственное. И мнение это, как он неоднократно убеждался, целиком соответствовало действительности.
В последнее время Лютый заметил: Фалалеев здорово изменился к нему. Нет, внешне все было прекрасно: при виде старшого на лице Кактуса играла подобострастная улыбка, но улыбка эта напоминала хищный оскал. Более того, теперь в интонациях порученца проскальзывали слишком уж льстивые и заискивающие нотки, движения сделались чересчур вкрадчивыми, позвоночник — по–лакейски выгнутым, и все это не могло не настораживать.
Поразмыслив о причинах, Максим пришел к единственно правильному выводу: Кактус метит в лидеры, но, оставаясь в тени его, Лютого, вынужден довольствоваться относительно второстепенной ролью. Несомненно одно: этот человек — хитрый, коварный, лукавый и изворотливый. Он использует малейший шанс, чтобы, свалив лидера и создателя сабуровских, самому стать во главе группировки.
А такой шанс у Кактуса уже был.
Нечаев сам понимал, что слова о СОБРе, который он якобы купил для охраны и который сорвал недавнее покушение, прозвучали не слишком убедительно. По всем уголовным законам Фалалеев и Артемьев имели полное право потребовать более детальных объяснений, но Кактус, ограничившись лишь несмелой просьбой познакомиться с милиционера- ми–спасителями, подозрительно быстро отстал с вопросами.
Это было не похоже на Фалалеева — не таким уж он был доверчивым.
Так что опасения Лютого имели под собой основания: Кактус не успокоился, Кактус наверняка начал самостоятельное расследование, Кактус плетет нити интриг, Кактус попытается использовать ту историю с собровцами в своих интересах. Скорее всего, он уже нанял кого‑нибудь для поиска информации, способной серьезно скомпрометировать лидера в глазах сабуровской братвы.
А уж если человек, которого порученец подыскал для сбора информации, раскопал кое- какие факты биографии Нечаева — служба во Втором главном управлении КГБ, работа в так называемом «тринадцатом отделе», — провала никак не избежать. Фалалеев поспешит обвинить лидера в ссученности, и Максиму крыть будет нечем. Тут не помогут ни старые заслуги, ни былой авторитет.
Тогда Лютого тихо и незаметно уберут, а потом «король крыс», с таким трудом созданный, полностью выйдет из‑под контроля.
Надо было что‑то делать, и делать немедленно.
О том, чтобы поделиться своими сомнениями с Прокурором, и речи быть не могло: полная автономность Нечаева была одним из главных условий внедрения. Да и что толку от руководителя КР?! Одно дело — помочь отбиться от наседавших бандитов, а другое — разрешить трения внутри группировки.
Максим долго и мучительно размышлял над сложившейся ситуацией, но ни к чему путному так и не пришел.
А время не шло — оно летело; и время это явно работало не на Лютого.
Как ни странно, но подозрения Кактуса встретили у большинства сабуровских авторитетов скрытое понимание и сочувствие. Впрочем, тому были свои причины: братва, стремившаяся к вольнице, явно тяготилась железной дисциплиной, которую насаждал Лютый. Наркотики — даже относительно безобидные «травка» и экстази — были строжайше запрещены; спиртное и то не приветствовалось в сабуровской группировке. За малейшие нарушения дисциплины была введена жесткая система штрафов и наказаний — никакие оправдания не принимались.
«Причин может быть только две, — говаривал обычно Максим Нечаев, — паралич или смерть».
Более того, в глазах среднего звена сабуровских авторитетов Максим выглядел слишком уж интеллигентным и умным — и настолько, что все эти соловьи, сытые, кудрявые да про- хоры, имевшие за плечами три года ПТУ и пять подвальной «качалки», подсознательно ощущали в обществе Лютого собственную ущербность. И естественно, многие, очень многие хотели бы видеть новым лидером сабуровских Васю Фалалеева.
В той беседе Кактус был вкрадчив и обтекаем и в разговоре акцентировал внимание собравшихся на неудачном покушении. Мол, что это за люди, которые отбили наезд, — непонятно. Я‑де спрашивал у Лютого — тот говорит, что СОБР, но знакомить со спасителями почему‑то не хочет. Получается, ему есть что скрывать от нас, пацанов. Вон и коньковский Вист, с которым мы тогда воевали, тоже ничего не знает.
Нечаев, конечно, в авторитете, старшой, однако, как говорится, доверяй, но проверяй. Вот он, Вася, и решил осторожно проверить. Нанял одного надежного человека, чтобы тот пробил, кто таков этот Максим, где чалился, кто в кентах да подельниках. А человек этот возьми да исчезни. Кому выгодно это, пацаны?!
Пацаны сочувственно цокали языками, кивали, поддакивали, вставляли несмелые реплики, но тем не менее не спешили с главным выводом.
Наконец Сытый, больше других не любивший Нечаева, заявил:
То, что ты нам о Лютом сказал, — хорошо. Ты, Кактус, в натуре, правильно сделал. Мы‑то и раньше видели: слишком уж умным он хочет быть, слишком уж борзо ведет себя, слишком высоко залетел. Как говорится, чем выше взлетишь, тем больней падать. А теперь, после твоих слов, будем думать всерьез.
Пацаны, только все это между нами, — просительно улыбнулся Фалалеев, — чтобы за пределы этой комнаты не вышло.
Понятно, понятно, — закивали пацаны, — мы‑то не враги ни себе, ни тебе.
Как бы то ни было, но слова Фалалеева заронили первые семена сомнения в «правильности» теперешнего лидера, и Кактус ни секунды не сомневался: со временем семена эти дадут долгожданные всходы.
А теперь надо было терпеть, надо было дождаться, пока Максим не проколется на какой‑нибудь мелочи или пока не нарисуется пропавший Петруха со своим компроматом. Фалалеев все еще самоуспокаивался мыслью, что бывший комитетчик выехал в провинцию по делам.
Впрочем, вскоре Кактус на какое‑то время позабыл даже о пропавшем Вадиме Андреевиче — в середине октября произошло событие, неожиданно давшее Фалалееву дополнительный козырь в скрытом противостоянии с Лютым.
Как‑то утром Шмаль разбудил Кактуса ранним телефонным звонком.
Ну, чо тебе еще… — Первую половину ночи Фалалеев пил коньяк, а вторую — трахал молоденькую манекенщицу, очередную «Мисс Европу», и потому был невыспавшимся и весьма агрессивным.
Тут к нам один американский барыга своего человека прислал.
Что за барыга? — Кактус переложил мобильный в другую руку.
Бизнесмен, банкир или что‑то вроде того, — сообщил Шмаль.
Вася взглянул на обнаженную девицу, лежавшую рядом, — теперь, без косметической штукатурки, с помятым лицом и маленькими заспанными глазками, она казалась столь же гадкой, сколь вчера — желанной. Затем лениво пошарил рукой внизу — рядом с кроватью стояла загодя приготовленная бутылка пива и валялась пачка сигарет.
Ну и что он хочет, этот барыга, — поинтересовался Фалалеев, сковырнув пробку передним зубом и сплюнув ее на мускулистую задницу манекенщицы, — крышу ему от американских гангстеров поставить? Или ему Клинтон капусту задолжал, так что, долг надо выбить?
Хочет с тобой встретиться. Кстати, он русский… Мистер Морозофф.
Я по таким мелочам с бизнеснюгами не встречаюсь, даже со штатскими. — Не в силах бороться с жаждой, Кактус приложился к бутылке, острый кадык его быстро–быстро заходил под волосатым подбородком, и из уголков рта потекла густая пена. — Делать мне больше нечего! Для этого бригадные есть.
Да обожди ты, не клади трубку, я еще не все сказал. Барыга этот очень богатый, бабок просто немерено, — продолжал Шмаль. — И он хочет с твоей помощью разместить эти деньги у нас, в России. Типа как вложить в дело. Этот Морозофф теперь в Ялте, в Москву почему‑то приехать не может.
Что, правда такой богатый? — Допив пиво, Кактус бросил пустую бутылку в угол и утер рот углом простыни.