Попытались тормознуть, но тот дернул, аж пятки засверкали, через служебный вход и ушел.
Как он выглядел?
Я же сказал — невысокий, черные волосы с проседью… стреляет хорошо.
Еще что?
У него с собой сумка была. Видно, сберечь ее очень хотел — телом прикрывал.
Ладно, о сумке потом. Еще!
Да не помню я ничего! Я все честно рассказал, как оно, в натуре, и было.
А машину его помнишь?
Да… — Парень наморщил лоб. — Я же сказал — старая–старая «Волга» такая.
Двадцать первая?
Да.
Серого цвета?
Серого… — не без удивления протянул Минька. — Мы ее потом во двор отогнали, раздербанили всю со злости. Наткнулись на какие‑то видеокамеры, какие‑то коробочки с антеннами. Наш старшой потом говорил, что это вроде бы как шпионская техника.
Где находится этот магазин? — перебил Максим, совершенно уверенный в том, что обладатель шпионской техники — жертва наезда внуковских и тот самый странно–знакомый мужик на Рязанском шоссе — одно и то же лицо.
Пленник назвал.
Вы того типа, которого подстрелили, еще пытались искать или махнули рукой?
Да нет, я же говорю — ушел он. Мы, правда, его подранили, дважды вроде бы. Точно, дважды! Кровищи потерял он — ужас! Весь асфальт «чернилами» выпачкал. Но больше мы его не видели. Сел в тачку и отвалил.
Неожиданно у входа в пыточную послышался какой‑то шорох, и Лютый, пружинисто поднявшись, подошел к двери, прислушался… С той стороны отчетливо доносилось чье- то сопение. Резко дернув дверь, Максим увидел Сытого — он явно подслушивал.
Ты что это, браток, — с ледяной вежливостью гангстера произнес Нечаев, — подслушиваешь? Подсматриваешь? И кто это тебя такому научил? Кто надоумил, а? И не работаешь ли ты, мил человек, на ментов?
Да ты чо, Максим! — с преувеличенной горячностью воскликнул Сытый. — Я типа просто так стою…
Зачем?
Ну, а если этот сучонок вырвется, на тебя набросится?
А кто его браслетами приковывал, не ты ли случайно? — выдохнул Лютый.
Прозектор…
Если вырвется, я Прозектору сам яйца вырву и без соли сожрать заставлю, — посулил Нечаев и, недобро взглянув на Сытого, вернулся в пыточную.
Закрыл за собой дверь, подошел к столику и, взяв небольшой шприц, плавно отвел поршенек на себя.
Нечаев стоял спиной к жертве, и Минька не мог видеть, что он делает.
Зажав шприц в кулаке, чтобы пленник не заметил пустого стеклянного цилиндрика, Максим подошел к креслу.
Тебя ранили… — произнес он, стараясь не встречаться с жертвой взглядом.
Да. — Удивительно, но в голосе внуковского звучали нотки доверия.
Я тебя сейчас обезболивающим уколю, — задумчиво произнес Лютый. — Будет немного больно, но ты уж потерпи… А потом придумаем, что с тобой делать.
Если ввести в вену даже небольшое количество воздуха, человек умирает, а уж от нескольких кубиков смерть наступает мгновенно. Тут не помогут ни медикаменты, ни искусственное дыхание. Тем более раненому, потерявшему много крови.
Спустя несколько секунд все было кончено. По телу пленника пробежала судорога, как от электрического разряда, голова дернулась и упала набок.
Нечаев, не теряя самообладания, пощупал уже холодеющее запястье — пульса не было, припал ухом к груди — сердце не билось, на всякий случай отвернул веко — расширенный зрачок уже не реагировал на свет.
Выйдя из камеры, он поманил Прозектора пальцем.
Что такое? — спросил тот, подходя ближе.
Не хотел говорить, подлюка, пришлось приложиться… Экзитус, — по–латински прокомментировал Максим, и садист механически перевел.
Летальный исход.
Повезло суке, — сплюнул Сытый.
18Особенности национальной охоты
Чем больше размышлял Лютый над словами покойного Миньки, тем больше утверждался в мысли, что не ошибся в своих предположениях: Кактус действительно поручил некоему, пока еще неизвестному, но, судя по всему, высококлассному профессионалу начать за Нечаевым слежку. Встреча с руководителем совсекретной структуры КР на Рязанском шоссе несомненно была зафиксирована, и записи эти где‑то хранились.
Однако соглядатай по каким‑то причинам не спешил делиться столь деликатной информацией с заказчиком, Василием Фалалеевым. В противном случае Кактус не преминул бы воспользоваться таким отличным шансом — обвинить Максима в ссученности и, ликвидировав его, взять бразды правления в свои руки.
Но Фалалеев не имел никакой информации — это было бесспорно.
Но почему соглядатай так и не передал записи Кактусу?
Вариантов было, как минимум, два.
Либо тот подозрительный тип на двадцать первой «Волге» (а в том, что тогда, на Рязанском шоссе, за Нечаевым и Прокурором следил именно он, сомневаться не приходилось) решил выждать контрольное время, чтобы предложить аудио- и видеозаписи объекту недавнего наблюдения за большую сумму. Либо в результате случайной перестрелки с внуковскими в магазине по Новочеремушкинской улице тот мужик временно вышел из строя, и теперь записи лежали где‑нибудь мертвым грузом.
Прикинув все «за» и «против», Лютый решил, что второй вариант более вероятен. «Мы его маленько подранили», — признался перед смертью Минька. Человек с огнестрельными ранениями первым делом обращается в больницу, но покойный, звеньевой внуковских, утверждал, что у противника была какая‑то сумка, которой он дорожил настолько, что даже прикрывал ее своим телом во время перестрелки. Получалось, что сначала наймит Кактуса должен был спрятать сумку и лишь потом заняться собой.
Нечаев, прекрасно разбиравшийся в подглядывающей и подслушивающей технике, понимал: записать его беседу с Прокурором с расстояния пятидесяти метров (приблизительно на таком удалении и находилась та двадцать первая «Волга») — не проблема.
Все это означало лишь одно: Максиму следовало как можно скорей отыскать и самого соглядатая, и собранную им информацию. Надо было спешить, надо было приложить все усилия, чтобы успеть первым.
Но сперва предстояло решить еще один вопрос.
Сытый, который ошивался под дверью пыточной, мог слышать слова внуковского и истолковать их по–своему. А в том, что этот тип непременно передаст их Кактусу, сомневаться не приходилось. И потому прежде всего предстояло ликвидировать Сытого.
Сидя за рулем тяжеловесного «Шевроле- Блейзера», Лютый неторопливо катил по Ленинскому проспекту. Снег, выпавший за ночь, уже растаял, превратившись в холодную водянистую жижу. Низкое небо было серым и мрачным, и лишь разноцветные огоньки предновогодней иллюминации на столбах да огни реклам напоминали, что до конца старого года оставалось всего несколько дней.
У перекрестков и выходов из метро суетились люди, тащили продуктовые сумки и растрепанные елки, торопились домой — к семье, к уюту.
Когда‑то и Максим жил такой жизнью: ходил по магазинам, выбирая подарки родным и близким, а вернувшись домой, окунался в атмосферу предпраздничной суеты. И молодая жена, встречая его в прихожей, виновато улыбалась: «Опять у меня пирог не получается…».
А маленький сын, едва проснувшись утром нового года, спешил в зал, где стояла елка: «А что мне Дедушка Мороз подарил?».
Когда это было? И было ли вообще?
Лютый тряхнул головой, стараясь прогнать так некстати всплывшие в памяти воспоминания. Теперь ему следовало думать о другом…
Неслышно шелестел двигатель, и этот звук навевал ощущение спокойствия и относительной безопасности. Проехав несколько перекрестков, Нечаев перестроился вправо — неподалеку отсюда, в тихом переулке, снимал квартиру Сытый. Притормозив, Максим сунул руку в карман и, нащупав черную коробочку пейджера, положил ее на приборную панель. Затем достал из‑под сиденья небольшой пакетик и зашелестел целлофаном, извлекая взрывчатку.
После непродолжительных манипуляций взрывчатка была должным образом подсоединена к пейджеру — получилось готовое радиоуправляемое взрывное устройство. Достаточно замаскировать это устройство в подъезде, дождаться появления жертвы, после чего передать через диспетчера любое сообщение «абоненту», чтобы взрывчатка, управляемая невидимым импульсом, сработала.
Именно на это и рассчитывал Лютый.
Слегка загримировавшись, Максим оставил джип в нескольких кварталах от дома Сытого и неторопливо двинулся в нужном направлении. Сперва внимательно осмотрел прямоугольник двора: припаркованные на ночь машины, покосившаяся беседка, мусорные баки, испещренные аэрозольной краской.
Темно–серого джипа «Ниссан–Террано», на котором в последнее время разъезжал авторитет, не было. Максим незаметно провел рукой по капотам припаркованных машин — они были холодными. Бросил взгляд на окна, осмотрелся вокруг, наметив несколько возможных путей отступления.
Сунув самодельное взрывное устройство в почтовый ящик, он двинулся в дом напротив, откуда хорошо просматривался подъезд с заряженным взрывчаткой почтовым ящиком. Еще раз прикинул, за какое время диспетчер пейджинговой станции передаст информацию, вновь и вновь прокручивая в памяти возможные форс–мажоры: загруженность операторов вечером, любопытство детишек, которые иногда интересуются чужой почтой.
Вроде бы все сделано грамотно, и теперь оставалось лишь ждать.
Глядя, как по улице за домом Сытого проносятся автомобили, унося в темноту морковнокрасные огоньки габаритов, Лютый невольно задумался над своим теперешним положением. Выходило, что он, Максим Нечаев, становился одновременно и преследуемым, и преследователем. Так издавна повелось в России: даже самый влиятельный человек, вступив на тропу войны, зачастую становится охотником и дичью, палачом и жертвой в одном лице.
М–да, такие вот «особенности национальной охоты», — невесело прошептал Лютый, вглядываясь в разреженную огоньками тьму двора.
Постоял, бросил окурок, вновь оглянулся и двинулся на последний этаж.
Во дворе по–прежнему никого не было — у мусорного бака истошно орали коты, в подъезде изредка гудел лифт, да иногда в соседнем дворе срабатывала автомобильная сигнализация, и каждый звук заставлял Нечаева чуть заметно вздрагивать.