скорее получишь неприятности, нежели защиту.
Энтони МакКлилленд был частью преступности, делавшей улицы Акрона опасными. Он был одним из тех многих сбившихся с пути, не имеющих будущего, бесцельно болтающихся по улицам с одной мыслью: дожить до конца дня, не попав в беду. Он тоже мог бы оказаться в мире спорта, даже в баскетболе, но единственной способностью, которую он в себе развивал, было попадание в тюрьму по разным обвинениям – от краж до поджогов – и освобождение из нее. Проще говоря, отцовство не входило в его планы. Ему и так было о чем заботиться, помимо этой Глории, случайной знакомой, его случайной связи. И помимо ребенка, росшего внутри нее. Если он ей так нужен – пусть оставит себе.
В тот день 30 декабря в больничном холле не было беспокоящегося папы, жаждущего увидеть своего сына, узнать, здоров ли он, похож ли на него. Не будет и папы, поддерживающего ребенка при первых его шагах, заботящегося о том, чтобы ему всего хватало. Дающего понять, что сын важен для него. Но и это отсутствие тоже означало кое-что:
«Эй, папа, вот что я тебе скажу. Я тебя не знаю, не представляю, кто ты, но ты – часть того, кем я стал. Тебя там не было, и в том числе и поэтому я рос так, что в итоге стал тем, кем стал. Отчасти из-за того, что тебя не было, я теперь такой решительный в достижении чего-либо. И если бы у меня было двое родителей, две сестры, собака и сад, окруженный забором, то у меня, может, и не было бы потребности помогать расти тем, кто рядом со мной».
Хикори-стрит – улица, идущая от центра Акрона на запад, асфальтовое полотно с деревьями по обочинам, пролегающее параллельно железной дороге и отделенное от нее растительностью. Кажется, что эти рельсы были здесь всегда и всегда обозначали границу между двумя частями города – бедной и очень бедной. Вторую называют Бундокс, и для того, кто живет в центре Акрона, это одно из тех мест, которых надо избегать, где лучше не оказываться даже случайно. Что-то вроде гетто, населенного в основном афроамериканцами.
ЭТО ТЯЖЕЛОЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ ДЛЯ КОГО БЫ ТО НИ БЫЛО. НО ЕСЛИ ТЫ АФРОАМЕРИКАНЕЦ, ТО ТЕБЕ ЕЩЕ ТЯЖЕЛЕЕ.
Но для того, кто здесь вырос, эта часть города – родина. В деревянных домиках, которые уже вскоре после своей постройки выглядели небезопасными и старыми, как сама Америка, жить нелегко, но их обитатели – не из тех, что малознакомы и едва здороваются. Они – те, кто готов протянуть тебе руку помощи, когда это нужно, понимающие, что сегодня трудно тебе, а завтра все может быть наоборот. Они – те, кто в итоге становится частью твоей семьи, потому что им, как и тебе, этот мир ничего не гарантирует, и за право жить они воюют каждый день.
«Я рос у акронцев на глазах, и часто чувствую себя их сыном».
В этом районе – непростом и одновременно родном для его обитателей – жила семья Джеймсов. На углу Оверлук-Плейс, одной из тупиковых улочек, ветвящихся от Хикори-стрит, в невзрачном на вид доме, внутри которого тем не менее пульсировала жизнь. Под одной крышей хлипкого на вид деревянного дома, с сараем для коз и лошадей, под сенью больших деревьев, приглушающих шум проходящих поездов, совместно жили четыре поколения. Это сюда в первые дни 1985 года Глория принесла из роддома маленького Леброна. Единственная система поддержки, на которую ты можешь здесь рассчитывать, называется «семья». Переносить тяготы жизни ей помогали ее мама Фреда, работавшая парикмахером, старший брат, а также бабушка – все местные знали ее и называли Биг Ма. К тому же у Глории был опыт ухода за детьми, поскольку она всегда заботилась о младшем брате. Просто теперь детей под ее опекой стало двое.
Все изменилось в 1987-м, незадолго до трехлетия Леброна. Биг Ма ушла первой. Спустя несколько месяцев, в Рождество, умерла и Фреда, сраженная сердечным приступом. Внезапно жизнь для Глории и маленького Леброна стала трудной, почти невозможной. Обе женщины были столпами, поддерживавшими семью, и их потеря, обеих за несколько месяцев, вынудила Глорию окончательно расстаться с юношеством и быть взрослой. Теперь ей предстояло одной растить сына, который был нужен только ей.
Без Биг Ма и Фреды существовать оказалось трудно. Глория и оба ее брата хватались за любую работу, стараясь одновременно и избегать кривых дорог, оставаться чистыми. Но реальность в этой части Америки безжалостна.
«Когда умерла бабушка, мама оказалась в аду».
Ад Глории заключался в том, что, несмотря на три работы, платить за жилье вовремя ей не удавалось, и коммунальщики отключили отопление.
Глория пыталась скрыть от сына бездну, в которую они падали, но внезапно реальность предъявила счет.
«Мама никогда не сдавалась, мы никогда не сдавались, даже в те дни, когда мы спрашивали себя – будет ли у нас завтра».
– Никому не пожелаю пройти то, через что прошла я, даже худшему своему врагу, – признается Глория.
В таких условиях сложно оставаться честными. И Глории все же пришлось столкнуться с законом – несколько обвинений стоили ей недели в тюрьме.
У жителей Бундокса существует правило: если у одного из них проблемы, другие готовы протянуть руку. Не деньгами, конечно, все и сами еле концы с концами сводят, а соседской солидарностью, которая жива в маленьких кварталах. Это та самая система поддержки, делающая жизнь немного легче даже там, где жить кажется невозможным.
Поэтому, когда Джеймсы стали замерзать, соседи, Ривзы, предложили Глории помощь. Ей нужно было где-то оставлять маленького Леброна, пока она пыталась определиться, как ей быть дальше и как справляться с тем, что ее мир рухнул.
Леброн был смешливым и очень подвижным ребенком, его не заботили кошмары, через которые его мать проходила для того, чтобы он не взрослел слишком быстро. Чтобы подольше оставался ребенком, думающим только о том, чтобы поиграть и радоваться тому немногому, что маме удавалось ему дать.
Пока Глории не было, Леброн оставался с Ривзами, и вскоре начал смутно осознавать, что происходит вокруг. И понимать, что он должен взрослеть быстрее, чем этого хотелось его матери.
«Оглядываясь вокруг, я, еще ребенок, уже понимал, что не должен быть просто маменькиным сыночком, домашним малюткой».
Он пришел к этому самым трудным и суровым путем – ожидая, что мама вернется с работы и немного побудет с ним.
Но часто мама не возвращалась. На своих трех работах она делала все, чтобы накопить деньги на оплату жилья, чтобы заботиться о Леброне. Он ждал ее каждый день с тревогой, с той внезапно подступающей тоской, которая часто бывает у детей, разлученных с мамой, тем более что она была единственной, кого он знал.
«Хотя у меня и не было братьев и сестер, я понимал, что должен стать для нее кем-то вроде старшего брата. Должен быть чем-то большим, нежели мальчиком моего возраста, потому что маме нужен был я, нужна была моя поддержка».
Пока родители в Бундоксе бились каждый со своим личным адом, ребята проводили свое детство в играх. В краю асфальта, уступающего место деревьям и покосившимся домам, с шумом поездов вдалеке, по которому отмеряли время, этой игрой был спорт. Футбол [1] и баскетбол. Уличные, разумеется. Все самодельное, но при наличии воображения ребятам удавалось обходиться и без какого-либо инвентаря, превращая все в игру, соревнование, развлечение.
«Я РОС У АКРОНЦЕВ НА ГЛАЗАХ, И ЧАСТО ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ИХ СЫНОМ».
В старом доме Джеймсов щит был на стене хлева: две прибитых гвоздями доски и привязанный сверху пластиковый ящик из-под молочных бутылок. Все это едва держалось, но для детей квартала это было маленькое сокровище. И для Леброна тоже. Его первыми соперниками были Ривзы и другие соседские дети: все старше, сильнее, и его никто не хотел брать в команду – он не умел играть, отобрать мяч у него было проще простого. С таким каши не сваришь. В Акроне даже детские игры становятся метафорой жизни: если ты чего-то хочешь, ты должен за это цепляться. Если хочешь, чтобы тебя уважали, ты должен заслужить уважение. И для маленького Леброна уважение этих ребят в то время было важнее всего на свете. И часто случалось, что, когда старшим надоедало обыгрывать его вчистую, он оставался играть в одиночестве, пытаясь забросить мяч в пластиковый ящик, как это делали те, кто смеялся над ним.
Жизнь на диване Ривзов длилась недолго. Не потому что она не нравилась Леброну – его подкрепляла даже та домашняя атмосфера и то чувство семьи, исходящее от соседей. Нет, все закончилось потому, что Глория не могла больше платить за старый дом на Оверлук-Плейс. Это были уже руины без отопления, разваливающиеся и годные только на снос. Глории и Леброну пришлось его покинуть. Они начали лихорадочно переезжать, прыгая с одного места на другое, благодарные всем, кто мог предложить им кров хотя бы на одну ночь. Диван, матрац на полу, ванная, холодный суп, кусок хлеба. Не всегда эти места были безопасными.
«Я в детстве видел все: наркотики, убийства. Безумие. Но моя мать ограждала меня от этого – на столе всегда было что поесть, и всегда была одежда на плечах».
За один только год Леброн и Глория жили в шести разных местах. Однажды их даже выгнали из здания, где они устроились: дом вот-вот собирались сносить. Вместе с кроватями Леброн постоянно менял и школы; он пытался не растерять желание улыбаться, играть, но его детство прошло в тягостном осознании, насколько жизнь может быть жестокой с тем, кого общество поставило в безвыходное положение.
Когда Леброну было семь лет, он лишился одного из немногих мужчин в своем окружении детских лет – Эдди Джексона. Он был промоутером, и с тех пор, как Леброну исполнилось два года, Эдди и Глория постоянно встречались и расходились, но, пусть и временами, он все же был наиболее близок к тому, чтобы зваться отцом, которого у Леброна никогда не было. Однако и у Джексона не было иммунитета от черного порока черной части акронского общества – проблем с законом. В 1991-м его обвинили в перевозке кокаина и приговорили к трем годам тюрьмы. Теперь у Леброна осталась только Глория, уже окончательно ставшая женщиной, вынужденная взрослеть еще быстрее, чем раньше. То есть делать именно то, чего она не желала своему Леброну. Но хотя она и пыталась как могла оберегать Леброна от влияния окружающего его мира, трудно было дать ему стабильность, которая ему была нужна, если нет дома и приходится постоянно менять обстановку. Если не знаешь, где заснешь сегодня ночью, сможешь ли накормить его по-человечески. А ребенку, росшему без отца, едва помнящему бабушку и прабабушку, было трудно мириться с постоянным отсутствием матери.