те в одной ночной рубашке. Вскоре замерзнув, король вернулся в постель.
В то время пока Людвиг спал, его опекуны Хольнштайн, Тёрринг, новый адъютант короля барон Вашингтон и королевский обер-камергер барон Мальсен инспектировали парк и берег озера, обсуждали, какие там принять меры предосторожности. Обсуждали, что следует поставить деревянный забор на берегу озера. Также прозвучало предложение об установке в озере железных стоек с колючей проволокой высотой до двух метров, чтобы был невозможным проход и чтобы обзор не был полностью перекрыт. Никто наперед не предусмотрел, что озеро может быть опасным, поскольку посчитали, что берег мелкий, медленно переходящий в глубину, и решили, что место, которое вызывало сомнение, будет огорожено забором с берега.
После переговоров Хольнштайн, Тёрринг и Мальсен уехали в Мюнхен. Хольнштайн хотел провести праздник в кругу своей семьи. В Берге остались доктора Мюллер, Гудден и Грашей. Вечером за ужином они решили, что все старые слуги короля будут удалены, включая камердинера Майра, и заменены новыми людьми-санитарами, которые будут заниматься обслуживанием короля, при этом следить и контролировать его поведение.
В воскресенье Троицы 13 июня 1886 года, в последний день жизни Людвига, погода выдалась прохладная и дождливая, небо лишь ненадолго прояснялось, а затем вновь хлестал дождь. Однако несмотря на ненастную погоду в утренние часы, как уже было потом известно из рассказов, на озере замечали лодки.
Людвиг в свое последнее утро проснулся около 6 часов и потребовал к себе «на ковер» доктора Гуддена. Во время долгой беседы Людвиг сообщил доктору, что он не злится на Луитпольда, считая, что дядя был манипулируем партией заговорщиков. Королю крайне не нравился выбор Хольнштайна на роль опекуна, а графа Тёрринга он считал приемлемым. После всего случившегося он не мог простить Хольнштайна, и назначение графа опекуном короля было неверным выбором.
Людвиг подробно расспрашивал о своем «лечении». Психиатр пояснял королю, что, согласно его методу лечения, Людвига будут сопровождать двое человек – барон Вашингтон и Мальсен, что таким образом важно искоренить его привычку к уединению и поощрять больше общение с людьми. Людвиг на это выразил обеспокоенность. Все это было для короля, любящего уединение, невыносимо. Он хотел посетить на Троицу утреннюю мессу в церкви, однако Гудден ему запретил, чтобы не создавать для населения непредвиденных сенсаций. Людвиг попросил, чтобы явились его камердинер Майр и парикмахер Хоппе, но ему ответили, что они больше не состоят у него на службе.
После беседы с Гудденом король еще беседовал с доктором Грашеем. Король сказал ему, что поступили плохо, ничего не сказав заранее о запланированных действиях, назвав это заговором. Людвиг вновь осведомлялся, как долго будет продолжаться его «лечение», почему его не обследовали, убеждал Грашея, что он вполне здоров, и выразил пожелание, чтобы привезли его библиотеку из Нойшванштайна. Грашей пояснял, что Людвиг должен научиться привыкнуть вести умеренный образ жизни, следовать распорядку дня, подчиняться врачам, следовать их советам и выполнять рекомендованные ими занятия. Король также неоднократно расспрашивал о национальности, лояльности своих надзирателей. В своем поведении Людвиг не демонстрировал недовольства, вел себя во время беседы сдержанно и спокойно. Этот разговор даже посеял сомнения у Грашея насчет диагноза Людвига. Он увидел вполне здравомыслящего спокойного человека, который задавал вполне логичные вопросы, которые сумасшедший даже не произнес бы.
Затем в разговоре со своим тестем Грашей сказал, что не считает состояние Людвига безнадежным и что он вполне излечим. Гудден, естественно, не согласился с мнением зятя. Вполне адекватное и осознанное поведение Людвига противоречило планам правительства. Гудден не отказался от своего ошибочного рокового медицинского заключения. Он должен был поддерживать его, поскольку согласовал его с принцем Луитпольдом и правительством. Идти на попятную никто не собирался, поскольку это угрожало роспуском министерства, угрожало бы карьере Гуддена как психиатра, да и принцу Луитпольду было бы далеко не сладко, если бы Людвиг вернул себе снова власть.
Смотритель санитар Маудер был определен как новый слуга короля, помогая ему умываться, одеваться, накрывать на стол. Покорно доверившись Маудеру, Людвиг позволил себя побрить, причесать и одеть. После чего король с аппетитом съел завтрак. Закончив трапезу, он попросил Маудера завести его карманные часы, однако Шнеллер с подозрением перехватил их, сказав, что сам заведет.
Гудден был вполне доволен поведением августейшего пациента, считая, что тот смирился со своим положением.
После завтрака Людвиг в 11:15 совершил часовую прогулку с психиатром по парку. Людвиг с удовольствием вырвался хоть ненадолго из своего заключения. Смотритель следовал за ними на расстоянии примерно в 400 шагов, что взволновало Людвига. Король и доктор оживленно беседовали. Людвиг вновь осведомлялся, не угрожает ли ему какая-то опасность, например от социалистов. Гудден отрицал наличие какой-либо опасности. Когда король и доктор прогуливались возле озера, Людвиг долго вглядывался в серую дождливую водяную гладь. Вероятно, уже во время этой утренней прогулки он смог уговорить Гуддена, чтобы при следующем вечернем променаде отпустить охрану, поскольку такой контроль был ему очень неприятен.
Тем временем из Мюнхена прибыла телеграмма от Людвига фон Клуга лакею Майру, где он просил, чтобы тот срочно вернулся в Мюнхен и привез с собой «необходимое». Не выяснено, что подразумевалось под «необходимым». Мы можем только предполагать, что это были какие-то бумаги, скорее всего, дневники короля, которые Людвиг доверил на хранение Майру. Король приказал Майру сжечь его дневники, но тот не повиновался и после смерти монарха передал их правительству, которое желало их заполучить, дабы оправдать свои действия. Ближе к вечеру Клуг снова телеграфировал Майру, срочно вызывая его в Мюнхен, и вновь упоминал о передаче желаемого. Майр отпросился у Гуддена поехать в Мюнхен, сказав, что для короля нужны хирургические ремни. Гудден отпустил камердинера с условием, что тот вернется на следующий день.
Вернувшись после дневной прогулки, Гудден за обедом поделился со своими коллегами положительным отзывом о том, что король произвел на него хорошее впечатление и он остался доволен его спокойным, смирившимся поведением. Вечером Гудден планировал еще раз прогуляться с королем Людвигом, но уже в одиночку без охраны, поскольку считал, что нет никакой опасности, поскольку «король ведет себя как ребенок».
Его коллеги сочли это неуместным. Им показалось, что Гудден ведет себя слишком доверчиво по отношению к непредсказуемому пациенту. Мюллер настаивал, что следует не забывать об осторожности, поскольку пациент может притвориться и совершить побег, и поэтому не следует совершать прогулку без охраны. Вашингтон напомнил Гуддену о любимом изречении короля: «Den mьssen wir einseifen» («Мы должны намылить», «заговорить зубы»), то есть вводить в заблуждение о своих мыслях и планах.
На это Гудден улыбнулся, назвал коллег пессимистами, сказав, что они преувеличивают, поскольку король ведет себя любезно, спокойно и им ничего не угрожает. Гудден недооценил лицедейство Людвига, чем король восхищался у своего кумира Людовика XIV, который мастерски вводил людей в заблуждение о своих планах. Фридрих Циглер писал 5 июня 1886 года: «Его величество сделал искусство из представлений. Его величество однажды рассказал мне о Людовике XIV, что тот в значительной степени обладал даром обмана о своих мыслях и планах. Часто особая доброта его величества была симптомом удара, которого можно было ожидать. Его величество был самым любезным, когда за моей спиной был отдан приказ искать мне преемника».
Похожее поведение можно отметить и в отношениях Людвига с Бисмарком, с которым король тоже вел двойную игру, скрывая свои мысли, что он так и не смирился с потерей части своих суверенных прав. К этому искусству маскировать свои мысли от окружающих Людвиг не раз прибегал, когда того требовали обстоятельства. Этому Людвиг стал учиться еще с детства, чтобы защитить свой внутренний мир от внешних посягательств.
Во время ланча Людвиг вновь показывал свое спокойствие, общался с Маудером и с аппетитом съел две тарелки супа, на гарнир мясное блюдо с зажаренным картофелем, на десерт землянику, посыпанную сахаром, и вино. После еды король долго стоял возле окна, смотря в бинокль на Штарнбергское озеро.
После обеда Грашей уехал в Мюнхен. Гудден ближе к вечеру телеграфировал Лутцу: «Вызываю Хагена и Хубриха на вторник утром на 9 часов. Заключение о принце Отто сможет передаваться, вероятно, вечером во вторник. Здесь все идет чудесно. Личное исследование только подтвердило, впрочем, письменное заключение».
Людвиг выразил желание поговорить с Фридрихом Цандерсом, своим управляющим по домашнему хозяйству в Берге, который служил у него уже пятнадцать лет. Гудден взял с Цандерса слово, что тот не будет обсуждать с королем планы побега.
Король заметно оживился и тепло встретил своего старого слугу, словно у него вновь проснулась надежда. Когда они остались одни, Людвиг показал Цандерсу на свои ограничительные меры в комнате, на глазки в дверях, засовы на окнах. Король сказал Цандерсу: «Все эти меры очень бессмысленны; они полагают, что я хочу покончить с собой? Все же это смешно. Я вовсе не знаю, почему я должен покончить с собой».
Людвиг поведал ему о последних произошедших событиях и спросил Цандерса, будут ли его держать взаперти больше года или отпустят раньше. Цандерс, желая успокоить короля, ответил, что, вероятно, для этого потребуется меньше времени и не будет больше причины удерживать короля под наблюдением. Однако это не убедило Людвига, на что он возразил, что у Луитпольда проявится аппетит к власти и он привыкнет править и уже никогда не выпустит его. Дальше их беседа продолжалась.
Людвиг: «Сколько жандармов в парке, чтобы охранять меня?»