Исследователь Франц Мерта провел тщательное исследование издания Грайна, сравнил его с изданием Обермайера и изданиями Эверса и Ралля, с письмами Людвига. Многим записям Людвига Мерта дал верное толкование и указал на ошибки Грайна и Обермайера. Отто Риднер, который был генеральным директором государственного архива Баварии с 1923 по 1937 год, заявил, что публикация Грайна основана «почти исключительно на копиях, репликах и паузах, так как они были составлены в 1886 году, чтобы оправдать процесс объявления недееспособности короля». Ридингер (Грайн) не использовал оригиналы. Напечатанные страницы обозначены и расположены в неправильном порядке, некоторые страницы отсутствуют, многие слова короля неправильно распознаны, поскольку почерк Людвига был сложно читаемым. Многие выражения, названия, даты и числа, литературные цитаты короля также были неверно расшифрованы и растолкованы Грай-ном, встречаются также искаженные поддельные цитаты и частое злоупотребление подписью Людвига. Иными словами, издание Грайна представляет собой текстовый «винегрет».
Трудно поверить, что эти искаженные смысловые цитаты были сделаны Людвигом II. Скорее, можно предположить, что они основываются на серьезных ошибках при чтении Грайном или копировальщиками дневника из семейного круга министра Й. фон Лутца, тем более что их неспособность правильно расшифровать почерк Людвига выражается также в необычно большом числе мест в тексте, которые Грайн объявляет просто неразборчивыми местами.
Часть записей, опубликованных Грайном, являются достоверными, по мнению Мерты, встречаются «некоторые характерные для Людвига II типично стилевые и языковые особенности, которые можно подтвердить также в бесспорно подлинных текстах, в том числе также опубликованных Раллем и Эверсом отрывках дневника с 1858 по 1869 год, и могут быть обнаружены также в его письмах. Наиболее яркими чертами этого стиля является своеобразный, подобно реплике, иногда принудительно сокращенный появляющийся телеграфный стиль».
В своих дневниках Людвиг II начал использовать очень рано телеграфный стиль. Мерта полагает: «Телеграфный стиль, который часто неправильно понимается как симптом умственного психического расстройства, используется Людвигом, что характерно только в его дневниках, он удерживает ему самому хорошо знакомые ситуации только в собственной памяти с помощью ключевых слов, но не хочет говорить о них неосведомленным современникам или будущим потомкам. В этом нет ничего необычного, потому что в других дневниках можно обнаружить телеграфный стиль, как в „braunen Buch“ Рихарда Вагнера. В письмах Людвига II, однако, этого не происходит. Открыто Людвиг II явно понимает, что посторонние должны знать о неизвестных фактах более подробную информацию в общепринятой форме общения, для которых телеграфный стиль не подходит…
Еще более характерная для Людвига II и совершенно непонятная особенность – это частое использование непонятных цитат и литературных аллюзий… Как раздражает и вводит в заблуждение наивных и поверхностных наблюдателей, которые не в состоянии узнавать образные способы выражения в контексте словесного использования языка».
Цитаты и литературные аллюзии присутствуют в больших количествах также в письмах Людвига II. Во времена Людвига была широко распространена такая интеллектуальная форма общения, как использование в письмах и в беседах различных литературных цитат с тем, чтобы украсить свою речь. Это говорит нам о высокой образованности и эрудиции короля и «не имеет ничего общего с неконтролируемыми и патологическими излияниями чувств».
Также секретари и слуги короля не раз использовали литературные выражения. Франц Мерта приводит обширные примеры в своем исследовании по изданию Грайна. Он пришел к выводу, что Людвиг «занят не собственными сексуальными влечениями», а тематикой вагнеровских и шиллеровских героев. «Мой собственный внутренний мир неразрывно связан с ними, в этих произведениях, которые святые и благословляют самораскрывающийся дух, я хочу жить и умереть, из таких ценностей нужно черпать истинное утешение, искать бальзам на все раны, из этих произведений грешник может познакомиться с истинным искуплением, найти возвышение после ночи страдания больше, чем от столь часто бессмысленного, ничего не исповедующего богослужения в храмах, в которых так редко господствует дух Божий», – признавался сам Людвиг.
В итоге ни издание Грайна, ни Обермайера нельзя воспринимать как серьезную публикацию дневников Людвига и ни в коем случае использовать их как достоверный источник.
Грайн своим замыслом хотел оправдать действия своего отчима Лутца и доктора Гуддена в деле объявления Людвига безумным, однако только опозорил себя и дал понять, что действия баварских министров имели целью отстранение короля от власти.
После смерти Людвига положительные отзывы о короле замалчивались, баварская историография долгие годы изображала короля как жалкого сумасшедшего и служила оправданием большой политики.
Часть восьмаяГрезы короля теней
Глава 1Грезы и замки
Осознание того, что ему больше не достигнуть желаемой неограниченной королевской власти в XIX веке, Людвиг обращался все чаще к отдалению от жестокостей и несправедливостей реальной жизни в свой идеальный мир грез. В одном из писем Людвиг признавался Вагнеру: «Я хочу вырваться из проклятого мрака ада, который непрестанно стремится втянуть меня в свой мучительный чадный крут, чтобы пребыть благословенным в божественных сумерках возвышенного горного одиночества. Прочь от „дня“, ненавистного врага, прочь от дневного солнца с его опаляющей видимостью! Прочь от профанной повседневности, неблагодатной политики, которая стремится охватить меня своими руками Полифема и столь охотно задушила бы любое проявление поэзии».
Побег Людвига в уединенность в идеальный горный мир часто ошибочно многими воспринимается как нелюдимость и человеконенавистничество короля, которые обусловлены психическим заболеванием. Его нелюдимость не была обусловлена болезнью, ее следует рассматривать как большую любовь к природе, где «в свободной божественной и возвышенной природе» король чувствовал себя как дома «вдали от ненавистного земного мира». Театральные постановки и его замки становились все больше иллюзорным миром, в который король удалялся в знак протеста против непонимающего и противостоящего ему «ненавистного земного мира», который не принял его идеалы и убеждения. Для защиты и сохранения своих идеалов и убеждений Людвиг осознанно избрал путь уединения. И в этой «идеальной монархическо-поэтической уединенности» Людвиг создавал свое искусство, которое соответствовало его богатому мировоззрению, как сцену своей жизни. Прекрасный горный мир был для Людвига местом близости к Богу. Уединение в горах для короля было своего рода духовной составляющей: «…я много отдыхал в прекрасных горах, где замечательно и где для меня наивысшее наслаждение состоит в том, чтобы погружать себя в серьезные, увлекательные работы, что духовная жизнь часто весьма необходима из-за едва ли выносимой современности».
Как доказывает путеводитель местопребываний Людвига с 1864 по 1886 год, составленный Францем Мертой, туристическая суета не мешала Людвигу совершать его ежегодные поездки в горы. Длительному проживанию Людвига в горах было также разумное объяснение: король проживал там, где велась работа по строительству дворцов или где уже было завершенное жилье. Отсутствие короля осенью 1885 года в Мюнхене Франц Мерта объясняет досадой Людвига на отмену отдельных представлений из-за тяжелого финансового положения.
Переступая порог замков Людвига, мы словно переносимся в сказочный мир короля-мечтателя, попадаем в тот мир грез, который был ему так дорог и который был не понят его современниками. Замки были реальностью его жизни и его королевской власти, выражением и формой его духовной жизни, его мировоззрением, воплощенным в камне, символом его протеста против мира и времени, в которые он жил и которые оттолкнули его. Замки Людвига не были показателем политической власти, инструментом господства. Двор баварского короля был направлен не представительством во внешний мир, а был отражением его внутреннего мира. При невозможности воплотить в прагматичном XIX веке абсолютное королевство по милости Божьей Людвиг отразил его в замках. Тем более в XIX веке большинство князей в Европе, охваченные ностальгией по былым эпохам, увлеклись модой строительства величественных замков, помпезных резиденций. Романтический историзм, в котором возникали эти проекты, не копировал, а использовал стили прошлого и интерпретировал их с эстетическими средствами XIX века. Многие другие замки в разных местах напоминали собой Нойшванштайн, Хоэншван-гау. Яркими примерами являются в Баден-Вюртемберге замок Лихтенштайн (им тоже вдохновлялся Людвиг на строительство Нойшванштайна) и замок Гогенцоллерн, замок Штольценфельс недалеко от Кобленца, замок Драхенбург на юге земли Северный Рейн-Вестфалия и множество других.
Людвиг не был единственным в этом плане. В этом контексте его деятельность не является выражением психического заболевания. Традиционные школы искусств и архитектуры того времени видели свою задачу в возрождении великих произведений и стилей былых эпох. В обществе того времени преобладала ностальгия по возрождению традицией абсолютистских правителей. Этот дух старины был лишь окончательно похоронен только с падением монархии Вильгельма II в 1918 году и катастрофой Первой мировой войны.
Людвиг II был одним из последних романтиков XIX столетия, но мифологически и мистически настроенным человеком, мысли которого летали в высоких сферах Абсолюта. На протяжении всей жизни интерес Людвига вращался вокруг средневековых легенд, которые нашли отражение в музыкальных драмах Вагнера или в настенной живописи в замках, с их символами – грациозным Лебедем и Святым Граалем; абсолютистского мира Людовика XIV и французской династии Бурбонов, с их символами солнца и королевской лилии; притягательным миром Востока и символами павлина и луны. Творческий Людвиг, как и его предки, выступал меценатом и вдохновлял деятелей искусства на создание произведений.