Первые строительные проекты молодого короля Людвига, к сожалению, не сохранились до наших дней. К ним относились: Зимний сад на крыше Мюнхенской резиденции, личные королевские апартаменты в Мюнхенской резиденции, «Проход Нибелунгов» (Nibelungengang) в Мюнхенской резиденции с фресками на темы саги про Нибелунгов.
Изображения оказали значительное влияние на оформление первых сценических декораций тетралогии Рихарда Вагнера «Кольцо Нибелунга». К сожалению, «Проход Нибелунгов» не сохранился до наших дней, он был разрушен в ходе Второй мировой войны в 1944 году бомбардировками.
Из своих апартаментов Людвиг мог добраться на крышу резиденции, где размешался Зимний сад с интересными световыми эффектами, всевозможными экзотическими тропическими растениями, искусственным озером, сталактитовый грот и небольшой водопад. Расположенные в саду индийская рыбацкая хижина, мавританский киоск, восточный шатер, уютные тропинки, сменные панорамные картины, а также лебеди, павлины, попугаи приглашали на отдых и вызывали изумление у посетителей. Лишь немногие избранные удостоились чести быть приглашенными в экзотический райский уголок Людвига: певцы и актеры, близкие друзья и родственники. После смерти Людвига по приказу его дяди Луитпольда Зимний сад был демонтирован в 1897 году по причине того, что было слишком дорогостоящим техническое обеспечение, также вода из озера капала в комнату прислуги. Придворный повар Теодор Хирнайс вспоминал: «Наши кровати стояли как раз под озером, которое король использовал для прогулок на гондоле. Однако у него были места утечки, поэтому на нас сверху с массивных балок часто сильно капало вниз. Только с открытым зонтом мы тогда могли кое-как защищаться от влаги. Конечно, было бы проверено, если бы мы сообщили о повреждении, но нашей поварской смелости было недостаточно для этого, и поэтому мы оставили зонты».
Теодор Хирнайс оставался верно служить Людвигу до самого конца, он не переметнулся в лагерь врагов и не давал показаний против короля. Поэтому его воспоминания, к которым мы обращаемся, не вызывают сомнений в правдивости.
Во Второй мировой войне в 1944 году апартаменты Людвига и большая часть резиденции пострадали во время воздушной бомбардировки. Апартаменты не подлежали реставрации из-за сильных повреждений, сохранилась лишь часть мебели, которая выставлена в музее Людвига II в Херренхимзее.
1867 год, принесший Людвигу разочарования в политической сфере и на личном фронте, взамен дал ему мощный импульс зодческих идей. Король посетил в этом же году в Париже Всемирную выставку. Версаль – великолепный дворец «короля-солнца» Людвиг посетил только в 1874 году. Король не смог забыть это глубокое впечатление, которое зажгло в нем искру вдохновения на последующее создание своих архитектурных шедевров. Людвиг собирал литературу, картины, другие предметы искусства событий тех времен и все, что было связано с династией Бурбонов. С большой тщательностью и добросовестностью Людвиг изучал чертежи Версаля, приобретал специальные материалы с иллюстрациями, чтобы максимально соблюсти достоверность. В экскурсионные поездки король давал людям твердые указания в отношении изучения произведений искусства внутри страны и за границей.
Собирались также тщательно строительные данные по Вартбургу. Людвиг стал настолько грамотным специалистом в этой области, что мог затмить своими познаниями ученых. Он тесно сотрудничал с архитекторами, скульпторами, художниками и ремесленниками, уделяя внимание каждой детали. Король привнес даже больше идей в замки, чем нанятые им художники. Его добросовестность, техническое понимание деталей нередко удивляли задействованных в строительстве экспертов и рабочих.
Иногда Людвиг был не очень заинтересован в отчетах о строительном процессе, на что говорил: «Я не хочу знать, как это делается, я только хочу увидеть действие».
Таким образом, мы видим, что в апартаментах Людвига в Мюнхенской резиденции и в Линдерхофе, замке Херренхимзее запечатлен стиль тех времен и высокое почитание королевской власти Бурбонов. Линдерхоф был единственным замком Людвига, завершенным при его жизни. Для короля этот замок означал больше, чем просто пышное великолепие, в нем он жил чаще, чем в остальных своих замках. Замок расположен недалеко от старинного монастыря Этталь. Еще перед строительством Линдерхофа Людвиг писал Сибилле фон Леонрод в начале 1869 года о своих планах: «Безусловно, Линдерхоф при Эттале, я построю небольшой дворец и создам художественный сад в стиле ренессанс, все должно дышать великолепием и нести на себе печать впечатляющей королевской резиденции Версаля. О, это необходимо – создавать себе такие райские, поэтические убежища, где можно забыть на некоторый миг ужасное время, в которое мы живем».
Людвиг называл Линдерхоф «малым Трианоном», ассоциируя его с французским дворцом Малый Трианон (расположен на территории Версальского парка), который король Людовик XV построил для своей фаворитки мадам де Помпадур, а позднее использовался королевой Марией Антуанеттой. Было у Линдерхофа и другое название, данное ему Людвигом, Meicost-Ettal, что говорит нам о соседнем монастыре Этталь, а также является анаграммой известного выражения Людовика XIV «L’etat c’est moi» (фр. «Государство – это я»). Именно в этом дворце, более чем где-либо, ночь стала днем для Людвига, где король теней убегал в иллюзорный мир сумерек. Людвига называли «королем-луной» или лунным королем. Примечательны слова Марии Залесской: «Словно в противовес его кумиру Людовику XIV, „королю-солнцу“». И это закономерно: Людовик XIV – расцвет абсолютизма, Людвиг II Баварский – даже не закат, не «сумерки богов», а уже «ночь европейской монархии». Людовик XIV был тем недостижимым идеалом, к которому Людвиг II стремился всю жизнь, – Луна, отчаянно нуждающаяся в Солнце. И чем с большей настойчивостью и страстью он старался приблизиться к цели, тем сильнее отдалялся. Известно, что Луна светит не собственным, а отраженным светом. Также и король – последний отблеск ушедших эпох, средневековой рыцарской романтики, экзотической роскоши Востока, чистых идеалов, которым уже давным-давно нет места на земле.
Сколько таких чужих «световых спектров» пропустил через себя и заставил засиять заново, постарался воскресить Людвиг II! Вот только холодный, эгоистичный свет Луны не способен дарить жизнь. Напрасные попытки так и остались бесплодными! И когда он понял это, он отринул День с его условностями, необходимостью притворяться, носить маску, играть какую-то определенную лживую роль. Как и положено Луне, он полюбил Ночь – правдивую и всепримиряющую, лишенную мелочного мельтешения интриганов и карьеристов, желающих непременно втереться в доверие к монарху».
Людвиг был не единственным, кто бодрствовал ночами. Среди его предков выделяются обе бабушки Марии Прусской, которые не спали по ночам, видели призраков и засыпали только на рассвете. По материнской линии Марии – принцесса Каролина Гессен-Дармштадтская (1746–1821), супруга ландграфа Фридриха V Гессен-Хомбургского. Весь ее придворный персонал был вынужден подчиниться ее привычке и перейти на ночной образ жизни. Подобное мы наблюдаем и у Людвига II. По отцовской линии Марии – принцесса Фридерика Луиза Гессен-Дармштадтская (1751–1805), вторая супруга короля Пруссии Фридриха Вильгельма II, приходилась родной сестрой Каролине. Отец Каролины и Луизы Фридерики ландграф Людвиг IX (1719–1790) Гессен-Дармштадтский был творческой личностью, увлекался живописью, музыкой, но был человеком склонным к меланхолии, с неуравновешенным характером, боялся привидений и проводил бессонные ночи при свечах в разговоре с придворными служащими или своим духовником, избегал больших залов Дармштадтского дворца. Также отец Людвига IX ландграф Людвиг VIII (1691–1768) страдал от этого, он был большим покровителем людей искусства, и его также обвиняли в расточительной и роскошной жизни, но он был очень щедрым человеком, и это влекло за собой финансовые проблемы для страны. На примере гессенских предков Людвига мы видим, как через поколения передаются похожие черты характера, увлечения и привычки.
Но вернемся к нашему Людвигу II. Повар Хирнайс однажды украдкой наблюдал за королем: «Меня не заметили, больше не было возможности, я мог только спрятаться в нише. Я вижу, как король радуется великолепному замку, как он полагает, что он один, он обнял мраморную колонну, снял шляпу, с величественным жестом оглядывает помещение и приветствует конную статую Людовика XIV, своего кумира. Я знал, что проработал бы не более дня в королевской кухне, если бы был обнаружен. Так я стоял, дрожа от страха, в моем углу, одолеваемый непосредственностью королевских чувств, свидетелем которых я был».
И далее у Хирнайса: «Я, конечно, скоро узнал, что король обычно ел один. Тем не менее на каждую трапезу нужно было накрывать на четыре персоны. Сначала я принял это как одну из многих неясностей придворной жизни, но потом я услышал, что короля окружает воображаемое общество, что он ощущает себя в кругу своих французских кумиров мадам Помпадур, Ментенон, Дюбарри, пьет за их здоровье и ведет с ними беседы.
Конечно, я не думал, что мой король отдаленно болен или даже сумасшедший – никто из нас не решился так полагать, мы все его слишком уважали. Мы эти вещи принимали как что-то вроде роскоши, и на образе его величественного вида, его самоуверенности в себе, его великолепия и окружающего его нимба они выглядели не больше чем излишняя экстравагантность в образе. Но все-таки оставалось для меня опасением и заслуживало внимания, и, вероятно, я чувствовал как раз все же дыхание из другого, непонятного мира…»
Такое поведение Людвига было ошибочно воспринято как признаки психического заболевания. Поведению Людвига было свое разумное пояснение. Кабинет-секретарь Фридрих Циглер улыбнулся, заметив однажды, когда Людвиг поклонился бюсту Марии Антуанетты. Король объяснил ему свое поведение: «Мое почитание перед немым образом вас рассмешило, и, вероятно, вы посчитали меня сумасшедшим. Все же, мой дорогой Циглер, это вам прощено, а теперь послушайте: я знаю, что вам известно, у меня есть ярко выраженное пристрастие к французской литературе, и поэтому я также углубился в Великую революцию. Там я познакомился с самой блестящей из королев в ее шутливом счастье, затем в ее самом глубоком страдании. И чем страшнее становилось, тем больше монархиня вырастала из грязи несчастья, до тех пор пока она не стояла перед барьерами Фукье-Тинвиля. Она мужественно стояла, оставленная всем миром, окруженная зловещей тьмой, как и в бледном царстве теней, на бледных чертах безграничное презрение, – и все же царственная! Затем я начал восхищаться божественной женщиной, и я говорил с мертвым мрамором, делал ей предложения о спасении, даже если спустя сто лет слишком поздно, приглашал ее в гости и прогуливался с прекрасной королевой. И почему я не должен делать то, что делает каждый настоящий поэт: ходить со своими образами, разговаривать с ними и любить их, если они кажутся ему привлекательными? Своим поклоном я почитаю, однако, не только Мари