Гитль впоследствии высказался: «К своему вопиющему удивлению, я прочитал сегодня в предисловии Allgemeine Zeitung от 16 июня мнение доктора фон Шляйсса из Wiener Presse..: „Мы оба сходимся во мнении, что король не был душевнобольным“. Это явная ложь! …Может быть год, как я не видел господина фон Шляйсса, и никогда – ни в какое время беседы о душевном состоянии короля с доктором Шляйссом не проводил. В связи с историями болезни ныне умершего короля, которые будут получены Вашим превосходительством через г-на статского советника Пфистермайстера, я вынужден пояснить: через годы я понял душевное состояние короля как омраченное и встревоженное и объявил, что надвигается катастрофа. Всегда был принцип помалкивать о его величестве, поэтому о душевном состоянии короля я нигде не высказывался. Только с медсоветником доктором Браттлером, который семь лет наблюдал за его высочеством принцем Отто и лечил его, предметом наших бесед было душевное состояние короля, и мы сходились оба, что психическое расстройство короля глубокое и имело большое сходство с принцем Отто».
7 июня на заседании министерства в присутствии принца Луитпольда и доктора Гуддена было решено приступать к активным действиям по объявлению короля недееспособным и введению регентства. Министры пояснили Луитпольду, что подадут в отставку, если Людвиг II продолжит править, и останутся на местах в том случае, если король будет объявлен недееспособным и регентство будет принято Луитпольдом. Также окончательно пришли к выводу, что никакого отречения Людвигу предложено не будет, а только объявление его недееспособным. Далее Лутц окончательно уточняет, считает ли Луитпольд целесообразным приказать Гуддену провести личное обследование короля. На что Гудден возражает и говорит, что только в этой ситуации уместно объявление короля недееспособным и оно «сохранит» репутацию короля. Гудден рекомендовал действовать быстро, чтобы исключить бегство или самоубийство Людвига. Луитпольд согласился с тем, что отречение от престола невозможно, однако настаивал на личном медицинском обследовании своего племянника. Лутц и Гудден его окончательно уговорили, что этого делать не следует, что достаточно собранных свидетельств и мнений психиатров.
На следующих заседаниях 8 и 9 июня было принято решение назначить опекунами Людвига графа Макса Хольнштайна и королевского камергера Клеменса фон Тёрринг-Йеттенбаха. Также принц Луитпольд написал Людвигу письмо, чтобы король узнал первым о принятии регентства в стране. Его задача заключалась, чтобы Людвиг не узнал эту новость от других лиц или из прессы. Письмо поручили передать с министром Крайльсхаймом, который поедет к королю в составе специальной государственной комиссии.
Граф Хольнштайн внес предложение, чтобы содержание короля Людвига под медицинским надзором осуществлялось только один год. По истечении 12 месяцев должна быть произведена новая психиатрическая оценка, и при благоприятном исходе король должен был вновь вернуться к правительственным обязанностям. Но министры не учитывали эту возможность и не приняли предложение графа. Их устраивал вариант как можно дольше удержать короля в заточении под наблюдением психиатров.
В этот же день принц Луитпольд поручил доктору Гуддену составить медицинское заключение о недееспособности короля по материалам опроса слуг. В свой 62-й день рождения Гудден за сутки состряпал документ. 8 июня в Мюнхен были призваны трое других врачей, которые не участвовали в подготовке медицинского заключения, однако поставили свои подписи.
Гуддена поддержали его коллеги: Фридрих Вильгельм Хаген (1814–1889), Макс Хубрих (1837–1896), Хуберт фон Грашей (1839–1914), подписав также документ. Они вынесли вердикт о том, что король находился в прогрессивной степени душевной болезни, страдал от паранойи, которая классифицирована как неизлечимая.
Зять Гуддена доктор Грашей, хоть и подписал медицинское заключение, но после разговора с Людвигом в замке Берг выразил сомнение, что болезнь Людвига была неизлечимой. Как вспоминал подполковник Карл Теодор фон Вашингтон, назначенный адъютантом короля в замке Берг, о разговоре между психиатрами Грашеем и Гудденом, «Гудден, Цандерс [королевский управляющий] и я стояли в садовом домике во дворе, когда доктор Грашей прибыл после посещения Е. В. и сказал: „Я не считаю безнадежным состояние Е. В.“. Гудден был разозлен этим. Он сказал коротко: „Мы поговорим в другой раз об этом“. Разговор прекратился, и мы разошлись…»
Гудден не собирался отступать от своей позиции и составленного им медзаключения. Грашею оставалось только смириться с мнением своего тестя.
8 июня 1886 года принц Луитпольд уведомил кайзера Вильгельма I, королей Саксонии и Вюртемберга, великих герцогов Саксен-Веймарского, Баденского и Ольденбургского, а также императора России Александра III и австрийского императора Франца Иосифа о необходимости регентства в Баварии.
Премьер-министр Лутц был мозгом тщательно подготовленного государственного переворота, который можно подытожить словами Вольфганга Христлиба:
«Он привел прежде всего баварский ландтаг с двумя его враждующими партиями к общему знаменателю, он поставил рейхсканцлера Бисмарка в нейтральное положение, он обеспечил дружеское доверие прусского посланника Георга фон Вер-терна и взял внушающего страх сплетника графа Филиппа фон Ойленбурга на буксирный трос, он задействовал главного психиатра Гуддена, участие трех других психиатров из Средней и Северной Баварии было только формальностью, он взял под контроль мятежную прессу, особенно Mьnchner Neuesten Nachrichten, и он добился даже – большой подвиг – на время лояльного отношения у дерзко-упрямого Иоганна Баптиста Зигля с его Bayerischen Vaterland; вялый принц Луитпольд был уговорен своими сыновьями, остальные агнаты успокоены.
Кроме того, Лутц информировал королевские придворные ведомства и самого важного шефа обер-шталмейстера Макса фон Хольнштайна задействовал в качестве активного и решительного соратника. Мюнхенское высшее общество было заранее осторожно информировано, и, о, самое большое из всех чудес, Лутц злой, плохой Лутц, когда-то зачинщик и парламентский подстрекатель баварского культуркампфа, заключил мир с церковью, были прощены и забыты его проступки эпохи основания империи, все же он смог выполнить двадцатилетнее заветное желание архиепископа Мюнхена и Фрайзинга – отстранение от власти Людвига II! И не только в большой, также в малой политике дела шли по желанию: у правительства были свои инструменты и разведчики во внутреннем круге замка Грааля, основной свидетель обвинения гоффурьер Карл Хессельшвердт с развевающимися знаменами перешел на сторону врага и позволил подать себя как троянского коня; а на самом важном месте нервного сплетения, на месте сосредоточения королевских финансов, уже сидел предатель, будущий придворный советник Людвиг Риттер фон Клуг, который, рекомендованный придворным церемониймейстером Людвигом Тростом, с января 1886 года занимал должность придворного секретаря. Королева-мать Мария, оберегаемая тирольским духовенством, находилась далеко от места действий, в Эльбигенальпе – мог ли государственный переворот быть подготовлен лучше, осмотрительнее, всеобъемлюще?»
Принц Луитпольд и его сыновья с помощью баварских министров и при поддержке прусских властей воспользовались психиатрией как инструментом для отстранения от власти неугодного для них правителя, не дав ему даже возможности добровольно отказаться от престола, и совершили таким образом подготовленный государственный переворот в Баварии. Изначально министры Лутц и Крайльсхайм двигались за кулисами и, получив от принца Луитпольда гарантию своих должностей, уверенно приступили к дальнейшим действиям, заручившись поддержкой семьи Луитпольда и властей Берлина.
Существует одно интервью Людвига, которое он якобы дал в 1882 году американскому писателю Лью Вандерпулу (Lew Vanderpoole), местами сравнивая себя с писателем Эдгаром По:
«…Любое соприкосновение с миром причиняет мне боль, моя суть, совсем как у По, от повышенной и непонятной чувствительности. Оскорбления ранят меня настолько глубоко, они обезоруживают меня, они толкают меня на землю, и однажды они меня уничтожат. Даже унижения, которые я пережил в детстве, продолжают нарывать, как открытые раны. Острый или изучающий взгляд – и будь то от обычного крестьянина, может угнетать меня часами. Унизительная газетная статья показывает меня несказанно жалким. Моя внутренняя суть чувствительна, как фотопластина: каждое малейшее впечатление отпечатывается неизгладимо. Я могу сказать без преувеличения: что я по натуре благосклонен и великодушен. И все же я во всей своей жизни не оказал благодеяния, о котором получатель не позволил бы мне позже сожалеть.
Жизнь разочаровывает меня до такой степени, что меня раздражают люди. Я завожу знакомство с человеком приятной внешности и хорошими манерами, я верю в искренность его улыбки, но едва я чувствую уверенность в его верности, то я обнаруживаю в нем какую-то ложь или узнаю, что он называет меня безумцем, если не хуже…
Очевидно, у „природы“ есть только место для совершенно определенного сорта людей. Тот, кто хочет удержаться, должен быть суровым, безжалостным и бесчувственным. Если ему не хватает одного из этих качеств, то друзья и враги будут унижать его. Я презираю оболочку, которую составляет большинство, у этих существ только облик и имена людей – но все же у меня иногда складывается ощущение, что я должен быть похожим на них, чтобы жить более комфортно. Они могут позволить себе право превысить власть с той же беззаботностью, с какой утка ныряет в воду. Одна мысль, что в один прекрасный день я смогу забыть, как меня унижают люди в обычной манере, вызывает во мне уже страдания. Если я замечаю внутреннюю суть людей и невероятное безразличие, с которым они предаются всем подлостям и вульгарности или совершают вещи, которые заставляют меня содрогаться до глубины души, то я говорю себе иногда, что этому виду живых существ не позавидуешь.
Моя собственная суть столь загадочна для меня, как, может быть, и вам. У меня даже нет разумного объяснения этому; ни мой отец, ни моя мать не были слишком чувствительными и не боролись с преувеличенными сомнениями. Насколько я могу судить, они воспринимали жизнь так же, как остальные.