Матиуш остался один. За стеной послышался сдавленный смех.
«Это они надо мной смеются, – подумал Матиуш. – Ну и пусть».
Ротмистр каждый час слал на подпись циркуляры, приказы, инструкции, а Матиуш, не читая, отсылал обратно. Утром и вечером ротмистр собственной персоной являлся осведомиться о здоровье Матиуша. Тот в ответ молчал.
Перед тем как устроить учения, ротмистр присылал к Матиушу своего адъютанта.
– Ваше величество, разрешите устроить учения? – спрашивал адъютант.
– Не разрешаю! – отрезал Матиуш.
Так продолжалось пять дней. Но вот прибыл корабль, который доставил на остров работников. По приказу ротмистра они стали ремонтировать ему жилище. В лесу застучали топоры, завизжали пилы.
К дому ротмистра пристроили крылечко, соорудили беседку и ещё какие-то постройки неизвестного назначения. С утра до вечера – суета, беготня, крики и ругань. Никакого покоя.
Матиуш потихоньку выскальзывал из дома. Одинокие прогулки, лодка, занятия с Ало и Алой, скрипка стали ему во сто крат дороже.
Он понимал: это только начало. И спокойно ждал развития событий. Ротмистр делал вид, будто забыл о его существовании. Зато канцелярия работала вовсю: до позднего вечера два писаря сидели, низко склонившись над столом, и что-то строчили. Присылаемые на подпись циркуляры, распоряжения, приказы день ото дня становились всё длиннее. Но Матиуш по-прежнему не читал их.
Еда с каждым днём становилась хуже. Раньше финик или инжир были для Матиуша просто лакомством, а теперь он пропал бы без них.
Однажды Матиушу совсем не принесли обеда. Он не придал бы этому значения, если бы не слова, услышанные из-за перегородки:
– Они ссорятся, а мы тут из-за них с голоду подыхай.
Матиуш постучал в стену: так он вызывал своего адъютанта.
– Вы сегодня обедали? – спросил он явившегося на зов парня.
– Никак нет, ваше величество! Кухня уже три дня не работает. Господин ротмистр не имеет права выдавать провизию без подписи вашего величества.
Матиуш облачился в мундир и велел позвать ротмистра.
– Прошу прислать мне на просмотр все бумаги из канцелярии, – заявил он ротмистру.
– Слушаюсь, ваше величество!
Через пять минут перед Матиушем лежал приказ о выдаче обеда. Матиуш немедленно подписал его.
А через десять минут в соседней комнате прогремело троекратное «ура» и застучали ложки.
Когда Матиушу принесли обед, он отказался есть: и аппетит пропал и времени не было – на столе возвышалась груда бумаг. Среди них была и жалоба на полковника Дормеско. Матиуш начал читать её, и на лбу у него выступил холодный пот.
Сколько стульев, столов, кроватей, простыней, тарелок, ножей должно быть на острове, неизвестно. Куда девалось мыло, молоко, конфеты, книжки и игрушки, тоже неизвестно. По полученным сведениям, у детей смотрителя маяка много краденых вещей короля. Среди бумаг не обнаружено ни одной квитанции, расписки или счёта. Помещения грязные и обшарпанные, непригодные для жилья. Солдаты делали что хотели, никакой дисциплины…
Но это ещё не всё: кроме жалобы на Дормеско, имелись три жалобы на Матиуша. Читая их, можно было подумать, что они продиктованы заботой и состраданием к малолетнему королю-изгнаннику.
Вот первая:
Здоровье короля оставляет желать лучшего. Он раздражителен и угнетён. Отказывается читать и подписывать бумаги, чем осложняет работу канцелярии. Не разрешает проводить учений…
Вторая жалоба гласила:
Король заплывает на лодке далеко в море и возвращается усталый и подавленный. Он взбирается на высокую гору, откуда можно упасть и разбиться насмерть. Бродит также в одиночку по лесу, где водятся дикие звери, ядовитые змеи и, возможно, живут людоеды.
Король позволяет своей охране шуметь до поздней ночи, – говорилось в третьей жалобе. – Дикие крики мальчишек оглашают остров. Сорванцы украли у работников пилу и два топора. С подростками, как известно, вообще трудно справиться, поэтому я слагаю с себя всякую ответственность за дальнейшее…
Действительно, мальчишки в соседней комнате шумели, курили, ругались, затевали драки. Ни о какой игре на скрипке не могло быть и речи, даже спать по ночам стало невозможно. Матиуш хотел попросить их вести себя потише, но раздумал: авось сами поймут, что это нехорошо.
Матиуш вообще ни разу с ними не разговаривал и даже не знал их по именам, за исключением своего адъютанта, Филиппа.
Этот Филипп, рослый, здоровый парень, не нравился Матиушу. Вроде бы послушный, является по первому зову, щёлкает каблуками, но при этом у него как-то неприятно бегают глаза. Внешне всё в порядке, ни к чему не придерёшься, но однажды Матиуш увидел на стене его тень – она грозила ему кулаком и показывала язык.
В первую минуту он не поверил своим глазам. Но, кроме них, в комнате никого не было. Значит, это могло относиться только к нему.
«За что он меня ненавидит?» – недоумевал Матиуш.
Матиуш не раз слышал через тонкую стенку, как Филипп орал на товарищей:
– Тише! Не мешайте королю спать! Как вы смеете, хамы, беспокоить короля!
Матиуш не понимал: к чему так кричать, когда через перегородку всё слышно. Филипп как-то странно растягивал букву «р». Получалось «кор-р-роль», – и Матиушу чудилась в этом издёвка.
Матиуш старался поменьше сидеть в комнате, поменьше бывать возле дома. Но взбирался ли он на свою скалу или плыл на маяк, его не покидала мысль о том, что теперь предпринять.
Написать в Совет Пяти? Но о чём? Если попросить, чтобы всё было по-старому, они скажут: он сам не знает, чего хочет. Может, потолковать с мальчишками? Сказать, что он хочет с ними дружить? Нет, зачем кривить душой. Ведь это неправда, его нисколько не привлекает дружба с этими грубиянами.
Они нарочно через замочную скважину пускают к нему в комнату табачный дым. До него долетает их шёпот и сдавленный смех. Уж лучше шум и ругань, чем насмешки. Матиуш то и дело слышит: «он», «король», «Матиуш». Время от времени шушуканье и смешки прерывает громкий издевательский голос:
– Молчать, скоты! Как вы смеете мешать кор-р-ролю! Кор-р-роль хочет спать!
Жизнь на острове изменилась до неузнаваемости.
В следующий раз корабль привёз топографов снять план острова. Потом приехали две художницы делать зарисовки с натуры. Потом – доктор. Он осмотрел Матиуша, написал что-то на листочке бумаги, сел на корабль и уехал. Потом стали строить отдельный дом для канцелярии. Откуда-то появились духовые трубы. На них умели играть писаря, несколько плотников и двое подростков. И вот как-то вечером заиграл оркестр и начались танцы. Танцевали ротмистр, топограф и две приезжие женщины. А Матиуш, лёжа в постели, заплакал.
Ему вдруг стало грустно, что нет больше полковника Дормеско и Валентия, который мог ответить на любой вопрос. Сделалось так тоскливо и горько, что, если бы не дети с маяка и не кладбище на вершине скалы, он оделся бы и убежал в лес. А там отыскал бы башню отшельника или к дикарям ушёл. Он не сомневался: они прячутся в чаще.
И вдруг Матиуш почувствовал, что кто-то ползёт по одеялу.
«Наверно, мышь», – подумал он.
Но нет, зверёк оказался покрупней мыши, рыжий, с белыми лапками и коротким хвостом. И на шее у него висела цепочка, а на цепочке болталось что-то круглое. Это был орех, а в нём – письмо от Клу-Клу.
Дорогой Матиуш, – писала она, – чует моё сердце, тебе плохо на необитаемом острове. Я давно о тебе ничего не слышала, потому что у нас с белыми великая война. Бум-Друма убили. Я теперь, как и ты, сирота.
Дальше следовало подробное указание, как вложить ответ в ореховую скорлупу, как заклеить её, чтобы не размокла бумага, когда крысёнок поплывёт обратно.
«Значит, этот зверёк вроде почтового голубя».
В ответ Матиуш написал, чтобы Клу-Клу не беспокоилась, что ему живётся хорошо. Долго ли он ещё пробудет на острове, неизвестно, пусть пишет ему почаще.
На кладбище прибавилась ещё одна могила.
«Если рядом с родителями похоронена канарейка, значит, может покоиться и мой чернокожий друг», – подумал Матиуш и, раздвинув ограду из камешков, расчистил место для могилы Бум-Друма.
«Раз, два, три, четыре, пять», – сосчитал Матиуш, сел в лодку и поплыл на маяк.
Дети встретили его как-то особенно приветливо, хотя гостинцев он им не привёз. Ему ничего не хотелось просить у ротмистра, который встал сегодня с левой ноги и орал на всех без разбора. Ало подарил ему красивую ракушку, Ала – гладкий, круглый камень-голыш. Матиуш чувствовал, что никогда больше сюда не приедет и сохранит эти подарки на память о детях.
Ала ни разу за весь день не плакала, не капризничала. Ало прочёл вслух «Красную Шапочку» и сделал только одну ошибку. Матиушу тяжело было расставаться с детьми. Остаться бы здесь, на маяке, а они там пусть делают что хотят.
Однако пришлось возвращаться. Входит Матиуш к себе в комнату, а там сидит ротмистр.
– Ах как хорошо, что вы наконец вернулись, ваше величество! А то я уже беспокоился. Эй, Филипп!
Филипп тотчас вырос в дверях и вытянулся в струнку.
– Гони всех вон из комнаты, ясно? Комнату запри на ключ, а ключ отдай мне, ясно? Если кто вздумает подслушивать под дверью наш тайный разговор с его величеством, шкуру живьём сдеру, ясно? Можешь идти!
За стеной послышалась возня – это ребята поспешно выходили из комнаты. Филипп отдал ротмистру ключ.
– Дорогой кузен, – начал ротмистр, когда они остались вдвоём, – я хочу жить с вами в дружбе и умоляю простить меня!
Сказал – и бух перед Матиушем на колени.
– Сейчас же встаньте! Я не святой, чтобы передо мной становиться на колени. Объясните, в чём дело.
– Дорогой кузен, я праправнук Елизаветы Сумасбродной, родной тётушки Генриха Свирепого. Итак, мы с вами родственники. Поэтому Печальный король не возражал, когда выбор пал на меня. Вот увидите, я буду послушный и смирный, как овечка. А обед я не выдал вам в тот день потому, что люблю во всём порядок. Но я получил тайное предписание, и теперь мы будем жить в дружбе. А если вы не простите меня, я… – И вместо слов маркиз приставил к виску револьвер.