— Я не знаю! Живут в разных концах города. Но это ничего. Ноги у меня хорошие: два года продавал газеты. Ты хочешь их вызвать?
Матиуш взглянул на часы.
— Сколько тебе нужно на дорогу?
— Полчаса.
— Хорошо. Итак, через два часа они должны быть у меня в тронном зале. Да предупреди, что если кто-нибудь из них скажет, что болен, пусть помнит, что я потомок Генриха Вспыльчивого.
— Придут! Уж я им скажу! — крикнул Фелек.
Он снял ботинки, сбросил свой элегантный пиджак с орденом. На столе стоял пузырек с тушью: Фелек измазал брюки, руки и лицо и босиком пустился созывать министров. А Матиуш поспешил во дворец, потому что перед заседанием совета министров хотел еще раз поговорить с грустным королем.
— Где этот господин, который утром со мной разговаривал? — спросил запыхавшийся Матиуш, как только Клю-Клю открыла ему дверь.
— Этот господин ушел и оставил на столе письмо. С тяжелым сердцем вбежал Матиуш в кабинет, схватил письмо и прочел:
Дорогой, любимый Матиуш! Случилось то, чего я больше всего боялся. Я должен тебя оставить. Дорогой Матиуш, если бы я тебя не знал, я бы предложил тебе уехать вместе со мной в мою страну, но я знаю, что ты не согласишься. Я еду по северному шоссе, если ты захочешь, ты сможешь догнать меня на лошади за два часа. Я подожду тебя в корчме. Если же мы не увидимся, помни, что я твой друг. Верь мне даже тогда, когда тебе будет казаться, что я тебе изменил. Что бы я ни сделал, знай, что это для твоей пользы. Умоляю тебя об одном: это должно остаться тайной. Никто, ни одна душа не должна знать об этом. Письмо немедленно сожги. Жаль мне тебя, милое дитя, бедный, одинокий сирота. Мне бы хотелось оградить тебя хотя бы от части тех горестей, которые тебя ожидают. Может быть, ты все же поедешь co мной? Письмо непременно сожги.
Прочитав письмо, Матиуш быстро зажег свечу и поднес листок к огню. Бумага вспыхнула, съежилась и почернела. Огонь обжигал, Матиушу пальцы, но он не обращал на это внимания.
«Душа моя болит больше, чем пальцы», — подумал он.
Против письменного стола висели портреты его матери и отца.
«Бедный, одинокий сирота», — подумал Матиуш, глядя на портреты покойных родителей.
Но он только глубоко вздохнул. Плакать было нельзя, потому что сейчас он должен надеть корону и глаза его не должны быть красными. В комнату тихо проскользнула Клю-Клю и стала в дверях с таким покорным видом, что, хотя в первый момент ее присутствие раздражало Матиуша, через минуту он мягко спросил:
— Что ты хочешь, Клю-Клю?
— Белый король скрывает от Клю-Клю свои заботы. Белый король не хочет доверить свои тайны Клю-Клю. Но Клю-Клю все знает, и Клю-Клю не оставит белого короля в беде.
Клю-Клю произнесла это торжественно, держа обе руки поднятыми над головой. Точно так присягал ему Бум-Друм.
— Что же ты знаешь, Клю-Клю? — спросил растроганный Матиуш.
— Белые короли позавидовали золоту Матиуша, они хотят победить его и убить. Грустный король жалеет Матиуша, но он слаб, он боится сильных белых королей.
— Молчи, Клю-Клю!
— Клю-Клю будет молчать, как могила, но Клю-Клю узнала грустного короля. Выдать Матиуша может это сожженное письмо, а не Клю-Клю.
— Молчи, Клю-Клю, ни слова больше! — воскликнул Матиуш, сбрасывая пепел сожженного письма на пол и топча его ногами.
— Клю-Клю клянется, что ничего больше не скажет.
Нужно было кончать разговор, потому что в это время лакеи вернулись из школы и, толкая друг друга, вбежали в кабинет.
Матиуш покраснел от гнева.
— Что за крик! — воскликнул он. — С каких это пор королевские лакеи осмеливаются с таким шумом врываться в королевский кабинет? Мало у вас было времени шалить в школе?
Церемониймейстер так смутился, что даже уши у него стали красными.
— Ваше королевское величество, умоляю, простите их. Эти бедные парни в детстве были лишены всяких игр. Сначала они были прислугами и поварятами, потом лакеями. Они всегда должны были вести себя тихо, и поэтому сейчас носятся как сумасшедшие…
— Ну, хорошо, хорошо. Приготовьте тронный зал. Через полчаса заседание.
— Ох, мне столько уроков задали на завтра, — простонал один.
— Я должен нарисовать карту.
— У меня шесть задач и целая страница…
— Не пойдете завтра в школу, — сердито прервал их Матиуш.
Они поклонились и тихо вышли. Только в дверях чуть не подрались. Потому что один толкнул другого, и тот ударился подбородком о ручку двери.
Вбежал Фелек, грязный, вспотевший, в рваных штанах.
— Все сделал, они будут. И начал рассказывать.
Да, в газетах писали правду. Фелек крал деньги и брал взятки. Когда он заменял Матиуша на аудиенции, он выдавал только часть приготовленных подарков, а все, что ему нравилось, брал себе. Тому, кто давал ему деньги или подарки, он давал вещи получше. У него было несколько сообщников, среди них Антек, которые ежедневно приходили и брали эти вещи. Но шпионом он не был. Все это ему советовал журналист. Велел ему назваться бароном, велел потребовать орден. Притворялся другом. А потом вдруг потребовал подделать бумагу, будто Матиуш выгоняет всех министров и отбирает у взрослых все права, потому что должны управлять дети. Фелек не согласился. Тогда журналист надел шляпу и сказал: «Если нет, пойду к королю и скажу, что ты воруешь подарки и берешь взятки». И Фелек испугался. Фелек не понимал, откуда журналист обо всем знает, думал, что журналисты всегда все знают, но сейчас понял, что это шпион. И еще одну бумагу они сфабриковали, какое-то обращение, или что-то в этом роде, к детям всего мира.
Матиуш заложил руки за спину и долго ходил по кабинету.
— Да, много плохого натворил ты, Фелек. Но я тебя прощаю.
— Что? Прощаете? Если ваше королевское величество меня простит, то я знаю, что я сделаю.
— Что? — спросил Матиуш.
— Скажу все отцу: уж он мне устроит такую баню, что я долго буду помнить.
— Не делай этого, Фелек. Зачем? Ты можешь иначе искупить свою вину. Момент серьезный, люди нужны. Ты можешь мне пригодиться.
— Прибыл военный министр, — доложил маршал двора.
Матиуш надел корону, — ох, какую тяжелую корону! — и вошел в тронный зал.
— Господин военный министр, что вы скажете? Только коротко, без вступлений. Потому что мне многое известно.
— Докладываю вашему королевскому величеству, что у нас имеется три крепости (было пять), четыреста пушек (была тысяча) и двести тысяч исправных ружей. Снарядов имеется на десять дней войны (было на три месяца).
— А сапоги, ранцы, сухари?
— Склады целы, только мармелад съеден.
— Ваши сведения точны?
— Совершенно.
— Вы полагаете, война будет скоро?
— Я политикой не занимаюсь.
— Поврежденные пушки и ружья можно быстро исправить?
— Часть из них значительно повреждена, остальные можно исправить, если печи и котлы на заводах в порядке.
Матиуш вспомнил фабрику, которую он посетил, и опустил голову: после этих слов корона стала еще тяжелее.
— Господин министр, какой дух царит в войсках?
— Солдаты и офицеры обижены. Больше всего их мучает то, что они должны ходить в гражданские школы. Когда я получил отставку…
— Это была фальшивая отставка, я об этом ничего не знал. Подпись была подделана.
Министр нахмурил брови.
— Когда я получил эту отставку, ко мне пришла какая-то делегация, или что-то вроде этого, с требованием военных школ. Ну и получила от меня эта делегация! Марш в гражданскую школу, раз дан приказ идти в гражданскую, марш в огонь, марш в самый ад, раз дан приказ!
— Ну, а если бы все пошло по-старому? Простили бы?
Военный министр вынул саблю.
— Ваше королевское величество, начиная с меня и кончая последним солдатом, все как один — с королем-героем во главе — за отечество, за солдатскую честь!
— Это хорошо, это очень хорошо.
«Еще не все потеряно», — подумал Матиуш.
48
Министры опоздали; они и так запыхались, потому что не привыкли ходить пешком. Маршал двора доложил, что они приехали, но на самом деле они пришли, потому что автомобили были испорчены, а шоферы готовили уроки.
Матиуш начал с того, что во всем обвинил шпиона-журналиста. И предложил поразмыслить, что делать дальше.
Тотчас же написали в газету, что дети с завтрашнего дня должны идти в школу, а тот, кто узнает об этом слишком поздно, может опоздать, но прийти должен. Взрослые пусть уж сидят до перемены, а потом должны вернуться к своим занятиям. Безработным будет еще в течение месяца выдаваться плата за учение, а потом, если хотят, могут выехать в страну Бум-Друма, который собрался у себя тоже строить дома, школы и все прочее. Оба парламента тем временем закрываются. Сначала откроется парламент для взрослых, потом видно будет, что делать с молодежью от пятнадцати лет и старше, а когда комиссия выработает регламент, будет открыт также парламент для детей, там дети будут выдвигать свои требования, а потом парламент для взрослых решит, можно ли это осуществить. Дети не могут приказывать взрослым. Принимать участие в голосовании могут только дисциплинированные дети, которые хорошо учатся.
Это постановление подписали Матиуш и все министры.
Потом Матиуш подписал обращение к войскам. Он вспомнил последнюю войну и одержанные победы.
Две самые важные наши крепости взорваны. Итак, пусть героическая грудь солдата будет крепостью против каждого, кто осмелится ступить на нашу землю, — так кончалось обращение, подписанное Матиушем и военным министром.
Министр торговли просил ремесленников, чтобы спешно все починили, чтобы открыли магазины, потому что в городе уныло и некрасиво.
Министр просвещения обещал детям, что их парламент вскоре возобновит свою работу, если они возьмутся за учение, как следует.
А префект полиции ручался, что завтра с самого утра полиция займет свои посты.
— Пока мы ничего не можем сделать, — сказал старший министр. — Мы должны подождать, пока начнут работать телеграф и почта, тогда нам станет ясно, что происходит во всей стране и за границей.