Закончив речь, король сделал небольшую паузу. Лог предложил испробовать новый способ работы. Во время трансляции постоянно горела красная лампа, или «красный глаз желтого божка», как называл ее Лог. Но она очень отвлекала, и в этот раз они попробовали обойтись без нее, хотя так было труднее понять, что передача уже закончилась. Оба молча смотрели друг на друга, не решаясь заговорить.
Через несколько минут зашел Огилви. «Поздравляю, ваше величество, прекрасно получилось», – произнес он. Вслед за ним появилась королева; она поцеловала мужа и тоже сказала, что все прошло отлично. Все вместе проговорили еще минут пять.
«А потом, – вспоминал Лог, – король Англии произнес: “Ну и проголодался же я!”, они распрощались с нами и спустились по лестнице в свой мир».
Король очень радовался своему успеху и был доволен тем, что, хотя военная обстановка менялась очень быстро, ему не пришлось переписывать речь в последнюю минуту. «Я очень боялся, что произойдет что-нибудь экстренное и ее придется менять, – записал он вечером в дневнике[65]. – Очень доволен тем, как говорил, получилось легко, я очень старался. Терпеть не могу выступать в прямом эфире».
Утренние газеты на все лады восхваляли выступление короля. Daily Telegraph назвала его речь «живой и вдохновляющей», отметив: «Вчера нам сообщали, что во всех штатах Америки и самых удаленных частях империи было отчетливо слышно каждое слово». На следующий день ее превзошла Sunday Express. «Король наконец избавился от дефекта своей речи», – утверждала она, выдавая желаемое за действительное, возможно, не без ведома старого друга Лога, Джона Гордона, который в 1928 году ушел из Daily Express на пост редактора ее воскресного выпуска. «Не было запинок, которые раньше так портили его речи. Специалисты, слушавшие пятничное радиообращение короля, заявили вчера, что он говорил очень гладко и нет оснований ожидать новых проявлений дефекта». Один из таких специалистов, имя которого не называлось, отметил, что «даже самые непростые согласные и слова, которые раньше обязательно вызвали бы затруднения, были произнесены очень уверенно»[66].
Лог едва успевал отвечать на телефонные звонки. «Всех очень тронула речь, – записал он в дневнике. – Эрик Мьевилль [помощник личного секретаря короля] звонил из Букингемского дворца и сказал, что мир откликается прямо-таки восторженно. Когда мы разговаривали, позвонил король, и я, воспользовавшись возможностью, поздравил его еще раз».
Нашлись и скептики: в докладе внутренней разведки о мнениях и настроениях в обществе отмечалось, что речь имела «успокоительное, но неглубокое воздействие. В общем и целом она была встречена благоприятно, но чаще всего отмечали улучшение дикции его величества и несколько отстраненный, безличный тон»[67]. Член парламента от Консервативной партии Катберт Хедлам после передачи записал в дневнике: «Бедолага – его можно только пожалеть»[68].
Лайонел и Миртл отметили успех короля тем, что на следующий день пошли на вечерний сеанс «Моей цыпочки», веселой кинокомедии-вестерна, действие которой происходило в 1880-х годах, с Мэй Уэст и У. К. Филдсом в главных ролях. Потом Валентин отвез родителей в их любимый венгерский ресторан. Они были там первый раз с начала войны, и оркестр играл все любимые мелодии Миртл.
5Дюнкерк
В своей штаб-квартире, оборудованной в лабиринте затхлых меловых тоннелей, прорубленных еще в годы Наполеоновских войн глубоко под замком Дувра, адмирал Бертрам Рамсей проводил совещание с представителями Адмиралтейства и Министерства судоходства. Рамсея, который находился в отставке, в начале войны вернули в строй и назначили командовать Дувром. Сейчас ему предстояло провести одну из крупнейших и самых дерзких в истории морских спасательных операций. Совещание проходило в центре управления, большой комнате целого комплекса, где в Первую мировую войну оборудовали автономную электростанцию. Она называлась «комната динамо»; так же назвали и будущую операцию.
Чуть раньше, 19 мая 1940 года, когда все больше опасений стала вызывать судьба четырехсоттысячной британской группировки, сдерживавшей наступление немцев в Северной Франции, Рамсея вызвали в Военное министерство. Он получил приказ разработать план «частичной эвакуации» Британского экспедиционного корпуса – частичной, потому что тогда никто в правительстве то ли не мог, то ли не желал признавать тяжесть положения. Несколько дней Рамсей развивал бурную деятельность в Адмиралтействе, Военном министерстве, Министерстве судоходства, встречался с начальниками приморских портов: нужно было найти столько кораблей и лодок, сколько, по его прикидкам, требовалось для эвакуации. Понимая, что крупные суда могут войти не в каждый порт, Рамсей обратился за помощью к сотням владельцев рыбацких лодок, прогулочных пароходов и других малых судов, которые могли бы забирать военных прямо с берега.
На первых порах этому решительно воспротивился Черчилль; он своими глазами видел жалкое состояние французской армии, но не оставлял надежды, что она все-таки развернет контратаку против немцев. Напротив, Горт, командующий британскими экспедиционными силами, очень мало верил в возможности своих союзников и предупреждал военный кабинет, что его подчиненным, возможно, придется с боями отступать к Дюнкерку, единственному порту, которым еще можно было воспользоваться. На заседании 20 мая Черчилль дал предварительные указания Адмиралтейству «подготовить значительное количество небольших судов для следования в порты и бухты на побережье Франции».
В последующие дни союзные силы оказались втянутыми в жестокие уличные бои. «Штуки», пикирующие бомбардировщики «Юнкерс Ю-87», обстреливали их с воздуха, а британские и французские военные суда, стоя в опасной близости к берегу, выпускали снаряды по немецким моторизованным колоннам, передвигавшимся вдоль побережья. Взрывы сотрясали воздух, саперы-подрывники уничтожали мосты и другие сооружения. В воздух поднимались столбы черного дыма. 23 мая началась эвакуация Булони; за два дня вывезли около 4300 человек, но оставили примерно 300. При этом выводить войска из Кале даже не пытались. Французы гневно твердили, будто Британский экспедиционный корпус только и делал, что готовил свое отступление в Англию, но 3000 британцев и 800 французов, запертых в городе, получили приказ остаться и вести бои. Без боеприпасов и воды они тут же были смяты. 24 мая неожиданно стало легче: две немецкие армии стремительно двигались на Дюнкерк, как вдруг Гитлер приказал их передовым частям остановиться на три дня. Бо́льшая часть французской армии пока еще сражалась, и он стремился сохранить боеспособность немцев для наступления на Париж. И кроме того, немцы, видимо, не понимали, сколько именно британских военных они прижали к побережью.
Обстановка еще больше осложнилась, когда вслед за падением Голландии перестала существовать бельгийская армия. В день радиообращения короля к империи его бельгийский «коллега» Леопольд III (считавшийся главнокомандующим армией своей страны) проводил последнее совещание со своими министрами, которые собирались ехать во Францию и действовать там в статусе правительства в изгнании. Министры уговаривали Леопольда присоединиться к ним. Король отказался, настаивая, что должен «разделить судьбу своих войск», и 25 мая, убедившись, что дальнейшее сопротивление бесполезно, согласился на условия капитуляции. Из своей штаб-квартиры в Брюгге он написал Георгу VI, объясняя мотивы своего поступка. Король пришел в ужас: он сразу понял, какие катастрофические последствия это может иметь для английских сил, запертых во Франции. «Сильнейшее потрясение, ведь эвакуация британцев теперь будет почти невозможна: с трех сторон нас окружают немцы», – писал он[69].
На следующий день, в воскресенье, было решено начать операцию «Динамо». Утренние газеты, выходившие под контролем военной цензуры, трубили о военных успехах союзников, но было очевидно, что перспективы британских экспедиционных сил незавидны. По требованию короля был объявлен день всеобщей молитвы, во всех церквях страны прошла специальная служба; в Вестминстерском аббатстве ее посетили король с королевой, королева Вильгельмина и Черчилль. Король отправился в поездку по базам ВВС, чтобы наградить пилотов, участвовавших в бомбардировках Германии, но все время думал о сотнях тысяч их боевых товарищей, заблокированных во Франции. «Неотступная мысль о потере Горта и его людей, всего цвета и молодости нашей страны, солдат и офицеров, составляющих хребет армии, – невыносима», – записал он в дневнике[70]. В тот же вечер, без трех минут семь, Адмиралтейство сигнализировало Рамсею: «К ОПЕРАЦИИ “ДИНАМО” ПРИСТУПИТЬ». Он, опередив события, уже четыре часа как распорядился об отправке первой флотилии. На рассвете следующего дня в Дувр прибыли первые изнуренные части, вооруженные лишь винтовками.
Узнав, что британцы уходят, Гитлер понял, что теперь сдерживать атаку глупо, и отдал приказ об уничтожении Дюнкеркского котла. Немецкая артиллерия и бомбардировщики беспощадно обстреливали город, превратив его в настоящий ад для отчаявшихся людей, которые ожидали эвакуации на пляжах и дюнах. Спасательные суда совершали рейсы днем и ночью, но и они попадали под безжалостный огонь, когда приближались к берегу.
Повседневный героизм в проливе Ла-Манш совпал по времени с яростными политическими баталиями в кабинете военного времени. На одной стороне был Черчилль, убежденный, что Британия должна продолжать борьбу с фашизмом, если понадобится, даже и в одиночку; на другой – Галифакс, считавший, что военная обстановка в данный момент настолько отчаянная, что нужно срочно договариваться об условиях мира с Гитлером при посредничестве Муссолини, который позднее вступил в войну на стороне немцев. За три дня, начиная с 26 мая, кабинет военного времени собирался девять раз; острые дискуссии показывали силу чувств спорщиков. Когда Галифакс требовал разъяснить, почему так неправильно «пытаться изыскать возможности посредничества», Черчилль чеканил в ответ, что «государства, не сложившие оружия, всегда потом поднимались, а те, которые трусливо сдавались, исчезали с лица земли». Сначала Галифакса поддерживал Чемберлен и значительное число консерваторов, но в конце концов Черчилль переиграл их, 28 мая обратившись напрямую ко всем двадцати пяти членам кабинета министров, которые его поддержали.