ойны.
Блиц не ослабевал всю зиму. Один из самых разрушительных налетов начался вечером, 29 декабря. С 18:15 до сигнала отбоя, прозвучавшего через три с половиной часа, 100 000 зажигательных авиабомб и 24 000 других фугасных снарядов градом высыпались на центр Сити. В тот воскресный день деловой район был почти пуст, на крышах дежурили редкие пожарные расчеты, и огонь распространился стремительно. Низкая приливная волна на Темзе не давала пожарным набрать достаточно воды. В какой-то момент на полосе между собором Святого Павла и районом Ислингтон к северу заполыхало сразу 1500 пожаров, которые нанесли самые большие разрушения за всю историю налетов на Британию. Это событие стали называть Вторым великим пожаром Лондона. Пострадали городская ратуша, несколько церквей, построенных Кристофером Реном, станции железной дороги и метро. Каким-то чудом собор Святого Павла остался цел, хотя на него упало двадцать восемь зажигательных бомб, одна из которых пробила купол, почти целиком деревянный, да еще и крытый свинцом, который легко мог воспламениться. К счастью, она прошла насквозь, вылетела наружу, и ее скоро потушили.
Герберт Мейсон, главный фотограф газеты Daily Mail, снимал разрушения с очень удобного места – крыши особняка Нортклифф-хаус, на улице Тюдор, неподалеку от Флит-стрит. Его фотография под названием «Собор жив» (St Paul’s Survives), опубликованная на первой странице Daily Mail в канун Нового года, изображала невредимый купол собора в клубах дыма, на фоне сполохов пламени. Этот снимок стал как бы эмблемой и в сочетании с лозунгом «Британия не сдается» помог привлечь внимание всего мира к положению Лондона, стоявшего на передовой битвы против нацистов. Лишь утром следующего дня последний очаг пожара взяли наконец под контроль.
Район вокруг дома Логов сильно страдал от обстрелов и в первые месяцы 1941 года – 16 апреля в одной из сильнейших атак на юго-восток Лондона две парашютные мины упали на перекрестке Дартмуд-роуд и Чесмен-стрит, всего лишь в миле южнее Бичгроува. Погиб двадцать один человек – в том числе шестеро полицейских, дежуривших в участке, – а двадцать пять получили ранения. Среди раненых оказался полицейский Чарльз Дженнингз, проживавший вместе с семьей в доме номер 7 по Чесмен-стрит; он дежурил в пожарном расчете на крыше своего участка. Его жена и дочь прятались в «моррисоновском убежище», обустроенном в саду, и остались живы, хотя их дом сильно пострадал.
Война не щадила и работу Лога. Молодые люди, составлявшие большинство его клиентуры, ушли в армию и, естественно, не могли посещать занятия. Жестокие авианалеты отпугивали тех, кто жил за пределами Лондона: они не решались ехать в столицу. Мало того, в октябре прошлого года в соседской роще упала бомба и повредила Бичгроув. В отчаянии 11 января Лог написал в благотворительный фонд, владевший домом на праве собственности, и попросил до конца войны приостановить ежегодную плату за аренду земельного участка, которая составляла 102 фунта 8 шиллингов.
До недавнего времени я был в состоянии выполнять свои обязательства, пусть даже в огромный ущерб себе самому и семье, но теперь, оказавшись не в состоянии этого делать, прошу вас освободить меня от арендной платы до возобновления моей практики в полном объеме либо до конца войны, когда, надеюсь, у меня опять появится возможность зарабатывать себе на жизнь.
Лог указал также, что из-за повреждения дома вышли из строя дымоходы, отчего стало «очень неудобно растапливать камин: комнаты на несколько часов заполняются дымом». Он спрашивал, возможно ли починить хотя бы один, чтобы сделать обитаемой комнату, где располагались они с Миртл, а также сообщал, что батарея 4,5-дюймовых орудий ПВО, которая располагалась на поле для игры в гольф позади сада и от выстрелов которой всякий раз содрогалась земля, медленно «разрушала» Бичгроув и близлежащие дома. «Долго ли человек сможет вынести эти бомбардировки?» – риторически вопрошал он.
Общество ответило Логу, что с учетом чрезвычайных обстоятельств оно готово снизить размер арендной платы наполовину, то есть на 52 фунта 8 шиллингов, с последующим возвратом долга по ставке четыре процента. Лог, конечно, был благодарен и за это, но высокий процент его неприятно удивил; в ответном письме он отметил, что даже процент на военный заем был гораздо ниже.
И вот 30 января Лог совершенно неожиданно получил от лорда-хранителя королевского кошелька сэра Улика Александера письмо и чек на 500 фунтов стерлингов – в сегодняшних ценах это больше 20 000. «Король распорядился выслать прилагаемый чек на сумму пятьсот фунтов стерлингов; это личный подарок его величества за исключительно ценные услуги, оказанные Вами, – писал Александер. – Король прекрасно понимает, что сейчас каждый в той или иной степени страдает от финансового неблагополучия, и Вы, по-видимому, не избегли общей участи. Его величество надеется, что этот подарок принесет Вам некоторую пользу в нынешнее нелегкое время».
1 февраля Лог ответил Александеру: «Ваше письмо, сопровождающее неслыханно щедрый королевский подарок, пришло сегодня и тронуло меня так, что я не могу этого выразить. Работа с королем была для меня огромной радостью, сама по себе величайшей наградой, а теперь такое неожиданное признание моих заслуг – не что иное, как настоящее чудо».
Через девять дней Лог написал уже самому королю, который тогда был в Виндзоре.
На бумаге я не могу выразить, как сильно меня взволновала доброта и щедрость Вашего величества, подарившего мне пятьсот фунтов…
Как Вам хорошо известно, в основном я работаю с молодыми людьми, и конечно же с началом войны почти все они ушли в армию. Для них это большая радость, но моя практика страдает все сильнее, и то, что среди всех своих забот и треволнений Вы нашли время поблагодарить меня, оказав тем самым большую помощь, естественно, просто ошеломительно. Мои скромные силы были и есть всецело в Вашем распоряжении, а служение Вам – величайшая привилегия всей жизни.
Я много раз чувствовал Вашу чудесную заботу. От всего сердца желаю, чтобы Вы не прибегали к моим услугам как можно дольше.
Позвольте еще раз выразить Вам свою искреннюю благодарность.
Кое-какая работа все-таки случалась, и у Лога появились даже новые пациенты – и среди них Николас Мосли, второй ребенок лидера английских фашистов от его первой жены леди Синтии Керзон. Через несколько десятилетий Мосли сделался неплохим писателем и рассказал о своем лечении, так что в общих чертах мы можем представить себе, как работал Лог. Дефект речи проявился у Мосли еще в раннем детстве, хотя по-настоящему начал мешать в школьные годы, когда в девять лет ему пришлось встать и отвечать вслух перед всем классом. Потом юному Мосли кто-то дал совет: чтобы избавиться от своей проблемы, нужно говорить медленно и осторожно. Но совет не пошел впрок: он настолько перестраховывался, что еле выговаривал уже чуть ли не все слова. Мать Мосли умерла в 1933 году, за несколько недель до его десятого дня рождения, и аристократические тетушки взяли мальчика под свое крыло. Когда ему исполнилось семнадцать лет, они решили: надо что-то делать. «Скоро меня должны были призвать в армию, и тетушки всполошились, что страшное заикание станет для меня непреодолимым препятствием, – много позже вспоминал Мосли[123]. – Поэтому в последний год учебы в Итоне мне разрешили раз в неделю после утренних занятий ездить в Лондон, к Логу. Там я по часу занимался у него на Харли-стрит».
Мосли вспоминал: «Меня, семнадцатилетнего, тогда просто пленило его обаяние. Он держался очень спокойно и при этом наставительно. Он старался научить меня говорить нараспев, потому что, по его словам, заики не заикаются, когда поют или декламируют. Он просил меня говорить певуче, плавно и ритмично, опуская и поднимая голос. Я выучил наизусть знаменитую речь Уильяма Питта – младшего и до сих пор ее не забыл. Там были такие слова: «“Мне бросают страшное обвинение в том, что я молод”». Лог учил меня говорить так, как будто я выступаю в парламенте. Поэтому я позаимствовал кое-что у Черчилля.
Говорить нараспев при нем у меня получалось легко и непринужденно, но, когда я выходил и ловил такси на вокзал Виктория, по речи меня можно было принять за человека “с приветом”. Я думал: “Да какая разница, кем себя чувствуешь: абсолютным ослом или заикой”. Не мог же я вернуться домой и разговаривать так со своими».
Мосли все так же сильно заикался и в 1940 году, когда, закончив Итон, попал в стрелковую бригаду, поэтому ему разрешили ездить из казарм в Винчестере к Логу на лечение. Ему было очень нелегко: на параде он без труда подавал команды, а в обычной жизни заикался куда сильнее, чем прежде, и это не помогло ему избежать комиссии. Мосли не избавился от своего дефекта до конца жизни, но был очень признателен Логу и говорил: «Он дал мне уверенность в себе. Он дал мне надежду».
Атаки немцев на Лондон продолжались и достигли своего пика в ночь с 10 на 11 мая, которая оказалась самой смертоносной с сентября 1940 года, когда началась кампания. Менее чем за семь часов люфтваффе сделало 571 вылет и сбросило 800 тонн бомб, вызвав этим 2000 пожаров; 1436 человек погибли, 1792 серьезно пострадали. Неистовое разрушение началось в одиннадцать часов вечера, а сигнал отбоя прозвучал только на следующее утро, в пять часов пятьдесят минут. В этот раз почти весь Лондон попал под обстрел: целями немецких бомбардировщиков стали все мосты западнее Тауэрского, фабрики на южном берегу Темзы, склады в районе Степни и железнодорожная линия, которая шла на север от района Элефант-энд-Касл. Особенно сильно досталось Вестминстеру: аббатство и Дом правосудия получили повреждения, а в палате общин разгорелся пожар и обрушилась крыша.
«К утру от знаменитой палаты остались только черные дымящиеся руины, – вспоминал Уильям Самсон, во время войны служивший пожарным. – Барьер больше не преграждал путь посторонним. Места спикера не существовало. Скамьи, обтянутые зеленой кожей, обуглились и промокли насквозь. Всем известных затейливых, типично готических черт старого периода больше не было, а вместе с ними не стало и зала заседаний, и галерей для прессы, гостей и женщин»