Ланч был сравнительно прост: индейка, сливовый пудинг, виноград, и ко всему этому пиво, а не вино. В половине третьего король с Логом уединились в кабинете и в последний раз прорепетировали речь. Без пяти три они прошли в комнату для трансляций, король с Вудом сверили часы, и без двух минут три королева пожелала мужу удачи. Через несколько секунд зажглись три красные лампы, король бросил взгляд в сторону Лога и заговорил.
«В Рождество больше, чем всегда, над нами нависает черная тень войны. Нашему празднику сейчас недостает многих милых черт, знакомых с самого детства… И пусть ритуалы стали скромнее, сама суть Рождества остается вечной и неизменной. Мы благодарим и надеемся – благодарим Всевышнего за Его великие милости, и надеемся на возвращение на землю мира и благоволения». Лог сначала следил за выступлением по напечатанному тексту, но вскоре перестал, потому что все шло превосходно; работа, проделанная вместе с королем, приносила свои плоды.
Король отметил огромный вклад, сделанный в ход войны другими государствами империи, а также Америкой. В конце он привел притчу, рассказанную однажды Авраамом Линкольном: один мальчик нес в гору другого, поменьше. «И когда его спросили, не тяжела ли ноша, мальчик ответил: “Это не ноша. Это мой брат”». Завершил король свое обращение так: «Поприветствуем же будущее в духе всеобщего братства и создадим такое общество, в котором благодаря Господу все будут счастливо жить в справедливости и мире».
Через двенадцать минут все закончилось. Лога восхитило то, что он услышал. «Очень здорово первым поздравить короля, и, переждав несколько секунд, чтобы трансляция окончилась, я схватил его за руку и в радостном волнении произнес: “Отлично”, – записал Лог в дневнике. – Он широко улыбнулся и ответил: “По-моему, это лучшее, что мы сделали, Лог. Я вернусь в Лондон в феврале, и тогда мы продолжим занятия”. Вошла королева, от души поцеловала его и тоже сказала: “Отлично, Берти”». После передачи Лог поехал к Джону Гордону и опять отведал индейки, правда, в этот раз запив ее шампанским.
Газеты тоже выражали восхищение. «И внешне, и внутренне вчерашнее рождественское радиообращение короля оказалось самым сильным и самым вдохновляющим из всех, – писала Glasgow Herald. – Оно достойно продолжило традицию». Черчилль, величайший оратор того времени, позвонил королю и искренне поздравил его с превосходным выступлением.
26 декабря, в день рождественских подарков, король отправил Логу письмо, написанное от руки: «Дорогой Лог! Я очень рад, что вчерашняя трансляция прошла так хорошо. Я испытал совершенно новые ощущения и совсем не боялся микрофона. Уверен, что наши с Вами встречи принесли мне огромную пользу, и в следующем году они непременно возобновятся. Большое спасибо за всю Вашу помощь. Желаю всего наилучшего. С наступающим 1943-м!»
Лог ответил воодушевленно:
Ваше величество!
Вы обладаете великолепной способностью делать все очень приятно, очень по-человечески, и поэтому ничто в мире нельзя ценить выше, и ни от чего я не получал такого счастья, как от Вашего чудеснейшего письма.
Сегодня мой телефон звонит не умолкая, самые разные люди спешат передать Вам свои поздравления, говорят, как они хотели бы написать Вам о том, что с огромным удовольствием слушали вчерашнюю трансляцию. В пятницу я уже сказал, что Вы подошли к микрофону с совершенно другим настроем, точно это был Ваш друг, и не выказали и тени беспокойства.
Буду весьма польщен, если наши занятия продолжатся, и, когда Вы вернетесь в Лондон, мы обязательно договоримся о встрече. В рождественской суматохе я совершенно забыл поблагодарить Вас с королевой за открытку и сказать, насколько она для меня важна и ценна. День в замке я провел с огромным удовольствием и полагаю, что он станет чудесным предшественником наступающего 1943 года.
Миртл не было рядом с мужем, и поэтому она не могла разделить с ним триумф. 22 декабря они вместе с Валентином на неделю уехали на курорт; Маккиссок, видя, как много работает его протеже, отправил его в краткосрочный отпуск. «Погода была самая чудная, тепло, безветренно, и в длинных прогулках по окрестностям мы обходились без пальто и шляп», – писала она Лори по возвращении.
Это очень милое место, совсем как Капри или Французская Ривьера, только без их ароматов. Он [Валентин] каждый вечер ходил на танцы, а я играла в бридж или тоже плясала. Я настояла, чтобы он делал кое-какие курортные процедуры, принимал ванны с водой «Виши», а потом сидел под искусственным солнцем. А еще мы плавали в закрытом бассейне со слегка подогретой водой. Тони прислал нам множество писем на Рождество, но, скорее всего, дома он будет еще не скоро. Я пересылаю ему твое письмо – пусть почитает. Прилагаю также результат его похода к фотографу – недурно, правда?
Мы забили четырех гусей… пятую, гусыню, я приберегаю до возвращения Тони. Но она становится совсем ручной, бегает за нами, как собачонка, а потому лишить ее жизни будет очень трудно. На Рождество мы послали Уэйтсам курицу и кролика. Слушал ли ты обращение его величества? Оно получилось лучше всех предыдущих, и на следующий день отец получил от него исключительно любезное благодарственное письмо. Еще одно письмо пришло от фрейлины королевы: она благодарила за украшения для рождественской елки, которые я передала принцессам.
9Разрубить гордиев узел
В половине первого дня 20 января 1943 года младшеклассники школы Сандхерст-роуд в юго-восточном лондонском районе Катфорд усаживались за обед. Их старшие товарищи собирались ехать в театр на «Сон в летнюю ночь». Семилетняя девочка, стоя в школьном дворе, взглянула в небо и помахала рукой: там как будто гудел моторами английский бомбардировщик. Через несколько секунд командир экипажа Хайнц Шуман скосил ее пулеметной очередью. После этого он развернул свой «Фокке-Вульф» FW-190 A-4 на пикирование и сбросил 1100-фунтовую бомбу на здание школы. Сигнал воздушной тревоги запоздал, и дети с учителями не успели добраться до убежища. По недосмотру лондонской противовоздушной обороны ни одного аэростата заграждения в воздухе не оказалось.
Молли Линн – ей только что исполнилось двенадцать лет – выглянула из окна за несколько секунд до того, как Шуман сбросил свой смертоносный груз. «Летчик был в кожаном шлеме и очках, но мне и в голову не пришло, что он немец, – более шестидесяти лет спустя живо вспоминала она ужасы того дня[136]. – Я увидела оскаленный рот и сначала подумала, что он широко улыбался. Потом до меня дошло, что он рычит как дикий зверь, я увидела, как он потянулся вперед и на что-то нажал. Может быть, в тот самый момент он и сбросил бомбу».
Последствия оказались жуткими: погибло тридцать два ребенка и шестеро работников школы; шестьдесят получили ранения, многие по нескольку часов провели под завалами. «Зрелище было ужасное, – рассказывал Times случайный свидетель, который как раз в то время проезжал мимо на велосипеде и кинулся к месту происшествия[137]. – Мы кинулись разбирать завалы, находили ребят и передавали их с рук на руки через окно. Почти все были тяжело ранены. Двое застряли в камине». Шестеро детей потом умерли в больнице, сотни обезумевших родителей разыскивали пропавших без вести. Девочку, расстрелянную во дворе, так и не сумели опознать.
«Фокке-Вульф» Шумана был одним из двадцати восьми бомбардировщиков, вскоре после полудня взлетевших с аэродрома в оккупированной Германией части Франции. При поддержке истребителей «мессершмитт» Bf-109 они должны были атаковать любые крупные цели, осуществляя то, что немцы называли Terrorangriff – рейдом устрашения. Неизвестно, знал ли Шуман, что его цель, многоэтажное здание, была школой, а не жилым домом или фабрикой, хотя налет был очевидной местью за бомбардировку британской авиацией Берлина три дня тому назад. Сам же он в ноябре погиб в воздушном бою.
Досталось не только школе. На следующий день газеты писали, что девять или десять человек погибли от бомб, сброшенных на банк и пивную; трех женщин и шестерых малолетних детей бомба уничтожила в кафе. Пилоты на бреющем полете расстреляли из пулемета поезд, приближавшийся к Лондону, и саму железнодорожную станцию, убили несколько человек, в том числе детей, в другом районе стреляли по людям, получавшим продукты по карточкам, и продавцам, выдававшим их. Расчет противовоздушной обороны, состоявший из одних девушек, запускал аэростат, когда в него выстрелили немцы; аэростат загорелся и упал, накрыв девушек собой. Несколько из них попали в больницу с серьезными ожогами.
По правилам британской военной цензуры точное место происшествия в таких случаях не указывалось, чтобы противник не воспользовался информацией для планирования будущих атак. Немецкое радио, однако, преподнесло этот факт как доказательство того, что Германия способна днем нанести Лондону такой ущерб, который британская авиация может причинить Берлину только ночью. Times яростно это отрицала. «Вчерашний рейд нескольких истребителей был, кроме всего прочего, очевидной реакцией немцев на то, что их люфтваффе уже не может, как прежде, противостоять мощному военно-воздушному флоту, который сейчас сражается с ними в Европе и вокруг нее, – громыхала передовая статья[138]. – Сколько-нибудь заслуживающего упоминания ущерба он не нанес. Небольшие, легко вооруженные самолеты и не могли, впрочем, сделать ничего серьезного; в свой актив они могут занести лишь убийство школьников и пулеметный обстрел очереди в пригороде. После двух недавних британских налетов на Берлин вчерашние события можно смело назвать и местью, и пропагандой».
Школа на улице Минард-роуд была лишь в четырех милях восточнее Бичгроува, но во время налета Лайонела и Миртл не оказалось дома. По сравнению с началом войны в этот раз Лондон пострадал не так уж сильно, но немцы сумели напомнить, что еще могут нанести удар в самое сердце противника. «Вернувшись домой, я обнаружила, что нас обстреляли из пулемета, – почти деловито писала Миртл Лори 8 февраля. – Фрицы сначала летали на высоте деревьев, потом вверх и вниз по склону, обстреливая дома. Никто не пострадал, только одно окно в мезонине разлетелось вдребезги. Вот в прошлую субботу налет был очень сильный, прямо как раньше, и я выкинула фортель – залезла под стол».